Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая
Они пришли на станцию со смешным названием Сухиничи. Ника сидела на жестком деревянном диване в каком-то огромном зале с цементным полом и ела из банки вкусные, пропитанные маслом сардины. Мама волновалась и без конца причитала, что для ее ребенка такая еда не полезна. Но выбора не было. Сардины, это все, что они смогли купить в вокзальном буфете, а Ника была голодна.
Прибежали какие-то люди, похватали их чемоданы и понесли в страшной спешке к товарному составу. В вагонах ехали молодые солдатики. Ника была очень довольна, когда ее посадили на верхние нары к такому солдатику. Как его звали, она никогда не узнала, но этот милый мальчик, а для нее взрослый мужчина, был необыкновенно ласков с нею, и когда наступило утро, подарил красную звездочку и осколок сигнального стеклышка от мотоцикла. Если посмотреть в такое стекло, все окрашивалось в рубиновый цвет, и было необычайно красиво.
Солдатика волновала привычка Ники тащить в рот, что ни попадет под руку. Он качал головой и укоризненно приговаривал: «Ты опять соломку грызешь!» Солома была золотая и вкусно пахла простором и полем.
В Брянске шли серые дожди. В общежитии, где их поначалу разместили, Ника стала хворать, и все кончилось направлением сюда, в санаторий.
Первые две недели Ника дичилась, ни с кем из детей не играла, плохо ела, искала укромные уголки, где бы можно было всласть умыться слезами. Лариса Петровна стала подумывать, а не отправить ли ее обратно домой. Зачем же так мучить ребенка.
Исцеление произошло на занятиях музыкой. Учительница прислушалась к звонкому голоску Ники в хоре, вызвала новенькую вперед и попросила спеть только ее одну:
Трусишка зайка серенький
Под елочкой скака-а-а-л…
Ника спела, старательно вытягивая шейку. Всем понравилось, учительница музыки сказала:
— Вот ты и будешь у нас на новогоднем утреннике зайчиком. Мы оденем тебе шапочку с ушами, рукавички, и ты споешь одна эти слова. Хочешь?
Ника кивнула головой, глаза ее зажглись от удовольствия.
С того дня все уладилось. Она перестала уединяться и поливать горе слезами, стала играть с детьми и подружилась с девочкой Ритой, соседкой за столом. Лариса Петровна заметила их дружбу и переселила Риту на соседнюю кроватку рядом с Никой.
Наталья Александровна радовалась перемене в настроении дочери, всякий раз старалась порадовать Нику гостинцем, и каждое воскресенье оставляла ей солидный пакет с конфетами и печеньем, «подарок», как это называлось здесь, в санатории. Теперь она уходила от дочери со спокойной душой. Но по-прежнему с каким-то недоверием и непонятной жалостью смотрела на выбегавших в комнату для свиданий детей. Отчего они вызвали в ней это чувство, ей и самой было непонятно. Дети, как дети. В меру шумные, в меру смешливые. Попадались среди общей массы хорошенькие мордашки, но и в них было что-то неуловимо странное, непохожее на лица обычных малышей. Не таких детей привыкла видеть Наталья Александровна. Хотя бы в детском саду мадам Дебоссю. А здесь… эти странные, застенчивые взгляды, эти внезапные остановки на бегу, словно ребенка кто-то окликнул и приказал идти медленно и спокойно, эти старческие морщинки возле рта. А уж худых, казалось, в чем душа держится, таких было немало, но, как ей потом объяснили, в большинстве своем это были новенькие. Бывалые старожилы выглядели куда крепче и смелей.
Наталья Александровна раз спросила Ларису Петровну, отчего это, отчего эти дети вызывают такое странное щемящее чувство. Та пожала плечами.
— Что вы хотите, это дети войны, все они пережили оккупацию и голод.
Воспитатели строго следили, чтобы дети не слишком объедались сладким после визита родителей, а приучались растягивать содержимое «подарка» как можно дольше.
И вот однажды, в середине недели Ника пришла к своему шкафчику, и увидела, что полка, где полагалось хранить кулек с конфетами, опустела. Расстроенная пришла она к Ларисе Петровне, и жалко моргая, сказала:
— А у меня подарок «пропал»!
Она не сказала «украли», это по ее ощущению было слишком грозное слово, смягчила потерю, но суть от этого не изменилась.
Лариса Петровна тут же устроила следствие.
— Дети, — сказала она, — у Ники Улановой кто-то взял «подарок», пожалуйста, я очень прошу, сознайтесь, кто это сделал!
Никто не отозвался. Дети стали с любопытством смотреть на Нику, переглядываться и пожимать плечами.
Тогда Лариса Петровна решила переменить тактику.
— Дети, тот, кто это сделал, поступил плохо. Но если он сознается, мы не станем его наказывать. Мы даже наградим его за смелость. Ну же, признавайся, кто смелый, я жду.
Ждать ей пришлось не долго. Мальчик Сережа опустил голову и мрачно прошептал под нос.
— Это я.
— Вот и молодец, — похвалила Лариса Петровна, — ты ведь не будешь больше так делать?
— Не буду, — не поднимая головы, отозвался Сережа.
Этот мальчик никогда не нравился Нике. Был он некрасивый, головастик такой, с розовыми оттопыренными ушами. В девчачьем платье-балахоне, он выглядел неуклюжим и немного забитым. И часто другие дети, такие же тощие и бледные, гнали его от себя и не принимали в игру. Но вот, что странно, после признания его никто не стал дразнить и обзывать вором. Кое-кто даже позавидовал ожидаемой награде за храбрость.
Прошло несколько дней. Вечером, после ужина нянечка позвала Нику и Сережу в пустую столовую. Там их ждала Лариса Петровна. Она усадила потерпевшую и раскаявшегося преступника за стол и поставила перед каждым блюдце с булочкой, густо политой золотистым прозрачным медом, и стаканы с чаем. Это было обещанное возмещение утраченного Никой «подарка».
Дети приступили к еде. Они старались не смотреть друг на друга. Ника боялась измазаться. Поднимала булку, слизывала прозрачные капли. Сережа стал делать точно так же. «Как обезьяна», — сердито подумала Ника.
И вдруг рука ее замерла, а спина покрылась испариной. Она ясно вспомнила: ее «подарок» никто не крал, она сама доела последнюю конфету и выбросила пакет в корзину для мусора. Да-да, это было на следующий день после маминого визита, в понедельник. Она с утра объелась сладким, плохо обедала. Она вспомнила, как нянечка рассердилась на нее и с ворчанием унесла тарелку с недоеденным супом.
Ника растерялась и положила медовую булку на край блюдца.
— Ты чего? — удивился Сережа, — ешь, вкусно же.
Ника машинально взяла булку и стала жевать без всякого аппетита. Этот мальчик не был вором! Ни в какой шкафчик ее он не лазил и никаких конфет у нее не брал. Но для чего он оговорил себя? Хоть и простила его Лариса Петровна, все равно стыдно. И как же теперь быть? Признаться? Но Сережа уже доедает булку и допивает чай. Ника в панике обернулась. В столовой, кроме них, никого не было. Лариса Петровна ушла. Минута была утеряна. Чтобы хоть как-то исправить положение, Ника придвинула Сереже половину булки и тихо сказала:
— Ешь, я больше не хочу.
Мальчик не стал отказываться и смачно откусил солидный кусок.
Тут же, не выходя из столовой, она решила оставить все, как есть. Но совесть долго мучила ее. До тех пор, пока Сережу не забрали домой.
Вскоре наступил долгожданный новогодний утренник.
По случаю праздника, детей одели в нарядные зеленые платья со складками на юбке. У Ники на голове отрос невысокий ежик, и она постоянно ерошила его ладонью.
Перед началом представления Нику нарядили. Шапочка со стоячими ушками и белые рукавички были чудо, как хороши. Ника поджала лапки к груди и запрыгала на одном месте. Лариса Петровна засмеялась и сказала, что Ника успеет еще напрыгаться.
Свой сольный номер в две строчки она исполнила с большим старанием. Когда песня закончилась, все громко захлопали, дед Мороз (повар дядя Слава) подхватил ряженых, лису, зайца, волка, и кто там еще был, и заставил их танцевать возле елки.
Кончились праздники, начались будни. Ника окончательно привыкла к новому дому, хоть и скучала без мамы и папы и всегда с нетерпением ждала выходного дня, чтобы повидаться с ними. Через пару месяцев французский язык вылетел из ее головы, и она уже ничем не отличалась от остальных брянских детей. Париж отпустил Нику.
6
Но Наталью Александровну Париж не отпускал. Он снился по ночам. Снилась живая мама из детства, молодая, красивая, полная сил. Снились подруги. Иногда просыпалась с ощущением, будто всю ночь напролет бродила по знакомым парижским улицам. Но наяву за окнами оказывался нелюбимый Брянск.
По проторенной дорожке ходила в мастерскую брать материю или сдавать готовые панамки. Это в будни. По выходным — в санаторий к дочери. Вот и все ее маршруты, если не считать базара и магазинов.
Карточную систему отменили, с продуктами стало трудней, цены на базаре взлетели, в магазинах опустели полки. Каждый день приходилось ломать голову, что приготовить на ужин.
