Джек Коуп - Прекрасный дом
— Том-вимбиндлела! — Глаза его сверкали в неверном, мерцающем свете электрического фонаря.
— Как хорошо, что это ты! И ты тоже действительно рад мне?
— Да. Эбен сказал: «Белый человек хочет видеть тебя», и я сразу понял кто. Это мог быть кто угодно, но я знал, что это ты.
Они пошли по улице рядом, плечо к плечу, и около вокзала свернули вниз за железный забор, ограждавший запасные пути и железнодорожные мастерские. Том слышал лязг и скрип товарных вагонов, пыхтенье паровозов, мерный гул механизмов, работавших в большом, ярко освещенном депо. Он не замечал ничего вокруг и не думал о том, куда они идут. Зулус двигался неуклюжей походкой, волоча ноги и шаркая башмаками по земле. В его движениях было что-то медвежье, свойственное многим сильным людям, и при ходьбе он слегка покачивал плечами.
— Я работаю вон там, — сказал он и кивком показал где. — В кузнечном цехе. Я молотобоец.
— Тяжелая работа?
— Приходится попотеть, но эта работа мне по душе.
Том думал, что зулус при его образовании станет школьным учителем, торговцем или помощником адвоката, но никак не простым рабочим, занимающимся тяжелым физическим трудом. Остановившись возле уличного фонаря, он принялся рассказывать Коломбу, зачем он его разыскивал. Том говорил страстно, настойчиво, то по-английски, то вдруг переходя на зулусский язык в поисках более точного и более острого выражения. Коломб стоял, наклонив голову и засунув руки глубоко в карманы брюк. Черный, засунувший руки в карманы или не снявший кепку в присутствии белого, наносил этому белому чудовищное оскорбление — так считали в их стране. Но они оба не замечали этого. Время от времени Коломб что-то бормотал, а глаза его начинали сверкать, и только. Сердце его бешено колотилось — воспоминания об их давней дружбе и теплое сочувствие Тома притягивали его как магнит. И забывая о своей огромной, почти страшной ненависти к белым, правящим его страной, он восхищался тем, что этот юноша, несгибаемый и прямой, как прекрасный речной тростник, не отшатнулся от него. Он уговаривал себя, что это хитрость, ловкий трюк со стороны правительственной разведки, которая использует таких людей, как Том Эрскин, чтобы выведать мысли зулусов. Но поверить этому он не мог. Зулус представлял себе поездку Тома в долину реки, его визит к деду Коломба Но-Ингилю и его разговор с Коко, которая стала теперь христианкой.
— Что ты скажешь на это? — спросил его Том.
— Я слышал все, что ты говорил, Том, но я ничего не знаю.
— Вернешься ли ты в страну твоих отцов, чтобы работать вместе со мной и сообщать мне все, что нужно для того, чтобы вместе противостоять безумию правительства?
— Я не могу вернуться туда.
— Я позабочусь о том, чтобы Мэтью Хемп и полиция не тронули тебя.
— Разве ты — правительство?
Коломб поднял на Тома свои черные проницательные глаза, и белый понял, что все его доводы разбиваются о несокрушимую стену.
— Теперь я понял… — Он говорил медленно, с трудом. — Я понял твои мысли. Это твое последнее слово, Коломб?
— Я не сделаю ничего такого, что может обернуться против моего народа, — вот мое последнее слово.
— Я прошу тебя помочь твоему народу, а не действовать против него.
В ответ раздалось какое-то ворчанье, затем наступила тишина.
— Коломб, есть ли такой белый, которому ты веришь?
— Есть ли такой черный, которому веришь ты?
— Я верю тебе.
Зулус откинул голову и коротко рассмеялся.
— Ах, Том… Хранитель дороги, ты остаешься, когда все остальные убежали! Как можно заглянуть в человеческое сердце? Разве это книга, которую ты открываешь на первой странице и спокойно прочитываешь до конца? Нет. Аи! Вот если я буду сидеть с тобой в гостинице за столом, на котором стоит вкусная еда — мясо, хлеб и другое, — и перед каждым из нас — по полному стакану виски, а потом мы вместе выйдем на улицу с деньгами в кармане, выкурим по сигарете с губернатором и расскажем ему, сколько у нас земли и сколько денег в банке, вот тогда мы можем говорить о доверии. Ты не трогаешь моих денег, потому что боишься, как бы я не тронул твоих. Вот что ты называешь доверием. А когда у меня ничего нет, а у тебя все, какое же тут доверие?
— Выше всего этого простая вера человека в человека.
— Но ты же видишь: вот мы два человека, и где мы можем встречаться? Нам негде встретиться, Том. Мы вынуждены разговаривать под открытым небом, словно воры. Когда мой дед отдал меня тебе, ты, верно, подумал: это, мол, то же самое, что отдать бычка или козленка?
— Я знал и знаю до сих пор, что он хотел, чтобы мы стали настоящими братьями. Тот, кто дает, — тоже получает, иначе это бесчестно.
Они пошли дальше, укрытые мягким, теплым мраком, который время от времени прорезали потоки искр или вспышки света из железнодорожного депо. Зулус был доволен разговором. Оба они честно высказали все, что думали, и он не сердился на своего друга.
— Ты хорошо говоришь, Том. Почему ты так долго не женишься?
— Но ведь и ты не женат.
— У меня только шесть коров, а за невесту нужно заплатить одиннадцать.
— А где твоя девушка?
— Я отдам моего первенца твоему, — Коломб снова засмеялся, но теперь более спокойно, словно про себя. — Может быть, моя девушка придет ко мне и без выкупа.
— Я думал, этот обычай никогда не нарушается, даже теми, кто принял христианство.
— С обычаем может случиться то же, что и со старым одеялом. Когда от него остаются одни лохмотья, которые цепляются за ноги и за шею и не согревают тело, пора его выбросить.
На обратном пути они увидели, как из ворот резиденции губернатора, сверкая штыками, вышел на площадь отряд часовых в синих мундирах. Экипаж, запряженный четверкой лошадей в сверкающей медью сбруе, пронесся мимо них в сторону Черч-стрит, и на мгновение в окошке показались два белых лица.
— Удачи тебе, Том, — по-зулусски сказал Коломб и пошел по улице, шаркая подошвами и покачивая плечами.
Глава V
ЭФИОПИЯ
Коломб не оглядывался. Он шел мерной ритмичной походкой, и подбитые железом каблуки отчеканивали каждый его шаг. Пройдя два квартала, он свернул в сторону у перекрестка, проворно наклонившись, снял башмаки и быстро пошел дальше. Он снова ожил, вечерняя усталость, казалось, покинула его. Коломб знал, где стоят полицейские патрули, и обходил их проулками, а иногда и перелезая через заборы или шагая напрямик через пустыри. Лай собак словно преследовал его, но стоило лишь прислушаться повнимательнее, как становилось ясно, что этот лай, покрывая грохот колес и отдаленный лязг трамвая, доносился со всех сторон, словно город был на краю гибели и собакам передалось волнение их хозяев. Сигнал, приказывающий погасить огни, уже прозвучал, и пребывание чернокожего на улице считалось преступлением.
Коломб подошел к дому Эбена Филипса совсем не той улицей, что Том, и бесшумно, как ему казалось, вошел в кухню. Однако в узком коридоре показался свет, и в кухне появилась миссис Филипс со свечой в дрожащей руке.
— Почему ты так тяжело дышишь? Тебе пришлось бежать?
— Да, я спешил.
Коломб сел и обулся.
— За тобой кто-нибудь гнался?
— Нет… А кому нужно гнаться за мной?
— Я просто боюсь за тебя, вот и все.
— Бояться нечего, Джози. Я ухожу. Я беру свои вещи. Если я вам понадоблюсь, сообщите Мейм из поселка Виктория. Ты знаешь Мейм?
— Я ее знаю.
Жена Эбена бессильно опустилась на стул у кухонного стола, и в глазах ее, окаймленных темными кругами, появилось выражение отчаяния и страха.
— Значит, ты ни с того ни с сего берешь свои вещи и уходишь? Я знаю, я знаю, что-то случилось.
— Ничего не случилось, Джози.
— Кто этот человек, который приходил сюда?
— Именно тот, кого я и предполагал увидеть: скототорговец, барышник.
— А Эбен метался, как муха в бутылке. Он сказал, что это какой-то важный господин, он не поверил тебе. Эбен ревнует тебя. Иногда он доходит до отчаяния и почти готов убить тебя. Сегодня он опять напился. Он сказал, что ты лжешь, скрываешь от него что-то. Я боюсь, когда ты уходишь. Когда ты здесь, Эбен всегда трезв, потому что ему нельзя терять голову.
— Эбен — молодец.
Коломб расплатился с ней за жилье.
— А вот это для Джозефа и маленькой Марти.
Он положил на стол еще две шестипенсовые монеты. Затем, вспомнив о чем-то, он на цыпочках, прикрыв ладонью пламя свечи, прошел в комнаты. Дети спали в маленькой каморке, где у стены громоздились ящики, доски, мешки и инструменты Эбена. Коломб поставил свечу на пол, чтобы не разбудить детей, и долго стоял возле кровати, сколоченной из простых досок. Его тень на стене и потолке казалась тенью великана, склонившегося над двумя детьми. Дети опали обнявшись. Он ощущал их теплый молочный запах и слышал их дыхание. Два поколения назад, после очередной женитьбы его деда Но-Ингиля, кровь Коломба смешалась с их кровью. Тыльной стороной ладони он дотронулся до их шелковистых щечек — ладонь и пальцы его были слишком грубы, чтобы касаться ими чего-либо столь нежного. Мужчина не знает, что сказать в таком случае, и у него не нашлось нужных слов — только тяжкая грусть сдавила его горло и не отпускала до тех пор, пока не выдавила у него вздоха.
