Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад
Другой был весь в бантах. По зеленой одежде ровными струями водопада сбегали каскады бантиков, бантов и бантищ, постепенно менявших цвет от светло-розового до темно-пурпурного. Такими же бантами был украшен и непомерных размеров гульфик. На голове у человека красовался плюмаж из пышных белых перьев, свисавших в разные стороны.
Третий носил чулки и короткие черные штаны в обтяжку, зато рукава были широченные, Вальтер мог бы залезть в один такой целиком, и состояли они из нескольких ярусов черных ленточек, хитро сшитых друг с другом и поблескивавших так, словно они были мокрыми. Что это за ткань, Вальтер не знал, но вместе с ярко-желтой курткой и большим черным беретом из той же блестящей ткани, надвинутым на одно ухо, смотрелось очень красиво.
Четвертый…
– Мам, ты чего? – спросил Вальтер, почувствовав, как вздрогнула мать.
– Нет-нет, сынок! Смотри!
И Вальтер смотрел. В глазах рябило от мельтешения красок диковинной одежды, блеска золотых и серебряных цепей, ярких бликов, разлетавшихся от перстней и начищенных пряжек, но мальчик боялся моргнуть – вдруг диковинные люди исчезнут!
– Ишь, вырядились, как петухи! – возмутилась какая-то женщина. – Распорядок им не писан!16
– Им никакой порядок не писан, – буркнул кузнец. – Нет на них управы.
– Цвет империи! Молодцы! Красавцы! – восторженно вопил гнусавый.
Но вели себя эти люди совсем не красиво. Они стояли, сидели и лежали в телегах, распределившись, как попало, и по очереди прикладывались к большим глиняным бутылям. В одну из телег вместо лошадей они запрягли женщин и теперь подбадривали их щелканьем кнута, свистом и улюлюканьем. В другой телеге два человека, хохоча, крепко держали третьего, чтобы четвертый мог вливать ему в глотку какое-то питье из бочонка. Рядом с ними, покачиваясь, сидел еще один и тупо смотрел куда-то вперед. В какой-то момент этот человек не выдержал и, переломившись через край телеги, изверг под ноги отшатнувшейся и вопящей толпе содержимое своего живота, вытер рот красивым рукавом и поехал дальше, наполовину свесившись с борта.
– Мам, а кто эти люди? – спросил мальчик.
– Ландскнехты, Вальтер.
– А они хорошие или плохие?
– И то и другое, – ответила мать, глубоко вздохнув. – И то и другое.
* * *Лагерь издавал вполне обычные запахи и звуки. Воняло гнильем, испражнениями и блевотиной. Трещали костры, изрядно охрипшие глотки нестройно тянули очередную солдатскую погань, перечислявшую прелести девушки, ожидавшей возвращения солдата:
– У моей миле-е-е-енки сиськи до пупа-а-а-а…
Мерзкое хихиканье и кокетливые фразочки обозных проституток сопровождали завывания, которые язык не поворачивался назвать пением. По мнению Вальтера, если тебя дома ждет такое страшилище, лучше вообще не возвращаться.
– У моей миле-е-е-енки только один глаз…
– Нам сюда.
Йост уверенно потянул Вальтера влево.
– Почему именно сюда? – недоверчиво переспросил он, не желая вновь знакомиться с корытом для свиней.
– Слышишь?
Где-то совсем рядом раздавался негромкий раскатистый стук.
– Да, – кивнул Вальтер, – в кости играют. А то, что во время броска не галдят, означает, что игроки еще трезвые.
– Ох, дружище, вечно ты все усложняешь! – недовольно затянул шут. – У них просто двери нет. В случае чего сбежим.
Вальтер только собрался было указать на очевидную проблему, которая несколько затруднит его попытки бежать «в случае чего», как шут уже потянул его вперед, заставляя пригнуть голову. Дохнуло, как из преисподней. В доме было слишком сильно натоплено, и люди внутри, должно быть, сильно вспотели. Музыканта обдало смрадом от гнилого лука и кислого пива, но главенствовал над всем запах давно не мытых человеческих тел с явными нотками трупного разложения.
Кости опять стукнули по дереву, и помещение взорвалось хлопками, восторженными воплями, стонами, звоном сгребаемых монет и богохульствами.
– Все, я отваливаюсь, – устало произнес низким голосом баварец. Речь баварцев обычно звучала хрипло, из горла, но конкретно у этого тембр несколько отличался.
– А нечего, нечего было перебрасывать! – заорал земляк Вальтера шваб, фривольно обращавшийся со звуком «н». – Два шанса из шести, чего тут дергаться?
– Не знаю я, причем тут шанцы, но сегодня я тебя, мать твоя курва, обыграю! – прохрипел житель севера. Растянутые гласные выдавали в нем жителя нижней Германии, а резкое звучание согласных говорило, скорее о Заэльбье, но точно определить местность Вальтер так и не смог. Каждый из троих говорил на каком-то специфическом наречии. Видимо, давно друг под друга подстраивались.
– Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью, – громко прошептал еще один. – Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни.
– Апостол, давай не сейчас, а? – заявил уроженец Гессена; к местной речи за последние дни Вальтер уже успел привыкнуть. – Эта шельма нас раздевает каждый вечер, должен же он когда-нибудь оступиться!
– Деньги на кон, братья мои! – провозгласил шваб, как проповедник с кафедры. – Пора помолиться господину Пфеннигу, чтобы он пустил нас в свой маленький рай!
– Аминь! – весело отозвался Йост.
– Это кто? – снова вступил в разговор баварец. Его глубокий голос, будто с трудом поднимавшийся из самого нутра, прозвучал весьма угрожающе.
– Воины придорожных канав, полководцы полуденных мух, борцы со скукой, мастера остроумной шутки и просто бродячие артисты! – бодро оттарабанил шут, который, судя по голосу, задумал какую-то каверзу.
Баварец хмыкнул.
– Отнимаете хлеб у полевых капелланов?
– Горе пастырям Израилевым, которые пасли себя самих! Не стадо ли должно теперь пасти пастырей?
– Да уймись ты уже, Апостол! – вспылил шваб. – Короче, бродячие мухи, если играть – милости просим к бочонку. Нет денег – проваливайте в свою остроумную канаву.
– Да как же не быть-то! – сообщил шут и зазвенел вовсе не бубенцами, хотя еще утром, когда они уходили с постоялого двора, заявлял, что все деньги кончились. Но Вальтер был не в обиде; он тоже припрятал немного на случай нужды.
– Вот это я понимаю, наш парень! – обрадовался хриплый северянин. – А друг твой играет?
– Боюсь, что не в эти игры, – с сожалением произнес Йост. – Но я, как могу, наставляю его на путь истинный.
* * *Вечер тянулся, как лошадиная вонь за рейтарами, пока не появились эти двое. Впервые за долгое, очень долгое время игра не просто убивала время, а приносила искреннюю радость и удовольствие всем участникам.
Кости прокатились по пустому бочонку и замерли на тройке и шестерке. Тройку Эмих перекинул, но получил два. Восьмерка – ни то, ни се. Плохо бросать первым.
– Дай-ка я!
Плечистый Штефан загреб кости волосатой лапищей. Эмиху каждый раз казалось, что глиняная кружка треснет, реши померанец сжать пальцы посильнее. В обычное время его можно было бы запрягать в плуг вместо вола, но сейчас Штефан был не в лучшем виде: бледный, на лбу испарина, трясется, то и дело рожу кривит и к бедру тянется. А воняет от него, как от мертвого. Оно и понятно – ногу оттяпать не захотел, вот и гниет теперь заживо.
Стук костей, десятка. Сегодня Штефан в ударе.
– Хо-хо! – обрадовался померанец. – Давай-ка, благородие, покажи мастерство!
Каспар из Гессена молча забрал у него кости и, как всегда, начал долго кружкой трясти. Ну что он там натрясти хочет? Ладно бы кости были его, Эмих встречал таких мастаков, которые поворачивали свои кубики нужными гранями, ориентируясь по звуку, но Каспар не из таких. Эмих его терпеть не мог. Сидит в траченных молью штанах и рубахе по ландскнехтской моде, но по роже видно, как он всех здесь презирает. Коня нет, доспехов нет, зато гонору – на троих! Побритый подбородок выпятил, грудь колесом, а губу нижнюю прикусывает. Волнуется, рыцарь драный, хотя шанс-то хороший! С перебросом – почти четверть. Треснуть бы его по благородной роже, да вот незадача – дерется он лихо. Они на этой почве с Ульрихом когда-то побратались. До сих пор выяснить не могут, кто из них лучше.
Выпало семь.
Шут в первом кону сидел, как вкопанный, только глазами стрелял. А теперь при каждом броске ловко копировал манеру движений и речи, изображая Штефана неуклюжим паралитиком, Каспара величественным занудой, а его, Эмиха, коварным хитрованом. Все игравшие, кроме того, кого шут показывал, веселились от души. Вот только игра у дурака не шла совсем. Надо будет отсыпать ему немного из сегодняшних трофеев…
Штефан сгреб деньги с бочонка, а Эмих окинул взглядом помещение, чтобы ненадолго отвлечься.
Худой и всклокоченный Апостол, как всегда, уткнулся в засаленную Библию. Он прочитал ее столько раз, что страницы начали выпадать, но Апостол снова и снова беззвучно шевелил губами, повторяя одни и те же словосочетания в попытке их запомнить. Безоружный, небритый, босой, в рубище, но с ног до головы увешанный трофейными распятиями – кипарисными и дубовыми, бронзовыми и серебряными, на бечевках и на цепочках (как только шея у него не переломится!), Апостол водил пальцем по строчкам и покачивался взад-вперед в такт только ему слышимой музыке.
