Дмитрий Петров-Бирюк - Степные рыцари
— Читай царску грамоту, — приказал отец. — Да шапку-то сыми, балбес, небось ведь грамоту царскую держишь в руках.
Гурейка смахнул с головы шапку и начал нараспев читать. В своей грамоте царь укорял атаманов и старшин за то, что они взяли Азов без царского повеления и убили турецкого посла Тому Кантакузена.
— «Ибо то-го не ведется и тог-да, ко-огда госу-да-ари вою-ют, — читал по складам Гурейка. — А я с султаном состою в мире. Разве не знаете, что и во время войны цари пересылаются послами для нужных отношений и переговоров; разве не ведаете, что послов ни в коем случае не казнят и не убивают…»
«Да, — слушая грамоту и почесывая затылок, сокрушенно думал Михаил Татаринов. — Ошибку понесли, должно. На дьявол он нужон нам, тот посол турский… А вот что касаемо взятия Азова, то тут уж ты, царь-батюшка, не туда запел. Нет, Азов нам нужен, и туркам мы его никогда не отдадим… Будем ждать осады турской. Будем сражаться до последнего…»
* * *Как-то Гурейка шел по улице. Навстречу ему попался Макарка. Гурейка не сразу даже его признал. Макарка совсем преобразился. На нем широченные алые шаровары, наверняка стащенные с какого-нибудь янычара, на ногах щегольские сафьяновые сапоги. Лихо сдвинутая набекрень шапка едва держалась на затылке. На боку, как и полагалось казаку, болталась сабля, за кушак засунут пистоль.
— Макарка! — неуверенно позвал его Гурейка. — Ты?
— Ну? — обернулся парень. — Я.
— Какой ты чудной стал, — сказал Гурейка. — Важный. Уж не именинник ли ты?
— Именинником я был неделю тому назад, — произнес Макарка.
— Сколько ж тебе стукнуло? Семнадцать?
— Семнадцать.
— А мне только пятнадцать вчера сравнялось, — сожалеюще вздохнул Гурейка.
— Ничего, — ободрил его Макарка. — Будет тебе и семнадцать. Дождешься… Чего тебя не видать-то?.. Али отец не пускает никуда?
— Не пускает, — вздохнул снова парень. — Все грамоты ему пишу.
— Добро грамотеем быть, — позавидовал Макарка. — И кому же ты все пишешь, а?
— Да мало ли кому… Царю, мурзам ногайским…
— Да ты что? — опешил от изумления Макарка. — Неужто самому царю? Брешешь, должно.
— Да истинный господь, пишу, — поклялся Гурейка.
— Самому царю?
— Самому.
— Бот это ж да!
Видя, что этим сообщением он производит большое впечатление на своего друга, Гурейка еще пуще расхвастался:
— Да это что. Я первым и читаю царские грамоты.
Макарка не нашелся, что и сказать на это. Он шмыгнул носом, вскудлатил свой рыжий чуб, клоком пламени выбивавшийся из-под шапки. — а я в разведку езжу, — сказал он наконец. — Вот, зальян, и весело ж бывает… Иной раз за нами татары разгонят, а другой — мы за ними.
— Подстрелить пришлось хоть одного?
— Одного? Скажешь тож… Да я десятерых ужо побил…
— Врешь…
— НУ, может, не десятерых, а вот пятерых наверняка.
— И это врешь.
— Правду, сбрехал, — засмеялся Макарка. — Двух я подстрелил, это ей-ей правда.
— Ну, двух-то еще может быть, — согласился Гурейка, — а когда ты еще поедешь в разведку?
— Завтра с утра выезжаем.
— Возьми меня с собой, Макарка, — попросил Гурейка.
— Ну тебя, — отмахнулся парень. — Меня твой отец заругается.
— А ежели я отпрошусь у него?
— Ну, это еще другое дело. Сабля у тебя есть, а ружье?
— Ружья нет. Пистоль вот есть.
— Вояка тож, — насмешливо посмотрел на своего приятеля Макарка. — Ладно, ежели отец отпустит, приезжай завтра к рассвету к башне Ташкале… Знаешь, где она?
— Знаю.
— Ну вот, приезжай. Буду ждать.
Вечером, когда в доме не было ни отца, ни брата, Гурейка пробрался на чердак, принес хлеба, еды Фатиме. Турчанка, как и всегда, радостно встретила его.
— Я скучала очень, Гурэйка. Все ждала тебя. Почему так долго не приходил?
— Некогда было, Фатима. Я забежал к тебе на минуту, чтоб сказать, что завтра не приду к тебе. — Заметив на лице девушки беспокойство, он неуверенно договорил: — Отец посылает опять в Черкасск-городок. Но ты, не бойся, я послезавтра опять приду к тебе… А завтра к тебе зайдет дядь Ивашка. Обязательно зайдет. Он обещал. Прощевай пока, Фатима…
Девушка ничего ему не ответила, лишь вздохнула. Грустным взглядом проводила она его, пока он не скрылся в люке. Бледные щеки ее пробороздили прозрачные слезинки. Какое-то тяжелое предчувствие тревожило ее сердце.
* * *Когда Гурейка в мутном рассвете утра подъехал к башне, около нее уже толпилось с десяток всадников. Отделившись от них, к нему подъехал Макарка. По плотной, плечистой фигуре Гурейка сразу же узнал его.
— Ты, зальян? — осипшим голосом спросил Макарка.
— Ведомо, я. Что, не узнаешь, что ль?.. Скоро поедем али нет?
— Да еще не все казаки собрались, — сладко зевнул Макарка. — Ох и спать же охота!.. Да и поспал бы я, ежели б моя воля… Неделю не просыпаясь спал бы. Ей-ей! Люблю, грешным делом, поспать… Но что поделать, — сожалеюще закончил он, — дело наше такое, военное… Ага! — воскликнул он. — Вон казаки едут и старшой наш. Зараз, Гурьяшка, поедем. Я о тебе старшому ужо докладывал. Он не супротив, чтоб ты с нами в разъезд поехал. Только ты гляди, не гутарь ему, что ты атаманский сын, и то он вернет тебя, ей-богу, вернет…
— Поеха-али! — протяжно скомандовал старшой, бородатый казак, покосившись на Гурейку.
Гурейка подумал, что он сейчас его спросит, что он за человек. Но старшой больше не обращал на него никакого внимания.
С лязгающим скрежетом распахнулись чугунные крепостные ворота, выпуская из города, словно выплевывая из чрева, десятка два всадников с пиками, на маленьких мохнатых лошадках.
Огромнейшее удовольствие получал Гурейка, находясь в кругу этих уже пожилых, огрубевших и закаленных в битвах суровых воинов. Ему казалось, что и он такой же, как они.
Выплывший из-за пригорка багровый шар солнца залил все здесь, в степи, золотой россыпью огня. В голубом небе голосисто курлыкали вереницы птиц, улетая в теплые края.
Наступала пора поздней осени. Но не все еще птицы улетели отсюда. Гурейка видел, что голубые зеркала озер и болотцев, часто попадавшихся им на пути, переполнены взбалмошными птичьими стаями. С резким свистом то поднимались, то опускались на воду целые гусиные и утиные выводки. В камышах прибрежных, словно монахи в капюшонах, бродили черные аисты, тыча длинными носами в ил.
Куда ни глянь — неоглядная ширь степи, заросшая старыми высокими травами! Царство молчаливое, пустынное. Туманные дали дрожат в заплывающем мареве.
И сколько ни ездили по степи за день, всюду она дикая, угрюмая, нелюдимая, загадочная…
По предположению Гурейки, отъехали от крепости верст за пятнадцать — двадцать. Захотелось есть. Гурейка вытащил из кармана краюху хлеба, отломил кусок Макарке.
— Хочешь?
— Давай.
Они посолили хлеб и начали есть. И таким он им показался вкусным, что казалось, они никогда и не едали лучше. Глядя на них, повытаскивали ломти хлеба из карманов и казаки, на ходу стали его жевать.
— Давайте, братцы, сделаем отдых, — сказал старшой Ануфрий Косолапов, мрачноватого вида казак. — Пополднюем. У той вон речушки посидим, пообмакаем сухари в воду, — показал он плетью. — А вы, ребята, — глянул он на Макарку и Гурейку, — поезжайте на тот курган, постойте на нем, покель мы поедим, понадзирайте по сторонам… На случай чего, дайте нам знать — из ружья пальните. А то ж, не ровен час, налетят ногаи ай татары.
Молча оба парня дали шенкеля под шерстистые теплые бока своих коней, стремительно помчались к кургану, который был в какой-нибудь полуверсте от того места, где расположились казаки полдневать.
Подскакав к кургану, парни взобрались на его верхушку. Отсюда перед их взором на много верст в окружности необъятно пласталась все еще, несмотря на осень, сочно-изумрудная, позлащенная бурьяном равнина. На ней, словно сурочьи кучи, стоят сторожевые курганы, понасыпанные тысячелетия назад полудикими кочевыми народами на могилах знатных воинов. От солнечного сияния курганы эти сейчас дрожат в белесом, мглистом тумане, и каменные бабы на них белеют ярко и призрачно.
— Вон наш Черкасск-городок, — указал Макарка на север. — Видишь, вон!
Но сколько ни напрягал зрения Гурейка, он ничего не видел.
— Нет, не вижу я.
— Да вон, гляди!
Гурейка опять присмотрелся до боли в глазах, но ничего опять не увидел.
— А, вижу, — засмеялся он, — конопины на твоем носу. Ты тоже так же видишь Черкасск, как и я.
— Да ты что, думаешь, я брешу? Вон вербы в нашем займище, а вон и крыша часовни.
— Иди ты к лешему, — обиделся Гурейка. — Что врешь-то? А то как залющу по уху.
Макарка закатился в веселом смехе.
— Чудак ты, Гурьяшка, — сказал он наконец. — Да разве ж можно отсель увидать наш городок! Ведь до него небось верст сто будет. Ой, боже мой! — вдруг, побледнев как полотно, вскрикнул Макарка, оглянувшись. — Ведь это же татары, а может, ногаи нас отхватывают, — указал он на мчавшихся в высокой бурьянистой траве на маленьких гривастых лошадках всадников, рассыпавшихся цепочкой с двух сторон.
