Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
— Табаку и огня!
Молодой слуга стремглав бросился на кухню и тотчас же вернулся через контору с большим кисетом, на дне которого было несколько сигар. Принес он и небольшую серебряную жаровню с горстью древесного угля, полузасыпанного пеплом. Кабальеро закурил сигару, но, увидев, что мальчишка снова собирается ускользнуть, окликнул его:
— Тирсо!
— Да, сеньор! — рявкнул в ответ слуга, словно он уже находился на кухне или же разговаривал с глухим.
— Ты был наверху? — спросил хозяин.
— Да, сеньор, сразу как вернулся повар с рынка.
— А почему же сеньор Леонардо не спустился еще вниз?
— Надобно сказать, ваша милость, молодой сеньор Леонардо не позволяют их будить, когда они не спали ночь.
«Не спали ночь!» — повторил про себя кабальеро.
— Пойди разбуди его и скажи, чтобы он сошел вниз, — приказал он слуге.
— Сеньор, — запинаясь, вымолвил смущенный негритенок. — Сеньор, ваша милость ведь знают…
— Что такое? — снова загремел хозяин, видя, что мальчишка не трогается с места и не повинуется.
— Сеньор, надобно сказать вашей милости, что молодой сеньор очень сердятся, когда их будят, и…
— Что-о? Что ты сказал, собака? А ну-ка, мигом, если не хочешь получить пинка!
И так как кабальеро слегка привстал, как бы собираясь выполнить свою угрозу, негритенок не стал ждать вторичного приказания; он мигом взлетел наверх и скрылся в спальне молодого сеньора. Когда слуга пробегал вверх по лестнице, из дверей своей комнаты выглянула довольно полная и весьма приятная на вид дама с мелкими чертами лица. Волосы ее все еще были черны, хотя ей было уже за сорок. В белом платье из тонкой ткани, с шелковой шалью канареечного цвета, накинутой на плечи, она отличалась изяществом; движения ее были спокойны и благородны. Дама села рядом с нашим кабальеро в халате и, назвав его Гамбоа, спросила, нет ли чего нового. Тот процедил сквозь зубы, что единственной важной новостью, о которой сообщалось в газете, было известие о вспыхнувшей в Варшаве эпидемии холеры с огромным количеством смертных случаен.
— Где ж это такое? — зевая, протянула сеньора.
— Вот тебе на! — с удивлением воскликнул Гамбоа. — Это очень далеко… Это там, подле Северного полюса, в Польше. А что, если и до нас с тобой докатится сеньора холера? Кто знает, что тогда станется с нами?
— Да сохранит нас господь от такого несчастья, Кандидо! — все с тем же апатичным видом произнесла сеньора.
В этот момент Тирсо сбегал по ступенькам, причем вдвое стремительнее, чем поднимался несколько минут назад, если это только было возможно. Не успей паренек наклониться, и в голову ему угодила бы книжка, которую запустили сверху с такой силой, что она разлетелась на куски у самой двери конторы. Дон Кандидо взглянул наверх, сеньора поднялась и, подойдя к лестнице, спросила:
— В чем дело?
Вместо ответа испуганный парнишка указал глазами на юношу, закутанного в простыню, который, стоя наверху, гневно потрясал кулаками. Но увидев свою мать — а это и была наша сеньора, — Леонардо изменил и позу и выражение лица. Сын, видимо, хотел объяснить ей, что произошло, но она остановила его весьма выразительным жестом, означавшим приблизительно следующее: «Прекрати, тут отец». Леонардо тотчас же повернулся и ушел к себе в спальню.
— Ну так что же, придет сеньор Леонардо? — спросил Гамбоа невольника, будто он не заметил ни того, как стремительно тот убегал, ни книги, угодившей в дверь кабинета, ни жестов жены.
— Да, сеньор, — ответил Тирсо.
— Ты передал ему мое распоряжение? — еще более резко и настойчиво спросил дон Кандидо.
— Надобно сказать, ваша милость, — пытался возразить совсем сбитый с толку раб, дрожа от испуга, — что… молодой сеньор, молодой сеньор… не дал мне говорить.
Сеньора снова села, с тревогой вслушиваясь в слова мужа и следя за сменой выражения на его лице. Она видела, как он покраснел, когда Тирсо в замешательстве пытался произнести несколько фраз. Ей даже казалось, что Гамбоа вот-вот поднимется, чтобы ударить невольника или, возможно, силой заставить Леонардо спуститься вниз. Смутно представляя себе, что произойдет дальше, сеньора, чтобы выиграть время, положила руку на плечо мужа и мелодичным вкрадчивым голосом стала успокаивать его:
— Кандидо, Леонардито одевается, он сейчас сойдет вниз.
— А ты почем знаешь? — оборачиваясь к супруге, спросил крайне раздраженно дон Кандидо.
— Я только что видела — он выходил на лестницу почти одетый, — спокойно ответила она.
— Вот ведь ты какая — когда Леонардо ведет себя как подобает, ты прямо не нахвалишься на него, а на проступки его закрываешь глаза.
— Я за бедным мальчиком не знаю никаких проступков, по крайней мере последнее время.
— Вот-вот! Именно об этом я и говорю. Слепая ты, совсем слепая, Роса! И своим цацканьем вконец погубишь мальчишку. Тирсо! — снова гаркнул дон Кандидо.
Не успел слуга вернуться из кухни, куда он спрятался во время краткого диалога своих господ, как в сагуан зашел кучер-мулат, уже знакомый читателям по сцене в предместье Сан-Исидро и событиям в ночь на 24 октября. Сейчас на нем были только рубашка и штаны, подвернутые немного ниже колен, словно для того, чтобы показать неподрубленный край белых кальсон; ноги его были обуты в кожаные открытые башмаки с серебряными пряжками сбоку. В ушах мулата были золотые серьги, на голове — небольшой платок; в правой руке он держал соломенную шляпу, а в левой — недоуздок, за который вел лошадь; к ее хвосту была привязана другая, точно такой же масти и породы, со скрученным в узел хвостом. С лошадей стекали капли воды и пота — их только что выкупали. На первой из них мулат, как видно, выезжал из конюшни прямо к месту купания возле пристани Лус, ибо на ней все еще был потник вместо седла.
— Вот, кстати, и Апонте, — добавил дон Кандидо, окликнув кучера по имени, когда тот заглянул в комнату.
— Не к чему спрашивать слуг, — заметила донья Роса.
— А я хочу, чтобы ты послушала о последних проделках твоего сына, — настаивал муж. — Скажи мне, в котором часу сегодня ночью ты привез твоего хозяина? — обратился он к Апонте.
— В два часа утра, — ответил тот.
— Где же провел эту ночь молодой сеньор? — продолжал допытываться дон Кандидо.
— Нечего об этом рассказывать, — прервала его донья Роса. — Апонте, отведи лошадей в стойло.
— Где, я спрашиваю, провел твой хозяин эту ночь? — угрожающим тоном повторил дон Кандидо, заметив, что кучер склонен повиноваться приказу госпожи.
— Трудненько, ваша милость, сеньор, сказать вам, где провел ночь молодой сеньор Леонардито, мой хозяин.
— Что-о? То есть как это понять?
— Ваша милость, сеньор мой, мне, право же, трудненько это сказать, — поспешил разъяснить Апонте, видя, что дон Кандидо свирепеет. — Сначала-то я отвез молодого сеньора Леонардито в предместье святой Екатерины; после я повез его к пристани Лус, а еще погодя поджидал его на пристани Лус до двенадцати ночи, после обратно повез его к Святой Екатерине, а тут уж…
— Довольно, — остановила кучера рассерженная сеньора. — Мне все ясно.
Апонте, пройдя через столовую и патио, отправился с лошадьми в конюшню. Дон Кандидо, обернувшись к жене, спросил:
— Ну-с, каково? Так минувшая ночь — это что, не последнее время? Мне ничего не было известно, я только подозревал, ибо знаю своего сына лучше, чем ты. Наконец-то и ты услышала, что он был в Регле до двенадцати ночи. А возможно, даже и не один. Может быть, теперь тебе захочется узнать, с кем и как он провел добрую половину времени в Регле? Не догадываешься, не подозреваешь?
— Предположим, что я бы догадалась или даже точно знала бы, — с некоторым презрением заметила донья Роса, — какая была бы от этого польза? Неужели из-за этого я стала бы меньше любить его?
— Да пойми ты, что речь идет не о том, чтобы любить или разлюбить его, Роса! — нетерпеливо перебил, вскочив с места, дон Кандидо. — Вопрос в том, чтобы исправить его ошибки, которые становятся слишком серьезными и опасными!
— Его ошибки, если только он вообще их совершает, — не больше, чем сумасбродства, свойственные молодости.
— Но если эти сумасбродства повторяются и их вовремя не пресечь, то они обычно плохо кончаются, доставляя людям немало слез и горя.
— Насколько я знаю, твои сумасбродства как будто не имели ни тяжелых, ни печальных последствий для тебя. А уж коли сравнивать Леонардито с тобой, то у него это просто-напросто юношеские проделки, не больше, — утонченно съязвила донья Роса.
— Сеньора, — обратился к жене совершенно разъяренный, хотя и пытавшийся скрыть это, дон Кандидо, — какими бы ни были безумства, которые я мог совершать в юности, они ни в коей мере не дают права Леонардо нести такой образ жизни, какой он ведет… с вашего согласия и одобрения.
