Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
Натали, раскрыв книгу стихов Брюсова, едва касаясь, даже не гладила, а лишь осязала кончиками пальцев три засушенных лепестка кувшинки, спрятанные между страниц, что давным–давно, не понять уже в какой жизни, подарил ей Аким.
«Как он сейчас? — стёрла набежавшую слезу, оглянувшись на подругу — не заметила ли. — Наверное, забыл обо мне, — закрыла книгу, погладив обложку. — Тоже его подарок. А ещё веер», — улыбнулась, вспомнив давнюю их встречу, и укладывая в небольшой саквояж, дорогие для сердца подарки.
— Наташа, ты вот смеёшься, а к нам скоро раненые прибывать начнут, — немилосердно осудила её вторая сестра. — Старший врач сказал — по всему фронту японцы наступают.
— Я только улыбнулась. Маму вспомнила.., — не решилась сознаться даже себе, что расчувствовалась, вспомнив Акима: «И чего я думаю о нём? — рассердилась на себя. — Он, наверное, с Ольгой время проводит», — закрыла саквояж.
— Сестрички, раненых привезли, — просунул в палатку голову красноносый санитар.
Раненые поступали непрерывно, и, вглядываясь в измученные страданиями лица, Натали радовалась, что среди них нет знакомых, и не может быть Акима. Потом мысленно ругала себя — ведь это русские люди…
— У нас корпия кончается, — держа пинцетом дымящую папиросу, сетовал доктор в мешковатом, в крови, халате поверх ватного пальто.
В палатке было холодно, и маленькая печурка не помогала.
— Надо послать в Мукден санитара с запиской к дивизионному врачу. Один лазарет на дивизию и нет корпии, — разбушевался доктор. — Раненый у нас получает первую помощь… А нам нечем эту самую помощь оказывать.., — бросил скуренную папиросу в раскрытую дверцу печурки. — Позор, — уходя в соседнюю половину палатки оперировать раненого, произнёс он.
— Дык, генеральское сражение идёт, — смяв, засунул в печурку пучок гаоляна санитар. — В Мукден — так в Мукден, — улыбнулся, обрадовавшись каким–то своим мыслям.
«Наверное, у какого–нибудь знакомца из госпиталя, спирта полно», — направилась помогать доктору Натали.
— Окружили-и, — вбежав в палатку, завопил ездовой. — Японцы нас окружили-и. Треба уматывать, — выкричавшись, стрельнул у обомлевшего санитара папиросу, и побежал паниковать в соседнюю палатку.
— Чего тут орали? — выйдя, осведомился врач.
— Окружают, говорят, — пожал плечами санитар и втянул голову в плечи от недалекого разрыва снаряда.
— Японцы прорвались, — на этот раз в палатку влетел вестовой командира полка. — Приказано уходить к Мукдену.
— Ну вот! — рухнул на низенький табурет доктор. — Нам столько раненых привезли, что лазаретного транспорта недостаточно будет.
— К военным надо идти просить. Пущай имущество со своих повозок поскидают, а раненых возьмут, — подсказал опытный бородатый санитар.
— А ты бороду укороти… И язык, — неожиданно ожесточился доктор. — Без твоих советов разберусь как–нибудь, — поднявшись, неинтеллигентно пнул ногой табурет. — Куропаткину ступай говори, чтоб воевать научился. И борода твоя дурацкая, чуть наклонишься, в рану оперируемому лезет, — сбрасывал доктор нервы.
— А язык? — заинтересовался вдруг санитар.
— Тьфу! Пропасть тебя возьми, — по–старушечьи взвизгнул доктор. — Язык вообще как–нибудь скальпелем подрежу, — нормальным голосом закончил диалог.
Приняв решение, сбросил халат и заскользил по насту к штабной палатке.
— Идите вы к чёрту, господин коллежский секретарь, — раздосадованный отступлением, послал доктора полковник.
— Это штабс–капитан по военному, — расхорохорился врач. — Не дадите повозки — вызову на дуэль, — наповал сразил полковника.
Отсмеявшись, тот приказал помочь доктору с транспортом.
Через несколько часов суеты и ругани, лазаретские подводы, скрипя по мёрзлой дороге, двинулись на новое место стоянки.
Натали ехала на второй подводе и, как могла, успокаивала лежащего раненого солдата.
— Холодно, сестричка, — жаловался он.
Натали сняла с себя пальто и укрыла умирающего.
— Холодно, — шептали его губы. — Ох, как холодно…
Сестре милосердия было не только холодно, но тревожно и грустно.
Как нарочно, заблудились. Начинало темнеть. Повозочные с трёх первых подвод ушли вперёд, осматривать путь.
«Как они видят эту дорогу? — отвлёкшись на минуту от начавшего бредить раненого, задумалась Натали, оглядывая покрытое снегом поле с многочисленными канавами и торчащими по их краям стеблями гаоляна. — Тоска и печаль, — подумала она и вздрогнула, наткнувшись на пустой взгляд умершего солдата. — И СМЕРТЬ…»
С середины февраля бои шли по всему фронту. Японцы медленно, шаг за шагом теснили русские войска.
Вечером, когда наступило затишье и офицеры собрались попить чаю, отогнув край крапивного мешка, имитирующего дверь, в шалаш из снопов гаоляна просунулась голова, и, дохнув свежим запахом китайского самогона, произнесла:
— Ваши благородия…
— Служивый, ты весь заходи, чего помещение выстуживаешь, — сделал замечание казаку сидевший у входа Рубанов.
— Здорово дневали, станичники, — растерялся посланец полкового командира, и покрутил башкой с тёмными глазами и светлым чубом из–под чёрной папахи, ухарски сдвинутой на правое ухо.
Не найдя угол в круглом шалаше, перекрестился на отблеск света из печурки у потолка и доложил:
— Там вас к полковнику срочно кличут.
— Совсем залягали нас. Нет казакам покоя, — деланно вспылил, погладив эфес шашки Кусков, до сих пор находившийся под впечатлением боя.
Простуженный Ковзик, накинув на тулуп бурку, сипло скомандовал:
— Господа! На выход.
В палатке полковника находился начальник штаба Деникин.
— Вот, Антон Иванович, лучшие мои офицеры, — по очереди представил пришедших. — А это герой сегодняшней атаки вольноопределяющийся Кусков, — улыбнулся полковник.
— Господа, усаживайтесь как–нибудь, — указал на покрытые мешками пучки гаоляна Деникин.
И подождав, продолжил:
— Вашей сотне предстоит провести рейд к востоку от сегодняшнего бивака и записать, какие наши полки — где находятся. В боестолкновения с противником желательно не вступать. Главное — разведка. Ранним утром — с Богом, — коротко кивнул вскочившим с импровизированных кресел офицерам.
— Неразбериха с этим отступлением полнейшая, — как–то не по военному, посетовал командир полка.
Ранним утром, после короткой молитвы, в боевом порядке, выставив в авангарде и с флангов дозоры, сотня лёгкой рысью вышла в рейд.
Пройдя с десяток вёрст и переписав встреченные подразделения, услышали впереди стрельбу.
— За мной! — хрипло крикнул Ковзик, устремляясь на звуки выстрелов.
— Бой за деревушку идёт, — пришпорив коня, догнал его Рубанов.
— Что за деревня? — скорчил гримасу подъесаул и громко чихнул.
— Будь здоров, господин штабс–ротмистр, — пожелал здоровья начальству. — А деревушку запиши как Юхуантунь… Во–первых, звучит не слишком скабрезно, а во–вторых — какая разница. Всё равно скоро отступим, — пессимистически плюнул в сторону образовавшейся от взрыва воронки. — Гой ты еси, не путать с ети, Олег Владимирович… Чуешь, как пульки над головой воробышками чирикают, — попытался подбодрить несколько растерявшегося вольнопёра, и натянул удила, увидев бегущего к ним пехотного офицера с наганом в руке. — На чужой огород, что ли заехали? — всё же сумел вызвать слабую улыбку на лице Кускова.
— Господа, — запыхавшись и сглатывая сухим ртом слюну, которой не было, произнёс тот. — Сдерживаем японскую бригаду. Как вы вовремя… Командира полка убило. На несколько сот нижних чинов три офицера осталось… Из деревни нас выбили, но там тело командира и знамя, — вздрогнул от внутреннего озноба капитан.
— ЗНАМЯ?! Ну, если знамя, поможем его отбить.
— Не сомневался! Благодарю! Мы сейчас цепью пойдём, а вы чуть погодя с флангов атакуйте.
— Чёрт! Забыл спросить — какой полк, — опять чихнул Ковзик. — Всю память прочихал… Мы с партизаном отсюда атаковать станем, а ты пару взводов возьми, и с лева пойдёшь, — велел он Рубанову.
Высоко над головой зашипела и разорвалась шимоза. Словно по сигналу — два взвода отделились и намётом пошли к окраине деревни.
— Наша пехота в атаку пошла, — указал на две редкие цепи Кусков.
По мере их приближения к окраине, стрельба со стороны японцев усилилась.
Первая шеренга залегла. Над нею часто лопались шимозы. Дав залп по фанзам, цепь поднялась и побежала вперёд.
— Подравнивайся, держи дистанцию, — надорванным голосом командовал давешний капитан.
Вылетев откуда–то сбоку, бойцов стали догонять несколько патронных двуколок.
Первая шеренга вновь залегла и произвела в сторону врага прицельный залп. Вторая цепь в этот момент бежала, нагоняя первую.
Когда от разрыва снаряда двуколка наклонилась набок и исчезла в дыму, Рубанов скомандовал: «В атаку».
Увидя подмогу, цепи поднялись, сомкнулись и ринулись к фанзам.
