Михаил Садовяну - Братья Ждер
Когда послы вышли из епископских палат и готовились со своими слугами сесть на коней, они увидели выстроившихся ровной стеной рэзешей. По знаку, незаметно поданному Ждером, стена шевельнулась и рэзеши одним махом оказались в седле. Взметнулись прапоры и плавно опустились пред послами, тогда как сами всадники оставались недвижными, будто окаменели.
Веницейские послы изумились:
— Что это за воины?
— Sono gli uomini di Suo onore [72] — ответил постельничий Штефан.
— Княжьи люди? — вновь изумились веницейцы.
— Хотел бы я знать, — добавил один из них, — в какой стране отобрал и нанял князь сих воинов.
— Это молдавские земледельцы, — объяснил постельничий. — Ко двору господаря, который вы увидите, кроме тысячи наемных воинов, стекаются также добровольцы из сельских жителей.
Итальянцы слушали со вниманием (ибо это было их делом) и следили за тем, в каком безупречном порядке передвигались всадники. Рэзеши были одеты в серую одежду, на головах — серые смушковые шапки. Вооружены саблями и копьями. Они не носили железных кольчуг; грудь, плечи и бока прикрывали им панцири, сплетенные из волосяных шнуров. «Это легкая конница, наподобие скифской, о которой говорил еще Геродот, — размышлял доминиканец отец Джеронимо де ла Ровере, племянник папы Сикста. — А скифская конница победила персидского царя Дария».
— Кто командует кавалерией? — спросил его преподобие постельничего Штефана.
— Молодой синьор по имени Ждер, отец Джеронимо.
— Мне кажется, что я уже слышал это имя.
— Возможно.
— Если не ошибаюсь, на пиру у княжича-наследника Александру-водэ в Бакэу бояре с похвалой говорили о нем. Они рассказывали о том, как начались стычки с язычниками в конце октября, три недели тому назад. Говорили, что Ждер, перейдя границу, напал на нечестивцев и захватил двух дворян, давних врагов князя.
— От души желаю, чтобы такая участь постигла всех врагов господаря, — вздохнул постельничий, — ибо князь воюет не ради добычи, а за веру христианскую.
— Стало быть, это и есть тот самый герой? И он один совершил свой подвиг?
— Да, он, с небольшой подмогой. Позволь заверить тебя, преподобный отец, что юноша сей наделен как умом, так и храбростью.
— Насколько я понял, число его воинов было меньшим, нежели число врагов, на коих он напал.
— Верно, так оно и было. Говорил ли что-нибудь об этом Александру-водэ?
— Нет, не говорил. Заметил я, однако, что лицо его несколько помрачнело — эго, конечно, между нами. Угрюмый его взгляд запомнился мне. Стало понятно, что молодой князь Александру жаждет подвигов и побед, мечтает о ратной славе. Мечта достойная, и я с похвалой сказал об этом веницейским синьорам.
Постельничий подтвердил:
— Да, верно, такое желание есть у княжича.
— Только желание?
— Пока только желание, отец Джеронимо. Быть может, когда Александру-водэ достигнет возраста родителя своего, он совершит такие же подвиги, как наш господарь.
— Дошли до меня слухи о некоторых странных делах… — попытался осторожно выспросить постельничего отец Джеронимо.
— Преподобный отец, — торопливо ответил валашский боярин, — дворяне этого края легко распускают язык. Лучше не верить тому, что ты услышал.
— Так я и поступлю, постельничий. Сдается мне, что не очень-то тебе по душе молдавские бояре.
— Одни по душе, другие нет. Ежели судить о них по тому, как они владеют саблей, то все они должны бы нравиться мне, но не нравится мне их надменность, их непостоянство, их неприязнь к чужестранцам и вместе с тем любопытство: они все норовят выпытывать у заезжих гостей, что делается на белом свете.
Доминиканец, не спуская пристального взгляда с постельничего, улыбнулся.
— Стало быть, постельничий, ты осуждаешь желание некоторых людей все узнавать?
Осуждаю у моих соплеменников; однако я нахожу его естественным для отца Джеронимо де ла Ровере.
Монах на минуту развеселился; перестав расспрашивать, он стал внимательно присматриваться ко всему, что происходило вокруг под ярким полуденным солнцем. С самого отъезда из Романа им не встретилось ни одной живой души; слышался только монотонный топот коней в отряде рэзешей. Без конца тянулись пустынные дали.
Через некоторое время он вновь с дружеским видом обратился к постельничему.
— Как прекрасна тут природа! — сказал он. — Не понимаю только, почему она мне кажется столь грустной.
— Она красива, ибо она творение рук божьих, — ответил постельничий Штефан, — однако людям, живущим здесь, некогда было озарить ее радостью. Из века в век губили, захлестывали наш край волны нашествий. Налетали и разоряли ее монгольские орды. Люди тут не могли создать ничего прочного. Жилища им приходилось воздвигать лишь из дерева и глины; многие следовали примеру зверей и зарывались в землю. Каждое утро этот народ благодарил господа бога не столько за хлеб насущный, ибо его вполне достает, сколько за то, что он сохранил им жизнь, ибо она у молдаван подобна цветку, растущему на берегах Днестра: в любую минуту может его сжечь степной суховей. Едва успевали они вознести благодарность господу за ниспосланный утренний свет, как орды устремлялись на их земли. Небо багровело от пожаров, и жителям приходилось спасаться в лесах и горах. Во всем мире только здесь прикрепляли к телегам два дышла — одно спереди, другое сзади, чтобы в случае опасности можно было быстрее перепрячь волов с одной стороны на другую и изменить свой путь. Тут люди не были искусны в войнах, ибо никогда не посягали на чужое добро — они привыкли лишь защищаться от вторжений так же, как и от ураганов, пожаров и наводнений. Но пережитые бедствия научили их быстроте и стремительности: они быстро нападают, столь же стремительно отступают. После стычек они возвращаются за погибшими, дабы предать их тела земле по христианскому обычаю. Они не забывают о поминовении усопших; роют в их память колодцы для жаждущих странников, устраивают каждый год тризны. Одно поколение сменяет другое, питая надежду, что в грядущем веке наступит мир для детей их потомков. Господарь Штефан-водэ хочет, чтоб этот не ведающий покоя народ прочно осел на своих землях, хочет пролить свет в этот сумрачный край. Первые крепости, которые он воздвигает из камня, — это святые обители, посвященные господу Иисусу Христу. Другая, еще более надежная крепость, которую пытается воздвигнуть князь, — это духовная сила, озаренная верой. Поэтому и подымается сейчас страна против нашествия измаильтян.
Доминиканский монах слушал, задумчиво глядя на видневшиеся вдали села. То тут, то там возвышались журавли колодцев. Вдалеке, на берегу какого-то водоема, среди пустынных дубрав и полей, покрытых чистым снегом, бродили отары овец.
— Послы святейшего отца нашего папы, — сказал доминиканец, — бывали в этих краях. Мне неизвестно, знали ли они князя Штефана. Одни из них, возможно, и знали, другие слышали о нем, будучи при дворах христианских королей, соседей Молдовы. Удостоился и я знакомства с августейшими особами. От дворян мадьярских и ляшских слышал я лишь лестные слова о королях Матяше и Казимире. Я ожидал, что и ты будешь восхвалять своего господаря, однако твоя милость только рассказал историю этого края. Каков же ваш князь? Заурядный человек? Или просвещенный муж? А может, искатель приключений? Кто он, Штефан-водэ?
— Это истинный князь, познавший страдания своего народа.
Доминиканец не спускал с него испытующего взгляда; постельничий горько и зло улыбнулся.
— Государства Запада, — сказал он, — наслаждаются довольством. Они унаследовали крепости и богатства, к до них не докатываются нашествия вражеских орд, ибо здесь стоят такие не имеющие громких титулов правители, как Штефан-водэ. Были и другие герои: Кастриот и Янош Хуняди, коим лишь на словах обещали помощь послы его святейшества или великой Веницейской республики. Не держи на меня обиды, если я скажу, что и нынешние послы, видно, прибыли с такой же целью. Повелитель же мой нуждается не в речах и грамотах.
— Почтенный боярин постельничий, — вступил в разговор один из веницейцев, до того времени внимательно слушавший Штефана Мештера, — соблаговоли изменить свое мнение о нас.
— Охотно изменю его, синьоры, ежели обстоятельства и ваши действия позволят мне сделать это.
— Уверяю тебя, что и мы готовы поднять меч во имя Христа.
Постельничий криво улыбнулся.
— Блистательный синьор, — сказал он веницейцу с поклоном, — позволь обратить внимание твоей милости на вольных воинов, кои сопровождают нас, и на конюшего Ону Черного, их предводителя. Прошу поверить, что их сабли и крепки и остры. Есть у нашего господаря и казна и замки. Но я не осмелюсь сказать, что вся наша рать вместе с мечами ваших милостей составят хотя бы четвертую часть воинства антихриста. На Молдову движется войско, которое измаильтянин считает непобедимым.
