Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
В начале февраля, уютно расположившись, по военным меркам конечно, в рукотворной землянке, молодые офицеры конного отряда Мищенко с неописуемым наслаждением угощались смирновской водкой, мужественно доставленной из самой Москвы «вольнопёром» с университетским значком на груди — Олегом Владимировичем Кусковым.
— Благодаря цветку из букета великой княгини, все экзамены сдал на отлично, и, к ужасу профессоров и радости дядюшки, по его протекции, осенью прошлого года поступил вольноопределяющимся в твой полк, Глеб Максимович.
— Глеб, ты что, уже командир полка? — добродушно выпустил дым из трубки «партизан» Фигнер.
— К сожалению, пока хорунжий, господин подъесаул.
— А всё потому, что в гвардию служить не пошёл, — дурачась, выставил плечо с погоном Фигнер. — Четыре звёздочки, что означает чин штабс–ротмистра, а у казаков — подъесаула. А ведь на войну из своего лейб–гвардии уланского полка пошёл корнетом, поменяв, правда, на хорунжего. А как известно даже вольнопёрам — гвардейский чин на порядок выше армейского. Так что должен был сотником пойти — поручиком значит.
— Да понял, понял, господа. Но так как в штабах бардак и неразбериха, то переходили в младших чинах. Зато теперь справедливость восстановлена… И даже с лихвой, ибо получили заслуженное продвижение в чинах. Вот в гвардию после войны пойдёте, опять по звёздочке потеряете, — погладил сидевшую у ног грязную, худющую, со свалявшейся шерстью борзую. — Мой брат уже в Рубановке, а из штаба пришёл приказ, что ему жалован чин армейского штабс–капитана.
Когда–то благородная псина, выпрашивая есть, умильно заглядывала в глаза, молотя при этом хвостом по земляному полу.
— Эх, Ильма, какой дурак тебя привёз сюда из России?! — кинул ей кусок хлеба Глеб, щедро макнув перед этим в банку с тушёнкой.
— Какой–нибудь гвардейский офицерик думал, что едет сюда развлекаться на охоте, — угостил собаку тушёнкой Фигнер. — Видимо, сам сделался для японцев дичью, коли собака без призора осталась.
— Да что собака, великий князь Сергей Александрович дичью стал. В самом центре государства, в Московском Кремле, среди древних духовных святынь взорвали командующего войсками Московского военного округа. Главное его стремление было поднять древнерусскую столицу как исконно русский центр… Выпьем за Георгиевского кавалера и патриота, господа.
Ссутулившись от низкого потолка, встали, и молча выпили за великого князя.
— А в январе, на Крещение, чуть государя картечью не убило.
— Да что в России творится? — разлил по стаканам остатки водки старший из казаков, подъесаул Ковзик. — Когда до войны в гвардейских гусарах служил, полный порядок в столице был.
— Вам, Кирилл Фомич, скорее следует в полк возвращаться, — захмыкал Фигнер.
— Молчи, «племянник», а то в отхожее место меня повезёшь, — улыбнулся Ковзик. — Золотые денёчки в нашей кавалерийской школе были. А сейчас что? Мне утром казак записку передал. На наши аванпосты, между прочим, подброшена, — достал из кармана и развернул листок: «Мы слышали, что через пять дней вы переходите в наступление. Нам будет плохо, но и вам нехорошо». — Вот такое предупреждение, господа.
— С чего это японцы взяли, что скоро наступление? Армия после Сандепу три недели отдыхает, и ни о каком наступлении не слыхать, — пожал плечами Фигнер. — Что? На ханшин перейдём? — опрокинул горлышком вниз пустую бутылку смирновской. — Всё хорошее когда–нибудь кончается, — обобщил ситуацию.
— Да и Мищенко в мукденском лазарете раненый лежит… Какое без него наступление? — поднёс к свече бутылку с ханшином Глеб. — В прошлый раз жабочку китаёзы подложили для крепости, — сообщил в основном вольнопёру. — Когда морду туземцу бил, тот верещал про хороший от этого нефритовый стержень. — Ну чего там, в Москве? — понюхав, стал разливать ядовитую жидкость.
— Город, благодаря убиенному губернатору, лопается от денег. В Москве теперь идёт гораздо более крупная игра, чем в Монте—Карло, — выпив, долго занюхивал плошкой с бобами. — Ну и дря–я–я-нь, — с трудом выдохнул воздух. Закусывать не стал.
— Ты ещё собачатинку под соусом не пробовал, — с удовольствием оглядел сумевшего всё–таки справиться с тошнотой Кускова.
— Главное, про китайский деликатес из человеческих эмбрионов молчи, — доброжелательно поглядел вслед выбежавшему из землянки вольнопёру, Ковзик. — А с чего вы взяли, Олег Владимирович, что в Москве идёт крупная игра? — как ни в чём не бывало, спросил у вернувшегося москвича.
— О–о–х! — усаживаясь, громко простонал бывший студент. — Давайте за едой не будем о китайских деликатесах, — попросил он. — Так Михаил Абрамович Морозов в одну ночь проиграл миллион табачному фабриканту Бостанжогло. И хотя наши миллионщики заказывают себе отдельные вагоны. По телеграфу покупают имения, но наряду с этим делают и много полезного для города. Строят больницы, приюты для бездомных, открывают картинные галереи и поддерживают людей искусства.
— Лучше бы они офицеров Урало—Забайкальской дивизии поддержали, — выпив, произнёс Ковзик. — Водку бы нам присылали…
— Можно и коньяк, — размечтался Фигнер, закусывая тушёнкой с бобами.
— Купцы говорят, что через двадцать лет Россия станет самой процветающей страной мира, и Европа будет завидовать нам…
— Это хорошо! Может, к тому времени, и война закончится, — погладил Ильму Глеб. — А я слышал, что другой Морозов, Савва, даёт деньги и либералам и социалистам, совершенно при этом не разбираясь в политике.
— Лучше бы он офицерам Урало—Забайкальской…
— Да поняли мы вас, каспадина Ковзик–сан… Не пошлёт он нам денег. А то революционерам ничего не достанется, — вновь погладил собаку Рубанов.
— Лучше бы проигрывал, — высказал своё мнение Фигнер. — Господин вольнопёр, а пойдёмте, я вас научу гранаты метать, — вытащил из корзины какой–то предмет.
— Эта консервная банка на палочке и есть граната? — поразился Кусков.
— Граната штабс–капитана Лишина. А в этой, как вы образно выразились — консервной банке, хранится пироксилин. Слышали в университете, что это за бяка?..
Но обеспокоенные товарищи отобрали у подъесаула взрывоопасный предмет, вновь запихнув его в корзину.
— Ваши благородия, — пригнувшись, ввалился в землянку казак, сняв с головы чёрную папаху и втянув носом прекрасный аромат ханшина. — Так что, эта, господин полковник велели передать, что утром его превосходительство, генерал… как его… Ре–ме–енкам…
— Ренненкампф, — поправил станичника Фигнер.
— Ага! То есть — так точно, — согласно кивнул головой вестовой. — Назначает вылазку, — протянул замусоленный пакет.
— Благодарим, братец. На, согрейся, — нарушив все армейские правила, протянул нижнему чину стакан с ханшином Ковзик. — Как карты лягут, — оправдался перед товарищами, — может статься — последнюю ночь казачина живёт… Помните, под командой Мищенко в конце прошлого года «набег на Инкоу» произвели, как потом наш рейд по тылам противника назвали. Семь с половиной тысяч сабель с боем проломились сквозь японские позиции, переправились по льду через реку Ляохе, потеряв там много казацких душ, и двинулись громить вражеские тылы. Подожгли Инкоу, перебив несколько сотен гарнизона, были окружены подошедшим к японцам подкреплением, но с боями прорвались к своим, — рассказывая, махал рукой, словно рубил врага.
— Как такое забудешь? — достал вторую бутылку Фигнер.
— Нет, всё! — покрутил указательным пальцем из стороны в сторону перед его носом, бывший лейб–гвардии гусар.
— Слушаюсь, господин дядька, — безропотно положил бутылку в корзину с гранатами Фигнер.
— Завтра твой первый бой, вольнопёр, — Держись меня и будешь жить, — оптимистично похлопал по плечу Кускова Глеб. — А за восемь дней похода на Инкоу, как недавно подсчитал наш новый начальник штаба Деникин, мы с боями преодолели: двести семьдесят вёрст, уничтожили более шестисот японцев, казаки разобрали два участка железнодорожного полотна и с удовольствием сожгли восемь продовольственных складов.
— А их тушёнка и в огне не горит, — поднял банку Фигнер, весьма воодушевив собаку, но оставив её с носом. — На шесть суток прервали сообщения по телеграфным и телефонным линиям, пустили под откос два состава с боеприпасами, захватили несколько сотен пленных и, главное, триста повозок с имуществом…
— Ну да, господин племянник. Из восьми якобы сгоревших складов. Но и у нас среди казаков жертв немало… Поплачут в донских и кубанских станицах жёны с детишками. Ведь отряд формировали из казаков всех трёх армий. Новый начштаба определил операцию как малоэффективную, но полную мужества и отваги.
— Ну, хоть это признал. Сам в набеге участия не принимал.
— Да успокойтесь, господин московский хорунжий. Они с Ренненкампфом в то время сопки охраняли, — ржанул Ковзик. — А вот проведённое Куропаткиным в январе наступление на Сандепу — действительно позорная страница этой войны. Впрочем, как и все им написанные. Ни одного выигранного сражения, — разозлился подъесаул, достав из корзины с гранатами бутылку ханшина.
