Илья Сельвинский - О, юность моя!
— Ты лучше вот что скажи: как мы поедем обратно?— оборвал разговор Артур.
К рассвету все трое были уже в городе.
В Евпатории тем временем начались аресты. Контрразведчики, сопровождаемые эскадронцами, врывались в квартиры, указанные в списках, и уводили арестованных на дачу «Вилла роз», штаб-квартиру Выграна. «Варфоломеевская ночь» разразилась гораздо раньше, чем ее ожидали.
Утром выяснилось, что списки оказались неполными: Караева не взяли. Но в таком случае за что взяли всех других? Демышева, Кораблева, сестер Немич — Варвару и Юлю?
Все еще надеясь на закон, Караев решил пойти к Выграну, потребовать от него ответа. Он надел единственный свой выходной костюм цвета маренго, рубашку с крахмальной манишкой, серый галстук и серую шляпу. Жена прошлась по костюму щеткой и сказала: «В добрый час». Они поцеловались, и Давид бодро и даже молодцевато пошел разыскивать Выграна. Наивность в начале революции была порой свойственна даже и некоторым великим людям.
Караев шел, постукивая каблуками. Он шептал про себя первые слова будущей беседы с Выграном: «Какое вы имеете право, господин полковник...»
Вот он прошел мимо «Дюльбера» и вскоре очутился у ворот серой дачи «Вилла роз».
— Я к полковнику Выграну! — бросил он часовому с таким видом, что часовой чуть не взял «на караул».
— Постойте! Вы кто такой? — спросил подошедший к ним начальник наружной охраны капитан Новицкий.
— Я председатель Евпаторийского военно-революционного комитета.
Новицкий растерялся.
— Проводите меня к Выграну! — потребовал Караев.
Капитан готов уже был подчиниться властному голосу, но в этот момент к ним подошел прапорщик Пищиков.
— Это Караев! — закричал он в испуге. — Самый страшный большевик города. Бейте его!
Пищиков с размаху ударил Караева в лицо. Новицкий бросился на подмогу.
— Бей его! Чего стоишь? — закричал он часовому.
Часовой вздрогнул, потоптался на месте, крякнул,
матюкнулся и принялся действовать прикладом.
Караев лежал на боку. Он тихо стонал. Изо рта пузырилась кровь. Капитан ногой опрокинул его на спину. Теперь стало видно, что у Караева выхлестнут глаз и выбиты зубы. Очнувшись, он стал надрывно кашлять, захлебываясь кровью.
Капитан, тяжело дыша от усталости, вдруг увидел сторожа Рыбалко, обслуживавшего «Виллу роз».
— Мешок принеси! Живо! И веревку!
Капитан и прапорщик накинули на шею Караева петлю, притянули голову к ногам, скрутили и, надев на него мешок, поволокли к пляжу. По дороге Новицкий, достав лопату, изо всех сил врезал ее в свою жертву. В мешке что-то хрустнуло. Когда притащили Караева к морю, он еще дышал. Стали рыть могилу. Караева бросили в мокрую яму и засыпали живого.
— Нет, вы подумайте! — возмущенно говорил капитан прапорщику на обратном пути. — Посмел явиться! Лично! Важная птица! А? Только подумайте! Наглость какая!..
Ему было стыдно перед Пищиковым.
В это утро очень волновалась семья Бредихиных: ночью приходили за Андроном, но, к счастью, он находился в плавании. А тут еще Леська пропал.
А Леська въезжал в город, сидя с товарищами в яхте, которая с вынутым свинцовым килем стройно высилась на телеге. Первым, кого они увидели у виллы Булатовых, был Девлетка. Встреча оказалась случайной, но очень важной.
— В городе аресты, — сказал Девлетка громким шепотом, хотя рядом никого не было. — Приходили за Андроном. Лучше спрячься пока что, а то Алим-бей и на тебя напустится, он теперь просто с ума сошел.
Девлетка, опасливо озираясь, убежал.
— Тебе надо прятаться у Володьки, сказал Артур. — К Шокаревым с обыском не пойдут.
— Правильно, — согласился Леська и соскочил с телеги. — Так и сделаю.
Артур и Улька поехали дальше, но Елисей пошел не к Шокаревым, а к доктору Казасу.
Казас, один из тех легендарных врачей, которые не только лечат бедняков бесплатно, но еще снабжают их лекарствами и деньгами, был отцом единственной дочери, Ольги. Ольга, по-видимому, должна была стать невестой Листикова. Вообще же она входила в их компанию, и Леська считался у них в доме своим человеком. Здесь тоже обыска не должно быть.
Когда Леська звонил, пальцы у него дрожали.
— Оля дома?
— Нет, — сказала горничная. — Она уехала в Симферополь.
У Леськи упало сердце.
— Кто там? — раздался из столовой голос Казаса.
— Леся Бредихин.
— Пусть идет сюда.
Леська шагнул в коридор, снял бушлат и вошел в столовую. Борис Ильич сидел за самоваром и играл в карты с каким-то бородатым мужчиной.
— Знакомьтесь! — сказал Борис Ильич. — Мой коллега — земский врач. Тоже Ильич, но Дмитрий. Даша! Угостите гимназиста чаем.
Пока горничная угощала Леську, врачи беседовали о каком-то интересном медицинском случае. Леська пил чай, жевал бутерброды, но не чувствовал вкуса. Наконец он не выдержал:
— Господа! Вы слышали что-нибудь о том, что Выгран устроил в Евпатории «Варфоломеевскую ночь»? Он арестовал всех, кто сочувствует коммунистам.
— Впервые слышу... сказал Борис Ильич и растерянно высыпал карты на стол.
— Да вы-то чего волнуетесь, молодой человек? — очень спокойно спросил Дмитрий Ильич. — Разве вы сочувствуете большевикам?
— Сочувствую! Думаю, что и вы сочувствуете. Разве может хоть один порядочный человек не сочувствовать идее коммунизма?
— Не знаю. Не думал. Медицина вне политики.
— Вот-вот! — сказал Леська, еще более раздражаясь. — Вчера прописали двадцать — тридцать микстур, потом пообедали, к вечеру пришли к своему коллеге играть в «шестьдесят шесть», засиделись, заночевали, а утром, перед тем как идти в больницу, решили доиграть?
— Приблизительно так.
— Абсолютно чеховский тип! — воскликнул Леська, едва удержавшись, чтобы не сказать «симбурдалический».
— Допустим. Но что же тут плохого?
— А то, что польза от ваших капель и пилюль равна нулю, когда совершаются злодеяния Выграна.
— Да я-то что могу поделать? Вот чудак человек!
— Можете поделать! Вся интеллигенция должна явиться к Выграну с самым решительным протестом.
— С каким протестом? Против чего? — изумился земец. — Ничего еще не известно. Он спросит: «С чего вы взяли? О какой «Варфоломеевской ночи» речь? Откуда у вас эти сведения?» А мы ответим: «Нам сообщил один гимназист...» Миша или Боря, не знаю, как вас величать.
Леська ушел из этого дома, унося в груди жаркую ненависть к чеховским бородкам.
Он пошел от набережной в город тем же путем, каким шел из города к набережной Караев. Артель греческих рыбаков тащила из воды невод. Леська подошел к ним, раздобыл лямку, надел ее на себя и, как пристяжной конь, изо всех сил напрягаясь, стал тащить невод.
И вдруг на горизонте зачадили два густых черных дыма. Рыбаки остановились.
— Пароходы.
— Пароходы. Но откуда сейчас к нам пароходы?
— Откуда?.. Из Ялты, понятно.
— А может быть, прямо из Севастополя?
— Из Севастополя быть не может: там советская власть.
— Давайте, давайте, ребята! закричал хозяин невода Анесты.
Рыбаки снова потащились от воды к дюнам, вытаскивая сажени мокрых канатов и обливая брезентовые штаны солеными каплями. Но Леська напряженно следил за горизонтом и вдруг воскликнул:
— Военный корабль!
Он бросил лямку и побежал к пристани. За ним понеслись трое молоденьких греков. Портовой матрос Груббе поднял бинокль, взятый из сторожки, и, ликуя, закричал:
— Крейсер «Румыния»! За ним «Трувор». Это десантный транспорт!
Крейсер остановился на рейде. Через пять минут с него слетели два гидроплана и ушли по направлению к вокзалу. Население со всего города бросилось на пляжи.
Крейсер молчал. Так прошел час. Население начало расходиться. И вдруг борт крейсера вспыхнул и окутался желтоватым дымом. Грянул залп. Через секунду над пристанью пронеслось удивительное звучание, похожее на мирный всплеск шаланды где-нибудь у домашней купальни. И вскоре грянул взрыв и поднялся раскидистый дуб серого дыма в самом фешенебельном районе дач. Прошла еще минута, и снова борт озарился пламенем.
Услышав канонаду, евпаторийцы вместо того, чтобы прятаться в подвалах и погребах, снова кинулись к берегу. Ковыляли даже знаменитые греческие старухи. Еще бы: часто ли увидишь такое?
Леська ошалело глядел на корабль. Солнце ударило по иллюминаторам, и они зажглись огнями «Св. Эльма». Для белогвардейцев этот крейсер возник, точно предвещающий гибель силуэт «Летучего голландца». Короче говоря, в глазах Леськи крейсер был объят всеми морскими легендами. Белые почувствовали их еще острее. Когда грянули первые удары орудий, татарский эскадрон аллюром «три креста» поскакал дорогой на Симферополь. Теперь этот марш уже не сопровождался музыкой. Вскоре по той же дороге зафыркал выграновский «фиат». Драп шел совершенно открыто. Между тем «Румыния» вела огонь по дачной местности, где высились самые красивые здания города: театр и публичная библиотека.
