Йожо Нижнанский - Кровавая графиня
— Ты определенно очаровала того незнакомца! — смеялась Алжбета Батори нежным, ласковым смехом, какой выпадало слышать лишь Эржике. — Как же все это произошло?
— Очень просто. — Эржику не покидало смущение, и она чувствовала, что все больше краснеет. — На опушке леса мне встретился всадник. Я узнала Вихря. На нем сидел какой-то огромный господин, которого я сроду не видела. Он вежливо поздоровался со мной и сошел с узкой тропы, уступая мне дорогу. Мы перекинулись двумя-тремя словами, и он подарил мне Вихря.
— Невероятно! Я еще никогда не слыхала, чтобы всадник подарил даме или кому-либо в лесу коня и отправился далее по своим делам пешком.
— Наверное, он увидел, что Вихрь мне ужасно понравился и, должно быть, подумал, что я давно мечтаю о нем..
Тут раздался тихий, по-прежнему сдавленный смех чахтицкой госпожи.
Смущение Эржики еще более возросло. Она прикрыла лицо ладонями и почувствовала неистребимое желание спрятаться от всего мира и от себя самой. Горло перехватило, горечь заполнила рот, слезы подступили к глазам.
— Ах ты, дитя несмышленое, — отозвалась чахтицкая госпожа и прижала ее к себе, — тебе и невдомек, какая с тобой история приключилась… Да знаешь ли ты, кто был этот твой господин? Обыкновенный разбойник, Андрей Дрозд, который на Вихре вырвался из когтей смерти.
Эржика не произнесла ни слова. Угрызения совести и стыд, что она лгала, сама не ведая зачем, еще больше усиливали необъяснимую печаль, долго сдерживаемые рыдания сотрясли ее.
Алжбета Батори не догадывалась, что происходит в душе девушки. Она смотрела на нее с удивлением, но улыбка не исчезала с ее лица.
— Понимаю, — сказала она, — ты горько обманута встретила видного рыцаря, а оказалось, что это обыкновенный разбойник. Хотя нужно признать вел он себя по-рыцарски. Странно, но сейчас я вспоминаю о нем без гнева, даже готова все простить ему, лишь бы он поступил ко мне на службу и стал бы моим гайдуком.
— Он ни за что на свете не станет гайдуком! — вырвалось у Эржики. Лицо ее, залитое слезами, осветилось странным воодушевлением, но прошла одна-две минуты, они заговорили о другом — и госпожа уже не вспоминала об Андрее Дрозде.
Через какое-то время Алжбета Батори приосанилась, встала, обняла Эржику и торжественно проговорила:
— Милое дитя, ты единственное создание на этом свете, которое я люблю. И все же я скрываю от тебя великую тайну. Долгие годы меня мучит искушение открыться тебе. На днях я решилась.
Она не спеша подошла к шкафчику у зеркала и вынула из ящика шкатулку, а из нее — большую тяжелую книгу в кожаном переплете, с массивными золотыми застежками. Держала она ее двумя руками.
— Это Священное писание. Рукопись венгерского перевода. Творение Божьего страдника Иштвана Батори, представителя нашего рода, монаха павлинского ордена, которого католическая церковь в тысяча четыреста шестнадцатом году, вскоре после его кончины, возвела в сан блаженных и чтит его память двадцать седьмого февраля. Это драгоценная для нашего рода книга. Преклони передо мной колени и присягни на этой книге, что то, что я скажу тебе, ты не откроешь никогда, никому и ни при каких обстоятельствах.
Эржика присягала впервые в жизни, и потому слова эти произнесла трепетным голосом от ожидания великой тайны.
— Милая Эржика, — сказала Алжбета Батори, кладя книгу в шкафчик, — ты еще очень молода, твою чистую душу не изранили шипы жизни. Но у тебя чуткое сердце, ты можешь понять, посочувствовать другому человеку. Расскажу тебе о своих страданиях: ты имеешь на то право, ты должна все знать, дабы впоследствии не судить обо мне слишком строго.
Вся спальня утопала в тихом полумраке, испарения пахучих светильников густо насыщали воздух. Гнетущая атмосфера этой комнаты, которую Эржика только сейчас по-настоящему ощутила, навеяла на нее тоску. Так и хотелось открыть окно и впустить внутрь дневной свет. Но в спокойном голосе Алжбеты Батори, дрожавшем от глубокой печали, таилась какая-то гипнотическая сила, которая связывала ее, принуждала неподвижно сидеть и сосредоточенно слушать.
— Чтобы ты все хорошо поняла, расскажу тебе о себе, начиная с самого нежного возраста.
И она поведала девушке следующее:
Родители ее Дёрдь и Анна Батори — уроженцы Эчега[28],— находясь в блеске славы и богатства, решили соединить свой род с не менее знатным венгерским родом Надашди. Поэтому одну из своих дочерей, достигшую четырнадцатилетнего возраста, они обручили с Ференцем Надашди, сыном палатина[29] Тамаша Надашди. Так развеялась мечта тщеславной девушки о жизни при императорском дворе в Вене. Молоденькая Алжбета почитала верхом счастья находиться вблизи престола в окружении поклонников, среди самых знаменитых личностей страны.
Мать жениха, которую Алжбета увидела лишь в день обручения строгая матрона Уршула Канижаи, хотела, чтобы дни, отделяющие обручение от свадьбы, невеста провела у нее, в чахтицком замке. Девушка должна была привыкнуть к нравам семьи Надашди и сделаться невесткой под стать ее желаниям и вкусам.
Так и получилось.
Карета, в которую были запряжены четыре лучших коня Дёрдя Батори, доставила юную Алжбету в Чахтицы, и ее судьба была решена. В родительском доме она безудержно отдавалась своим прихотям, проводила дни в полной свободе. В Чахтицах каждое ее движение подвергалось строгому надзору.
Как же не похожа была жизнь в Эчеге и в Чахтицах! В то время как в родном дворце не умолкал шум беззаботных пиров и каждый вел себя сообразно своим неукротимым желаниям, в Чахтицах царили самые строгие нравы. Развлечения были редким событием, жизнь была ограничена жесткими правилами.
Алжбета Батори возненавидела Уршулу Канижаи с первого же дня. Будущая свекровь не спускала с нее глаз, по минутам распределяла ее рабочее время, указывала, какие выбрать наряды, предписывала, как улыбаться, и пытливым взором старалась проникнуть в ее мысли.
Девушке никак не удавалось освободиться от этого рабства.
Светлые минуты наступали лишь тогда, когда в замок приезжал Тамаш Надашди. Случалось это редко — война с турками, творившими всяческие злодеяния за Дунаем, другие важные обстоятельства редко позволяли владыке возвращаться к родному очагу. Но когда он приезжал, весь замок оживал, и его хозяйке уже недосуг было строго следить за суженой сына. Окрестные и дальние вельможи заполняли чахтицкий замок, одна забава сменяла другую, новые игры — прежние. Жизнь, которая по возвращении палатина бушевала в тихом замке, была словно отблеском шумной и пестрой жизни при императорском дворе и тем приносила Алжбете малую толику счастья.
Однако после этих дней непрестанного возбуждения и сладостно пьянящего оживления следовали дни нового рабства и невыразимой скуки.
— А разве нельзя было убежать или каким-то иным путем обрести свободу? — прервала Эржика рассказ чахтицкой госпожи.
— Нет. Тайные гонцы, которых я посылала домой с отчаянными письмами, написанными по ночам, когда весь замок спал спокойным сном, возвращались с повелением родителей — терпеть и ждать дня свадьбы, который принесет мне освобождение. Вот я и терпела и ждала, но тем временем сердце мое окаменело от дикого, постоянно подавляемого гнева, и злая мстительность овладела моим разумом. То было страстное желание отомстить за то, что меня лишили свободы и отняли мечту.
Лицо графини приобрело безжалостное и злое выражение. Но вскоре оно смягчилось при новом воспоминании.
— И все-таки однажды в моем монотонном чахтицком рабстве случилось событие, которое бросило тень на всю мою жизнь и повлияло на нее. Событие, о котором вспоминать буду до последнего вздоха.
Она замолчала и уставилась на мигающий свет лампы, словно сомневалась, не прервать ли повествование.
В объятиях незнакомцаПосле недолгого молчания чахтицкая госпожа продолжила рассказ, вверяя девушке тайну своей жизни.
Был прекрасный майский день, и Алжбета Батори без дозволения Уршулы Канижаи-Надашди выехала из Чахтиц. Она безжалостно пришпоривала коня и, опьяненная кратким мигом свободы, понукаемая горячей своей кровью, мчалась напрямик через поля, луга и рощи. Вдруг у подножья холмов пересек ей дорогу Ваг волнистой темно-зеленой лентой.
Пришлось спешиться и устало усесться на буйную траву. Она задумчиво смотрела на журчащие волны, на облака, прислушиваясь к веселому щебетанию птиц и тихому лесному гулу.
Из задумчивости вывел ее подозрительный шорох, словно кто-то близко косил траву. Обернувшись, она увидела, что вдалеке рядом с ее конем пасется другой, незнакомый, и тут же заметила молодого мужчину, недвижно стоявшего рядом и пристально смотревшего на нее.
Алжбета вскрикнула от неожиданности и смутного страха, пронизавшего ее. Округлив глаза, она глядела на мужчину, застывшего на месте, точно изваяние.
