Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
– Давай проверим, – решился Иоанн Васильевич испытать судьбу.
Курицын взял чистый лист бумаги и разделил его на восемь равных частей.
– В каждой осьмушке я сделаю запись об угрозе государству нашему, – объяснил он Иоанну Васильевичу. – Потом возьму в руки зернышко и брошу на лист. Куда оно упадет, с той угрозой в первую очередь бороться надо господину моему Великому князю. Угрозы я разделю поровну, – продолжил Курицын. – Четыре из них будут происходить извне, следующие четыре будут иметь внутреннее свойство.
В первой осьмушке Курицын написал: «Ливонцы нападут на русских купцов в Ревеле». Во второй: «Шведские рыцари подступятся к Новгороду Великому». В третьей: «Литовцы объявят войну и двинут войска на Москву». В четвертой: «Татары Менгли Гирея нарушат мир с Москвой и войдут в наши пределы». В пятой: «Церковники наши захотят отделиться от Константинопольской церкви». В шестой: «Монастыри присвоят себе новые земли Московского княжества». В седьмой: «Бояре устроят смуту супротив господина своего Великого князя». В восьмой: «Тяжелый недуг отнимет здоровье наследника престола».
Иоанн Васильевич внимательно смотрел, как округлые буквицы ровно ложатся на бумагу из-под твердой руки дьяка.
– Ну, насчет шведов ты, Федор, приврал малость, – не выдержал он.
– Почему, – возразил дьяк. – А как быть с секретной бумагой от короля шведского магистру ливонскому, о которой узнал наш человек в Ревеле?
– Но там говорилось о Пскове, – настаивал на своем Иоанн Васильевич.
– Говорилось о Пскове, а Новгород к шведам ближе, – не уступал Курицын.
– Ну ладно, насчет Менгли Гирея объясни. Я считаю, верен он мне.
– Я господин мой, Иоанн Васильевич девять месяцев в плену у турок был. Если султан турецкий захочет нам навредить, Менгли Гирей первым его волю выполнит.
– Далече зришь, Федор, – подивился Великий князь. – Турецкую угрозу я не учел. Посмотрим дальше. Ну, насчет бояр, я и сам знаю. Держи ухо востро. Чуть слабину дашь, так и заколобродят. Сын болен, это правда. В бане его ноги рассмотрел – все в синих пятнах. Лечить дурака надо. Запустил болячки, родному отцу сказать постыдился. С литовцами – твоя правда. Что-то затевают они.
Иоанн Васильевич взялся за голову. Взгляд его беспокойно блуждал по сторонам света: от Северного до Черного моря, от литовских болот до приволжских степей.
– Разреши, государь, за зернышком сбегаю. Чай, не все ворон склевал.
Голос Курицына вернул Иоанна Васильевича в светлицу. Государь смотрел на дьяка и не понимал: шутит тот или говорит серьёзно.
– Ну, беги.
Дьяк вмиг обернулся. Разжал руку: посреди ладони – ржаное зёрнышко. В глазах государя загорелись искорки.
– Дай я сам.
Он взял зерно, поднял узкую холёную руку над столом и медленно разжал кулак. Зерно покатилось по листу и остановилось.
«Монастыри присвоят себе новые земли…», – прочитал Иоанн Васильевич и изумлённо посмотрел на Курицына. Он долго молчал, наконец, промолвил.
– Помогает твое гадание в голове порядок навести. Будешь приходить три раза в неделю. Вечера ныне длинные – вместе их будем коротать. Но сначала по монастырям поедешь. Первой посетишь Кирилло-Белозерскую обитель.
Уходил новый любимец Иоанна Васильевича в добром расположении духа. На руку дьяку было поручение государя. Давно хотел Курицын съездить к монахам кирилловским: себя в вере испытать и со старыми знакомцами увидеться. Обитель жила по уставу монастырей афонских, а, значит, строго придерживалась правил Вселенских соборов и положений, установленных ещё зачинателем монашества Афанасием Египетским. Знакомцы, отец Гурий, и отец Ефросин, могли и в государевом, и личном деле подсобить. У Гурия, в миру Григория Тушина, соседа по отцовской вотчине, дела земельные лучше выяснять, чем у нового игумена отца Венедикта. С Ефросином Курицыну итак встретиться не терпелось – хотелось обсудить повесть о Дракуле. Вкусом старого переписчика Федор Васильевич дорожил больше, чем мнением иного князя или боярина. Потому и доверил сначала «Лаодикийское послание» переписать, теперь – повесть о Дракуле. Да и другие книжники интерес вызывали, славился монастырь летописными сводами и библейскими книгами.
– Так ты, Ефстафий, полагаешь, что рай земной находится не на небе, а на острове в море-океане, как писано в книге Космы Индикоплова? – говоривший эту фразу обладал солидным басом, видать, что в монастырском хоре место находил.
– Именно, так, на острове, – вторил ему другой голос, тонкий и высокий. – И расположен он в том месте, где небо с землёй прикасается.
Голоса принадлежали двум молодым монахам-переписчикам Кирилло-Белозерского монастыря. Оба проходили первую проверку на пригодность к переписыванию книг, оба хотели удивить друг друга знаниями. Стал Федор Курицын, корпевший над монастырскими отчетами, невольным слушателем их тихого спора. Вот уже неделю он разбирался в земельных наделах обители, а все больше бумаг и договоров оставалось еще перечесть. Читальня находилась в избе-библиотеке, являвшей собой приземистое здание, выложенное из камня, – единственное на всю округу. Здесь находилось главное монастырское сокровище – старинные книги, которые начал собирать еще отец-основатель Кирилл. Белозерские монахи боялись пожаров, часто охватывающих соседние монастыри, все постройки которых выполнялись из дерева.
В большой зале, сразу за сенями, сидели писцы, летописцы и переписчики книг. Писцы подчинялись эконому и занимались повседневной деятельностью обители: составляли хозяйственные договоры, купчии на вновь приобретенные угодья, документы по судебным разбирательствам, коих было немало, – на землю монастырскую многие глаза открывали. Помимо экономических знаний от них требовалось хорошо знать судебник – свод законов Московского княжества. Судебные писцы сидели сразу возле дверей за небольшими столами. Это было удобно – заказчики сразу из сеней попадали в объятия умудрённых житейскими делами иноков.
Дальше за длинными столами располагались летописцы – они составляли летописные своды Кирилло-Белозерского монастыря и всего княжества Московского. Летописцы были в меру начитаны и образованы, знали летописи, составлявшиеся в других монастырях, хорошо разбирались в сложных династических и политических отношениях, как внутрироссийских, так и международных. Летописцы формально подчинялись игумену, но фактически находились под опекой государева дьяка Василия Мамырева. С недавних пор Великий князь решил положить конец независимому летописанию и поставить его в зависимость от государства. Поскольку монастырь находился далеко от Москвы, Мамырев редко проведывал эти места – потому кое-какая самодеятельность монахов иногда допускалась.
Самой образованной частью кирилло-белозерской братии были переписчики книг. Многие из них владели греческим и латинским языками, едва не наизусть знали Библию и послания апостолов, читали сочинения отцов церкви, труды Аристотеля, Иосифа Флавия, Плутарха. Книгопереписчики были разбросаны по укромным уголкам зала. Они сидели в нишах, сотворённых в каменных стенах, в закутках, образованных сводчатыми потолками и колоннами, возле стрельчатых окон – их занятия требовали уединения.
Два монаха, ведущие неспешный разговор о грехах земных и их искуплении, сидели как раз за тонкой стенкой, отделявшей писцовый зал от читальни с книгохранилищем. Курицын, между делом, продолжал вслушиваться в их беседу.
– А ты почитай изборник преподобного Кирилла. Там написано, что земля с небом не соприкасается.
– Да ну!
– Вот послушай: «Земля не есть ни четырёхугольна, ни треугольна, ни дискообразна, но устроена яйцевидной. И представляется по образу яйца, у которого внутри желток, а снаружи скорлупа. Земля – это желток в середине яйца, а небо и воздух – белок и скорлупа яйца. Как скорлупа окружает внутренность яйца, так небо и воздух отовсюду Землю окружают – и сверху, и снизу, отовсюду. Земля же, словно некое перо носится в самой середине, ибо насколько отстоит небо от верхней поверхности Земли, настолько же отстоит оно от нижней поверхности, и на востоке, на западе, на севере и на юге. Отовсюду отстоит Земля от неба и не прикасается к нему».
– А как далеко она от неба отстоит? Что про это написано в изборнике преподобного?
– Написано так: «Таково расстояние, каковое, согласно халдеям, проходит человек за пятьсот лет».
– Как же слова наши до Бога долетают?
За стенкой установилась тишина…
Тут Курицын не выдержал: он тихо кашлянул, поднялся из-за стола, потянулся, разминая спину, и вышел из своего закутка к монахам.
– А где мне, братья, увидеть отца Ефросина, скоро ли придёт? – спросил он, как ни в чём не бывало. Однако жаль ему было монахов. Как видно, и у стен уши бывает. Не ровен час, услышит какой недоброжелатель речи их, осудит за крамолу, а там и память Кирилла очернить кому-то вздумается.
