Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Обзор книги Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Владимир Липовецкий
Ковчег детей, или Невероятная одиссея
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
В документах Красного Креста много историй о человеческой храбрости, самопожертвовании и преданности. Но ни одна из них не может сравниться с удивительной сагой о петроградских детях.
Альфред М. Грюнтер, генерал, бывший председатель Американского Красного Креста.Посвящается Американскому Красному Кресту и моей матери Розе Липовецкой, спасшей в начале Второй мировой войны 300 сирот — целый детский дом.
Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть,
жаждал, и вы напоили Меня,
был странником, и вы приняли Меня;
Был наг, и вы одели Меня, был болен,
и вы посетили Меня.
И Царь скажет им в ответ:
«истинно говорю вам:
так как вы сделали
это одному из сих братьев Моих
меньших, то сделали Мне».
Евангелие от Матфея, глава 25, стихи 35, 36, 40.Не забывайте, что «Отче наш» начинается с просьбы о хлебе насущном. Трудно хвалить Господа и любить ближнего на пустой желудок.
Вудро Вильсон, президент США (1856-1924).Когда-нибудь, ну, хотя бы при жизни наших внуков, человечество преодолеет распри и захочет наново прочесть свою историю, избрав в качестве ориентиров не хронологическую цепь войн и монархов, а никогда не прерывавшуюся череду вершин — деяний человеческого духа, которая одна способна привести человечество к осознанию себя как единства. И построит это будущее человечество музей, и выставит в залах этого музея самые памятные свидетельства того, как вопреки всем мерзостям зла и вражды, сквозь все ночи мира светил людям огонь добра, братства и творческой воли.
В разделе книг вместе с дневниками Анны Франк и обгорелыми листами рукописи «Мастера и Маргариты» будет лежать и эта книга, в которой единственное, что мне не нравится, — это порядок слов в названии. Одиссеи не бывают невероятными, одиссеи всегда удивительны, как удивительна и эта история о том, как Американский Красный Крест спасал восемьсот русских колонистов.
А то, что среди них были такие невероятные по масштабу фигуры, как хореограф Якобсон или биолог Иванов, — это уже неудивительная часть этой истории, хотя ни тот ни другой за всю свою жизнь никому из близких ни разу не решились рассказать об этом уникальном путешествии.
И спасибо Владимиру Липовецкому, который потратил много лет своей жизни на то, чтобы эта книга была все-таки напечатана.
Алексей Симонов, режиссер и кинодраматург, президент Фонда защиты гласности.
КНИГА ПЕРВАЯ
НЕВЕРОЯТНАЯ ОДИССЕЯ
ПРОЛОГ
ГОЛОД
Я не знаю, написана ли книга, которая бы называлась просто и страшно — «ГОЛОД». Но если она уже стоит на полке, то в ней непременно должны быть страницы о том, как голод снимает с насиженного места человека, племя, целый народ.
Это побудительный мотив такой же силы, как наводнение, землетрясение, лесной пожар.
Уныние и отчаяние, страх и надежда гонят человека миля за милей, день за днем. Миграция тысяч и тысяч мужчин и женщин, примеры высочайшего альтруизма и столь же ошеломляющие примеры человеческой низости, каннибализм, спекуляция — все это голод. Одних он делает еще более людьми. Других превращает в животных с единственным рефлексом.
Если ваш приятель сказал: «Я хочу есть!» — и идет в магазин, столовую, ресторан, то это голод с маленькой буквы. Если же это слово говорит не его язык, а глаза, если он готов бежать на край земли ради куска хлеба или миски с похлебкой, то это Голод с большой буквы.
Все знают голод, но не все знают Голод.
Первая мировая война длилась долгих четыре года. На смену ей в России пришла другая война — Гражданская. И ей не видно было конца.
Историки говорят, что гражданские войны самые жестокие. Они не знают примирения. Не знают, что такое компромисс.
Брат идет против брата. Сын — против отца. Белые — против красных. Южане — против северян. Протестанты — против католиков…
Но не будем делить сражения на категории или разряды. Итог их всегда ужасен. Земля остается без работника, а семья — без кормильца.
Шла не только Гражданская война, но и война с голодом. Он же косил людей ничуть не меньше. Я прочел много статей и документов той поры. Более всего меня поразила ленинская телеграмма, посланная 15 января 1918 года в Харьков и адресованная В. Антонову-Овсеенко и Г. Орджоникидзе:
«Ради Бога. Принимайте самые срочные меры для посылки хлеба, хлеба, хлеба! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради Бога!»
Интересно, что именем Бога Ленин-атеист начинает и заканчивает свою телеграмму. А на кого еще можно было уповать? Разве только на тех, кто занимался тем, что названо весьма общим и нейтральным словом — «сбор». Этот опыт реквизиции пригодится десятью годами позже Сталину при коллективизации крестьянских хозяйств.
Новая история не знает другого примера, когда один и тот же город — огромный город с населением целой страны — оказался дважды в течение всего лишь четверти века в тисках неслыханного голода.
Это Санкт-Петербург — Петроград — Ленинград.
Еще свежа в памяти живущего поколения блокада города на Неве в годы Второй мировой войны. Гитлеровские дивизии окружили его почти сплошным кольцом. Авиация уничтожила продовольственные склады. Результатом явилась ужасная голодная смерть нескольких сот тысяч ленинградцев. Они покоятся на Пискаревском кладбище. Это куда больше, чем погибло в Хиросиме и Нагасаки, вместе взятых.
Притом смерть не мгновенная, а мучительно медленная, как пытка, когда силы, а вместе с ними и жизнь, уходят по капле.
Мы еще вспомним о 900 днях блокады. Относительно же года 18-го вы не услышите столь душераздирающих историй. Петроградский житель, в отличие от ленинградца, мог отправиться в путь в поисках хлеба. Но то было хождением по мукам. Вместо смерти голодной путника ждала другая погибель — от пули, сабли, холеры.
Как выглядел Петроград той поры?
Очевидцы отмечают прежде всего обезлюдевшие улицы. Трамваи ходили редко и медленно. Вагоны небольшие, с открытыми площадками. Это позволяло пассажирам входить и выходить, а вернее, прыгать на ходу. Автомобили не были похожи на нынешние и напоминали кареты. Но главным видом транспорта остались лошади. Для пассажиров — извозчичьи пролётки, а для груза — большие телеги, так называемые качки, с впряженными в них битюгами-тяжеловозами.
Но и это лошадиное тягло на четвертом году войны почти исчезло с городских улиц. Лошади были мобилизованы для нужд армии. Да и конина стала большим лакомством.
Столица Российской империи затихла и потускнела. Некогда шумные и заполненные разнообразными товарами магазины заколочены досками. Крест-накрест.
Закрылись не только магазины, но и заводы, фабрики и всякие мелкие предприятия. Многие рабочие ушли в солдаты или разбрелись по необъятной России. Революция, подобно тайфуну, зародившись в Петрограде, теперь достигла самого глухого уголка бывшей империи.
Улицы опустели. Зато железные дороги напоминали муравьиные тропы. Сундучки, мешки, чемоданы, узлы, котомки… Шел широкий и стихийный товарообмен. Иногда поиск муки, крупы или сахара забрасывал человека, подобно океанскому течению, невероятно далеко. И бывало, в силу этих обстоятельств, жизнь его складывалась неожиданным образом, а путь домой лежал через годы.
Собственно, так и случилось с маленькими героями нашей книги. Но об этом рассказ впереди.
Война шла на всех фронтах — и там, где стреляли, и там, где отнимали возможность жить, лишая хлеба.
Скудный продовольственный паек выдавался по карточкам — четвертушка, а то и восьмушка фунта плохого и очень плохого хлеба на день. Иногда что-нибудь в придачу. Скажем, ржавую селедку.
Деньги мало что значили. Процветал черный рынок.
Ослабевшие от голода люди падали на улице. Как огонь без топлива, так и человек без пищи постепенно угасает. Но петроградцы отличались необыкновенной живучестью, умением приспособиться и противостоять обстоятельствам и тяготам жизни. И вот весной они взялись за лопаты, стали разделывать под огороды все свободные клочки земли. Даже перед зданием Русского музея, где прежде цвели розы. Большое подспорье к скудному пайку.
Петроградцы страдали не только от голода. Старый Петербург имел в основном печное отопление. И вот, вооружившись топором и пилой, прихватив, в зависимости от сезона, санки или тележку, горожане целой семьей или даже коммуной отправлялись на окраину города. Там было много брошенных домов. Хозяева либо умерли, либо уехали. В дело шли заборы и деревья, которые, спилив, тут же разделывали и грузили на ручной транспорт.
