П. Филео - Падение Византии
Наступило молчание. Первым нарушил его синьор Труцци.
— Конечно, для нас лучше, если бы здесь владела Золотая орда, так как она фактически свою власть не проявляла и мы были господами.
— А знаете ли что, — возразил синьор Францони, — мне кажется, что сколько-нибудь благоустроенное правительство в Тавриде нам было бы выгодно, потому что меньше будет грабежа; больше представится возможности правильно вести торговые дела.
— Я с вами согласен, — поддержал консул. — Но как бы воспользоваться этим, вновь установленным государством в свою пользу?
— Запугать варваров, — решительно заметил синьор Адорно.
— А если они не испугаются? — заметил синьор Батичелли.
— Привезти пушки, которых они не видали; а главное, самим начать дело, не ожидая нападения с их стороны, — уверенно говорил синьор Адорно.
— Но вы забываете, синьор, что его поддерживает король Казимир, у которого и пушки есть, и, говорят, даже такие маленькие пушки с длинными и узкими дулами, что их носит человек на плече.
— Нет, — начал синьор Батичелли. — Я думаю запугать можно только на один год, не больше. Допустим даже, что при самых благоприятных условиях, это новое татарское государство признает вассальную зависимость от нас, все-таки это не обеспечит нас на будущее время. Я думаю так: следует отправить почетное посольство с подарками, признать Ази-хана владетелем Крыма и просит его быть нашим добрым соседом и защитником. Во-первых, эти азиаты любят лесть, во-вторых, признание его властелином со стороны богатого города будет для него важно, и, наконец, у этих азиатов есть хорошая черта — быть действительно преданными своим друзьям. И если все это будет проведено искусно, то не только он нас не станет тревожить, но мы еще приобретем в нем сильного союзника в борьбе с разными ордами.
— Что вы об этом думаете, синьоры? — спросил консул.
— Я думаю, — сказал Труцци, — что синьор Батичелли хороший политик.
Другие синьоры тоже одобрили план Батичелли и выбрали в посольство консула, а также кое-кого из других генуэзцев.
После предварительных соглашений, приступили к составлению инструкции посольству.
— Надо, по возможности, точно указать все важные обстоятельства, — заметил синьор Францони.
— Непременно, хотя поводы к столкновениям все-таки будут.
— Говорят, сегодня у Каффы происходила резня, и подданные Ази-Гирея нагнали в город толпу военнопленных.
В это время у дверей послышалась возня и шум. Дверь настежь распахнулась и в зал стремглав вбежал отец Арсений. На нем лица не было.
— Синьоры, синьоры! Милосердные синьоры, дайте мне взаймы тридцать дукатов! Я должен спасти одну несчастную девушку! — вопил он, ломая руки. — Вы мне не верите, но она сама заплатит, она из богатой семьи и схвачена татарами!
Консул нахмурился и закричал:
— Пошел вон, сумасшедший! Кто смел его пустить сюда?
— О, синьоры, синьоры, не откажите! Я стану ходить по свету, всю жизнь буду ходить, я соберу вдвое и все отдам, все…
— Уйдешь ли ты! — нетерпеливо повторил консул.
Два человека схватили монаха и потащили из залы.
— О, ради Христа помогите! Ее купит еврей скупщик, а она христианка… Купите меня и дайте мне денег, я ее выкуплю! — раздирающим душу голосом умолял отец Арсений. Его вытолкали за дверь.
— Эти попрошайки греки всегда хнычат и стонут, — презрительно произнес консул.
Если бы кто взглянул в это время на Батичелли, то мог бы заметить, как сверкнули его глаза.
— Извините, синьор, — обратился он к консулу. — У меня есть неотложное дело. До свидания, синьоры, — обратился он с легким поклоном к присутствующим и вышел.
У выхода он догнал монаха.
— Веди меня скорее туда, где продают рабыню, о которой ты говорил, — тихо сказал ему Батичелли на греческом языке.
Отец Арсений остолбенел. Он пошел за Батичелли и ему показалось, что тот не должен иначе говорить, как только по-гречески.
— Вы византиец? — невольно спросил его отец Арсений.
— Веди меня! Ты же спешил, — строго сказал Батичелли.
Отец Арсений опомнился и бросился бежать; он спотыкался, падал и шептал:
— Господи, неужели она уже продана?!
Синьор Батичелли должен был ускорить свою спокойную, важную походку, чтобы не отстать от монаха.
— Вот, вот, синьор! — задыхаясь говорил отец Арсений, указывая ему на Грушу, которая, при виде монаха, бросилась к нему, но была удержана татарином.
— Татарин, татарин, — кричал монах, — тебе дадут тридцать дукатов!
— А я не возьму, — отказался татарин, — вот мурза дает тридцать дукатов, а я хочу больше… Девушка красивая, всякому приятно иметь.
— Я даю тридцать один! — спокойно сказал Батичелли.
Отец Арсений бросился целовать его руку, Груша подняла на него умоляющие глаза.
— А я тридцать два, — прошипел скупщик, сжимая кулаки, одержимый нежеланием уступить.
Татарин, с намерением разжечь страсти соперников, схватил за ворот Грушу и, разорвав ей одежду, обнажил ее шею и грудь.
— А, дьявол! — заревел отец Арсений и как кошка вцепился в жидкую бороденку татарина.
Но тот схватил его за горло и монах захрипел.
— Брось! — крикнул Батичелли, и его громадная рука подняла татарина на воздух.
Отстранив отца Арсения и запретив ему приближаться, он обратился к татарину с едва заметным дрожанием в голосе:
— Я даю тридцать три дуката.
Скупщик заволновался. Борьба делалась для него не по силам; к тому же, любовь к деньгам превышала другие чувства.
— Тридцать четыре дуката! — почти с усилием произнес еврей.
Между тем собралась толпа народа. Невольники по-прежнему смотрели безучастно. Груша переводила взоры от креста старой часовни на синьора Батичелли, который с каждой минутой более и более приковывал ее внимание. Отец Арсений что-то шептал про себя и поминутно прикладывался к руке Батичелли, но тот его отстранял.
— Тридцать пять дукатов! — уже вполне оправившись от волнения, сказал Батичелли.
Толпа была очевидно на стороне генуэзца.
Скупщик выругался, погрозил кулаком Батичелли и ушел.
— Постой, постой! — кричал ему вслед татарин. — Ты других рабов хотел купить!
Но еврей ругнул его и не вернулся.
— Синьор, — заговорил отец Арсений, — ты все получил на земле и на небе. Господь наградит тебя за твой добрый поступок; я еще прошу тебя, выкупи этих несчастных татар, которые разделяли бедствия с кирией Агриппиной; татарин их за ничто продаст, ему их некуда девать, я слышал его разговор об этом.
— Хочешь за всех пять дукатов? — спросил Батичелли татарина.
— Еще прибавь хоть один, милостивый мурза, — подобострастно просил тот.
Батичелли отсчитал деньги и бросил их татарину. Обратившись к невольникам, он сказал:
— Я даю вам свободу!
Татары упали перед ним на колени, пытаясь поцеловать полы его одежды.
— Ты в этой девушке принимаешь участие? — обратился он к отцу Арсению. — Она, ты говорил, из хорошей семьи. Так иди за мной и позаботься о ней.
Синьор Батичелли направился в сторону своего дома. Толпа провожала его благодарными взглядами. Продавец рабов пересчитывал свой барыш. Отец Арсений и Груша шли за Батичелли. Оба плакали. Она рассказывала о своих бедствиях на пути в Сурож, о том, что спасшись от Кутлаева, она не возвратилась в Елец, опасаясь его новых козней; говорила о Луканосе, о цели своего путешествия. Разговор они вели по-русски. Батичелли не знал русского языка, но иногда умерял шаги и прислушивался к словам.
Придя домой, Батичелли позвал к себе отца Арсения.
— Скажи мне, — обратился он к монаху, — что это за девушка и почему ты в ней принимаешь участие?
— Это дочь одного русского купца. Я много в своей жизни вынес, — говорил отец Арсений, — и в конце концов скитаюсь по свету, проповедуя проклятие Палеологам и вельможам нашим. — Глаза отца Арсения сверкнули злым огнем и Батичелли посмотрел на него с удивлением, но монах уже более спокойно продолжал: — эта девушка вместе с другими членами своей семьи оказала мне гостеприимство. Впрочем, это не важно, но важно то, что она участливо отнеслась к моему убитому сердцу; она поняла, что человека надо чем-нибудь утешить, когда он страдает. — У отца Арсения навернулись слезы. — Пойми, дорогой кирие, как должен ценить я, всеми брошенный, никому ненужный жалкий монах, который ходит собирая подаяние. Если участие сердечное дорого всякому человеку, то мое одинокое бедное сердце ожило, воскресло согретое вниманием этой любящей девушки. Понятно тебе это, кирие?
— Смотрите, да не презрите кого-нибудь из малых сих…
— Так, так, дорогой, умный кирие! За то, что она не отвергла бедного монаха и от нее не отвернулся ты, добрый кирие.
— Куда она едет теперь? — спросил Батичелли.
