Эдвард Хаттон - Аттила. Предводитель гуннов
АТТИЛА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
Таково было возвращение, увенчавшее неудачу Аттилы. Он хотел взимать дань со всего мира, но, в последний раз пересекая Дунай, знал, что его желания не исполнились, а надежды мертвы. Первый удар он нанес по Востоку и почти уничтожил его, но так и не смог взять Константинополь. Он вторгся в Галлию, превратив ее города в груды развалин, но не разгромил армии Аэция. Он мечтал покорить Рим, что стало бы предметом его гордости, но папа Лев заставил повернуть его обратно еще до того, как Аттила форсировал По. Каждое его нападение кончалось долгим отступлением; пусть даже он обратил в руины сотни городов империи, в конечном итоге он ничего не добился. Сломленным человеком он вернулся за свой деревянный частокол в сердце Венгрии — ничто из его надежд не исполнилось, все успехи обратились в прах.
И то, что он не осознал в полной мере свои неудачи, лишь подчеркивает тот факт, что он был и остался варваром. Вне всякого сомнения, разрушения и грабежи, развалины и добычи означали для него конец войны. Даже в этот свой последний час он не попытался осознать, что представляла собой империя. И если мы зададимся вопросом, чего же на самом деле достигла огромная энергия вторжения гуннов в первой половине пятого столетия, то будем вынуждены ответить — ничего. Они ни к чему прямо и сознательно не стремились. Тем не менее косвенным образом, не отдавая себе отчета в этом, бесконечная жестокость Роаса и Аттилы привела к созданию двух крупных и даже фундаментальных факторов: она была причиной превращения Британии в Англию и послужила основой для создания республик в лагуне, из которых выделилась Венеция, королева Адриатики.
Аттила не подозревал обо всем этом. Как и о том, что его неудача стала причиной столь странных достижений. Он вернулся домой как завоеватель, и перед его деревянным дворцом для него было устроено пышное пиршество. По рассказу Иордана, его приветствовали точно так же, как и раньше, когда он возвращался и с руин Востока, и после неудачной попытки взять Константинополь. Он сделал Запад своим данником; он был нагружен золотом и добычей, награбленной в Северной Италии. Этого ему было достаточно, и он радостно готовился к свадьбе с очередной женой, которой предстояло пополнить гарем его наложниц; ею была не Гонория, которая стала бы доказательством его победы, а другая, что стала не наградой, а скорее добычей, — прекрасная Ильдико, вызывавшая жалость своей молодостью и хрупкостью. Немецкие легенды называют ее Хильдегард. Возможно, она была франкской или бургундской принцессой.
Говорят — мы не знаем, сколько в этом рассказе правды, — что, когда после долгого последнего отступления он пересекал реку Лех у Аугсбурга, какая-то старуха с космами распущенных волос, то ли колдунья, то ли прорицательница, трижды крикнула проезжавшему мимо вождю гуннов: «Аттила в прошлом!» Это часть тех легенд, которых было так много в его истории.
Той ночью, которую можно назвать или последней оргией, или празднованием свадьбы, Аттила, по своему обыкновению, выпил немереное количество вина и решил увидеть на своем ложе прекрасную и чистую Ильдико, последнюю свою жертву и добычу. Мы так никогда и не узнаем, что произошло на том страшном брачном ложе. Утром царило мертвое молчание, и, когда наконец охранники Аттилы вломились в комнату, они увидели, что их мертвый вождь плавает в луже крови — то ли убитый своей жертвой, то ли скончавшийся от апоплексического удара. Это так и осталось неизвестным. Говорят, Ильдико было за что мстить — за убийство ее родителей и братьев, за свою поруганную честь.
Вынеся из этой наводящей ужас комнаты тело своего предводителя, гунны под унылые звуки своих песнопений погребли его в тайном месте. Могила была выкопана рабами, которых по окончании работы всех перебили. Иордан сохранил для нас или сам сочинил величественную погребальную песнь, которая сопровождала последний обряд варваров. В ней прославлялись триумфальные победы Аттилы над Скифией и Германией, которые покорно несли его ярмо, и над двумя императорами, которые платили ему дань.
Памятью от него остался ужас, написанный столбами дыма и языками пламени сожженных городов, и та традиция «устрашения», о которой кайзер Вильгельм впервые напомнил своим войскам, отправлявшимся в Китай, и которую он сегодня практикует по всей Европе. После смерти Аттилы его обширная варварская империя распалась на части. Бесчисленные мятежи и восстания разрушили ее, но само ее существование было забыто лишь много лет спустя.
Приложение
Э. ГИББОН ОБ АТТИЛЕ[7]
ХАРАКТЕР, ЗАВОЕВАНИЯ И ДВОР ЦАРЯ ГУННОВ АТТИЛЫ. СМЕРТЬ ФЕОДОСИЯ МЛАДШЕГО. ВОЗВЕДЕНИЕ МАРКИАНА В ЗВАНИЕ ВОСТОЧНОГО ИМПЕРАТОРА
Гунны (376–433 гг.). — Их поселение в современной Венгрии. — Царствование Аттилы (433–453 гг.). — Его наружность и характер. — Он находит меч Марса. — Он подчиняет своей власти Скифию и Германию. — Гунны вторгаются в Персию (430–440 гг.). — Они нападают на Восточную империю. — Опустошают Европу до Константинополя. — Скифские, или татарские, войны. — Положение пленных. — Заключение мира между Аттилой и Восточной империей (446 г.). — Храбрость жителей Азимунция. — Аттила отправляет послов в Константинополь. — Максимин отправляется послом к Аттиле (448 г.). — Царская деревня и дворец. — Обращение Аттилы с римскими послами. — Царский пир. — Заговор римлян против Аттилы. — Он делает выговор императору и прощает его. — Смерть Феодосия Младшего (450 г.). — Ему наследует Маркиан
Западный мир страдал под гнетом готов и вандалов, бежавших перед гуннами, но подвиги самих гуннов не соответствовали их могуществу и блеску первых успехов. Их победоносные орды расселялись от Волги до Дуная; но их силы истощались от вражды между самостоятельными вождями, их мужество бесполезно тратилось на незначительные хищнические набеги, и они нередко унижали свое национальное достоинство, становясь под знамена своих побежденных врагов из жадности к добыче. В царствование Аттилы[8] гунны снова стали наводить ужас на весь мир, и я теперь должен заняться описанием характера и подвигов этого грозного варвара, нападавшего попеременно то на восточные, то на западные провинции и ускорившего быстрое разрушение Римской империи.
Среди потока переселенцев, стремительно катившегося от пределов Китая к пределам Германии, самые могущественные и самые многолюдные племена обыкновенно останавливались на границе римских владений. Их напор на время сдерживался искусственными преградами, а снисходительность императоров не удовлетворяла, а поощряла наглые требования варваров, успевших приобрести сильное влечение к удобствам цивилизованной жизни. Венгры, с гордостью вносящие имя Аттилы в список своих туземных королей, могут основательно утверждать, что орды, признавшие над собою власть его дяди Роаса, или Ругиласа, стояли лагерем в теперешней Венгрии,[9] на такой плодородной территории, которая в избытке удовлетворяла нужды народа, состоявшего из охотников и пастухов. Занимая такое выгодное положение, Ругилас и его храбрые братья постоянно что-нибудь прибавляли к своему могуществу и к своей славе и могли по своему произволу то вступать в мирные переговоры с двумя империями, то предпринимать против них войны. Его союз с Западной империей был скреплен его личной дружбой со знаменитым Аэцием, который был уверен, что всегда найдет в лагере варваров гостеприимство и сильную поддержку. По просьбе Аэция шестьдесят тысяч гуннов приблизились к границам Италии, чтобы поддержать узурпатора Иоанна; и их приближение, и их отступление дорого стоили империи, и Аэций из признательности предоставил своим верным союзникам обладание Паннонией. Для Восточной империи были не менее страшны военные предприятия Ругиласа, угрожавшие не только провинциям, но даже столице. Некоторые церковные историки пытались истребить варваров молнией и Мировой язвой,[10] но Феодосий был вынужден прибегнуть к более скромным мерам: он обязался выплачивать им ежегодно по триста пятьдесят фунтов золота и прикрыл эту постыдную дань званием генерала, которое соблаговолил принять царь гуннов. Общественное спокойствие часто нарушалось буйством варваров и коварными интригами византийского двора. Четыре подчиненные нации, в числе которых мы можем отметить баваров, отвергли верховенство гуннов, а римляне поощряли и поддерживали это восстание своим содействием, пока грозный Ругилас не заявил своих основательных притязаний через посредство своего посла Эслава. Сенаторы единогласно высказались за мир; их декрет был утвержден императором, и были назначены два посла — генерал скифского происхождения, но консульского ранга Плинтас и опытный государственный деятель квестор Эпиген, который был выбран по рекомендации своего честолюбивого сотоварища.
