Урсула Кох - Розы в снегу
Они вышли из мастерской и прошли через двор. Малышки Барбара и Анна со смехом бросились им навстречу. Катарина тяжело вздохнула:
— Я верю, Господь с нами во все это время…
***Тайком они пришли, тайком и уходили. Чета Кранах, весело переговариваясь; священник Бугенвиль, серьезно, с достоинством вышагивая, Юстус Йонас[31] — со слезами на глазах. Входную дверь монастыря они оставили открытой. Теплый летний воздух устремился в старое каменное строение.
Катарина видела, как они пересекли монастырский двор и затем свернули налево, в город. Окрестный люд еще ни о чем не догадывался. Но вот друзья вернутся домой и, само собой, этим же вечером возьмутся за перья, чтобы купцы, торговки, кайзер, князья и епископы узнали: монах и монашенка сочетались браком.
Катарина остановилась в дверях. Вдоль старых монастырских стен цвели липы. На молодой груше, росшей посреди двора, уже завязались плоды. За спиной девушки темнел дом. Влажный воздух поднимался из углов двора. На столе все еще стоял кувшин с вином. И где-то там, в сумраке комнат, в своем темном камзоле, крепкий и широкоплечий, беспокойно шагал взад и вперед ее муж.
Застрекотала пролетавшая над крышами сорока. Вольф, слуга, собирал посуду на столе.
— Спокойной ночи, Вольф!
— Спокойной ночи, благочестивая фрей… э-э… госпожа доктор!
Она слышала, как Вольф мелкими шажками просеменил на кухню, и закрыла дверь на ключ.
Катарина нашла Лютера в спальне — там на полу теперь лежали рядом два соломенных тюфяка. Оба были застланы светящимися от белизны простынями из сундуков госпожи Барбары. Пахло свежей соломой.
— Итак, госпожа доктор…
Некоторое время они молчали.
Медленно развязала Катарина ленты чепца и сняла его. Длинные светлые косы упали ей на спину. Лютер улыбнулся. Он подошел к жене и осторожно прикоснулся рукой к ее волосам.
— Какая красота!
— Они выросли за эти два года.
Катарина принялась расшнуровывать корсаж, а Лютер беспокойно переступал с ноги на ногу.
— Кэте, я… я еще ни разу… не прикасался к женщине. Ты должна меня простить. Конечно, я не из камня, но как тут следует… я…
— Если лошади в конюшне знают, как и что, то не думаете ли вы, господин доктор, что мы не сможем?
— Да Господь хотел этого и научил этому животных. Ты права, монашенка. И нам покажет, как…
Катарина медленным, плавным движением кинула на сундук свою коричневую юбку.
— Я, как никто другой, страдал от искушений сатаны, — продолжал меж тем Лютер, отчаянно жестикулируя. — И говорил себе: этого не должно быть, это грех!
В длинной белой рубашке стояла Катарина посреди комнаты. И с испугом смотрела на мужа. Неужели это не Божий промысел, а козни лукавого, что они сейчас вот так вдвоем в этой комнате?
Весь дрожа, Лютер остановился перед ней.
— Нехорошо человеку быть одному, — первая книга Бытие, глава вторая, — прошептал он.
— Да, — с облегчением выдохнула Катарина. — Это вы знаете лучше меня, господин доктор. Но все же… Может… может, все-таки снимете камзол?
***— Говорят, их было восемь тысяч, Кэте, восемь тысяч человек убили во Франкенхаузене[32]. Ты можешь это пред. ставить? Нет, не можешь. А я не могу заснуть. Они приходят ко мне. Восемь тысяч! Толпа — взглядом не окинуть! И она все растет и растет. Они лезут отовсюду, как муравьи; их лица искажены, черепа расколоты, они несут свои отрубленные конечности… Нет! Я не могу спать, Кэте. Как тут уснешь?
— Ты же писал: князья будут правы, если станут убивать их, как бешеных собак. Ты же писал: на то Божья воля!..
— Так, Кэте, так. Но восемь тысяч! И множество других — кто считал тех, кого они колесуют и поджаривают на огне, точно хотят наполнить их криком небеса! О, Боже, что я натворил!
— Успокойся, Мартинус, спи.
— Но они приходят. Они подступают ко мне с косами и алебардами. Порой я желаю себе смерти. Лучше бы я умер. О, Царь Небесный!
Кэте провела рукой по мокрому от пота лбу мужа. Прислушалась к ночным звукам. Неужто опять рыдает старая Мари? Ужас пронзил молодую женщину.
Она рывком поднялась с постели:
— Хватит, Мартинус, забудь поля сражений. На земле снова установился мир. Мертвые мертвы. Что было, то прошло. А сейчас у нас мир, и мы будем его беречь. Тот, кто умер, стоит перед Богом. А мы — на земле. Завтра пойдем в сад. В огород. Там полно работы. На вишне обломилась ветка, созревают огурцы, грядки с лекарственными травами заросли сорняками. Ты видел, как цветут наши розы? Пусть Вольф поможет мне поправить крышу над птичником. Она протекает. Кстати, бондарь привез бочки. Пора мне приниматься за дело и самой варить пиво. Мы больше не можем покупать его в Торгау: дорого. Но к празднику — а ты пригласил уйму народу! — я все равно не успею. Одна надежда — Коппе. Итак, господин доктор, напишите ему завтра, он знает, что потребуется для нашего торжества. Пусть гостям будет весело в этой старой обители! Вы сделаете это, господин доктор?
Лютер вздохнул и склонил голову набок.
— Да, господин Кэте.
***«Предусмотрительному и мудрому Леонарду Коппе, гражданину из Торгау, моему милому другу и господину.
Мир и благословение в Иисусе Христе!
Совершенно неожиданно Господь уготовил мне святой брачный союз, для оглашения и подтверждения коего я собираюсь устроить праздник в следующий вторник. Дабы отцу моему, матери моей и всем друзьям моим вящую радость уготовить, мы оба, мой господин Катарина и я, просим вас привезти за мой счет бочку наилучшего пива из Торгау. Все прочие расходы также обязуюсь возместить…
Господу нашему слава! Аминь! В среду после праздника Пятидесятницы, в лето 1525 года,
Мартин Лютер».
Ранним утром в городские ворота въехал фургон Леонарда Коппе. Заслышав стук колес, Кэте быстро сняла фартук. А Коппе уже кричал со двора:
— Эй! Здравствуйте! Где же невеста?
В столовой молча сидела пожилая пара. Кэте пробежала мимо нее.
— Папа! Мама! Знакомьтесь: это фурман[33] Коппе из Торгау! — и молодая женщина распахнула двери.
Смеясь, стояла она против мужчины, благодаря которому ей удалось бежать из монастыря. Меж тем гость широко раскинул руки для объятия, но потом с деланным испугом отпрянул и склонился в глубоком поклоне.
— Мое всеверноподданнейшее уважение, госпожа доктор!
Леонард Коппе едва сдерживал смех, Катарина смущенно потупилась.
Тем временем Лютер подошел к повозке и помог сойти госпоже Коппе. Та тотчас начала одергивать свои измятые юбки.
— О, моя милая монашенка! До чего же замечательно вы выглядите!
Но уже и другие гости спешили из города.
— Прошу всех в дом! — широким жестом Лютер пригласил собравшихся войти.
В окружении гостей подошел он к пожилой чете. Мать Лютера молча разглядывала свои сложенные на коленях руки, отец пристально всматривался в незнакомые лица.
— Дорогие родители, познакомьтесь с моими друзьями. Впереди — храбрый торговец Коппе, тот самый, что умыкнул мою невесту из монастыря…
Кэте меж тем поспешила на кухню. Вероника, лучшая повариха Виттенберга, командовала там целым сонмом служанок — их по случаю торжества прислали Лютерам друзья.
— Почему никто не помешивает суп? Он же пригорит! — Кто научил тебя бросать в суп чеснок целыми долькам бестолковая? Лук следует резать тонкими пластинками, не рубить! — так, шумя и ругаясь, носилась она по кухне, в то время как Кэте протирала занятое по случаю праздника у Кранахов столовое серебро. Суп исходил паром, мясо скворчало на огне, у входа радостным «здравствуйте» приветствовали новых гостей. Громкие голоса потребовали невесту на выход. Кэте поправила чепец, вытерла фартуком раскрасневшееся лицо и поспешила на улицу. У дверей приветственно зазвучал голос Кранаха.
Лютер сидел во главе стола — отец находился от него по правую, а мать по левую руку. Бывший монах не лез за словом в карман, отвечая на соленые шутки друзей. Его отец довольно улыбался.
Звон колоколов прервал разговоры. Гости стали подниматься, готовясь к торжественному выходу.
— О, Кэте, тебе надо привести себя в порядок! — Барбара Кранах укоризненно покачала головой и принялась поправлять сбившийся набок чепец Катарины, затягивать ее корсет, приводить в порядок банты и кружева, пока Лютер не заявил нетерпеливо:
— Оставьте ее в покое, госпожа Барбара, для меня она и так хороша!
Кэте глубоко вздохнула и заняла место подле Лютера. Лицо ее горело. Не столько от кухонного жара, сколько от внутреннего огня. За новобрачными шли родители. Старый Лютер в коричневом камзоле, прямой и гордый, и рядом с ним — согбенная жена.
Когда торжественная процессия приблизилась к церкви, двери домов отворились. Изо всех окон глазел народ, детям называли монаха и монахиню, празднующих бракосочетание. И то, о чем добропорядочные граждане перешепнулись, студенты возвещали громогласно:
