Ульрих Бехер - Охота на сурков
…Сравнительно молодой (не достигший еще 40 лет) австрийский писатель Альберт Требла через несколько дней после аншлюса — вступления немецко-фашистских войск в Вену и оккупации его родины — бежит за границу. Кто он и что заставило его столь поспешно покинуть Австрию?
Отпрыск знатного военно-аристократического рода Австро-Венгерской монархии, бывший военный летчик и ветеран первой мировой войны, Требла проделал идейную эволюцию, которая подготовила его разрыв с националистическими и милитаристскими кругами и привела в ряды революционного рабочего движения. Он стал левым социал-демократом и одним из руководителей социал-демократической военизированной организации шуцбунд, участником вооруженных боев шуцбунда, деятелем революционного подполья. Оставаться в Австрии, подпавшей под власть Гитлера, было бы для него равносильно самоубийству. И вот, преследуемый эсэсовским патрулем, он нелегально переходит на лыжах границу и оказывается в буржуазно-демократической Швейцарии, стране с ее традиционным статутом нейтрального государства.
Однако Швейцария, какой ее представляли себе прошлые поколения — укрытый от бурь и волнений уголок Европы, «страна, отправленная мировой историей на пенсию» (Якоб Буркхардт), — давно уже стала мифом. Спасшись от почти неминуемой гибели, Требла и здесь не обретает покоя и безопасности. Весна и лето 1938 года в Швейцарии, совпадающие с временем действия романа, исполнены для героя и близких ему людей грозных испытаний, событий катастрофических и гибельных. И те сомнения и тревоги, которые выпадают на их долю, те неотвратимые несчастья, которые бушуют вокруг них, — все они прямо или косвенно, явно или подспудно оказываются связанными со зловещей эпидемией жестокости, преступлений, террора, проникающей из гитлеровской Германии и грозящей охватить и опустошить весь континент.
Внимательный читатель, несомненно, заметит одну существенную особенность романа, которую можно определить словами «двойная оптика». Повествование в основном ведется в первом лице от имени героя, и весь ход действия передается таким, каким он видится рассказчику, в его восприятии. Но восприятие это все время двоится, события излагаются в двух перемежающихся планах: действительном, реально происходящем и воображаемом, галлюцинируемом. Подлинные предметы и факты чередуются с призраками, миражами, несостоятельными предположениями.
Принцип «двойной оптики» нередко встречается в современной литературе, не нов он и для Ульриха Бехера. Уже в первой книге (1932) — в рассказе «О недостаточности действительности» — писатель декларировал этот принцип и в дальнейшем многократно его применял в своем творчестве. Выразительные возможности «двойной оптики» разнообразны, в художественной системе произведения она способна выполнять различные функции. Она может служить правдивому раскрытию действительности, может, напротив, мистифицировать ее. Присмотримся внимательней, чем и насколько убедительно она мотивирована в романе «Охота на сурков».
«У вас мания преследования, — насмешливо выговаривает тен Бройка Альберту Требле. — Вам повсюду мерещатся всякие ужасы».
И в самом деле: у подножия глетчера Мортерач Требле слышится в отдалении «душераздирающий крик», которого не слышит никто, кроме него. Проезжая мимо Кампферского озера, он внезапно замечает под водой свет, которого не видят его спутники. Казалось бы, наглядные примеры галлюцинации? Но вскоре выясняется, что крик действительно был — кричал капитан Фатерклопп, внезапно попавший под пулеметный обстрел. И свет в озере вовсе не был ни бредом, ни иллюзией — его излучали фары автомобиля, затонувшего вместе с водителем, адвокатом де Коланой.
Таким образом, изречение аббата Галиани, прочно засевшее в памяти Альберта Треблы: «Мы не созданы для правды, правда — не наш удел. Наш удел — оптический обман», — не следует, конечно, понимать как некий принцип, коему безоговорочно подчинено действие в романе. В истинность многих фактов, которые отпечатываются в сознании героя и через него передаются читателю, должно верить. Совершенно несомненен в своей жестокой реальности фашистский террор, бушующий в третьей империи и простерший свои щупальца за ее рубежи. Варварское убийство Максима Гропшейда, провокационное письмо Адельхарта фон Штепаншица, мужественная смерть Константина Джаксы, побег Валентина Тифенбруккера из концлагеря Дахау, расправа гитлеровских агентов с инженером Формисом, похищение антифашиста-журналиста Бертольда Якоба, преследования самого Треблы со стороны кантональной полиции — все это действительные события, а не фантомы болезненного воображения героя. Равно как и бывший гауптман, а ныне оберштурмбанфюрер Лаймгрубер с его картотекой, его человеконенавистническим фанатизмом и одновременно фальшиво-нарочитыми, отечески грубоватыми манерами — фигура не вымышленного, а реального мира.
Но рядом с этими достоверными фигурами и фактами «двойная оптика» сознания Треблы отбрасывает на экран изображения неотчетливые, с неясными, расплывающимися контурами или даже безусловно фантасмагоричные и призрачные. На реальные события, реальные утраты и гибель друзей, реальные опасности и угрозы наслаиваются страхи, кошмары и догадки, степень обоснованности которых так и остается невыясненной. Является ли Георг Мостни немым кретином, которого брат вывез в Швейцарию, чтобы спасти от эвтаназии, или это искусно маскирующийся гестаповский агент, засланный вместе с Йозефом Крайнером для совершения террористического акта? Погиб ли Гауденц де Колана в результате несчастного случая или был предумышленно убит боявшимся разоблачения преступником Меном Клавадечером? Обнаружил ли Требла в воде тело утопленника Цуана или то, что он принял за его бороду, было лишь пучком водорослей? Пришел ли Каспер Клалюна к Требле, с тем чтобы добросовестно выполнить свои обязанности проводника в горах, или он был подосланным убийцей? А если убийцей, то кем он был подослан: тен Бройкой? Клавадечером? Или Крайнером и Мостни?
Есть известные основания, для того чтобы на любой из этих вопросов ответить либо так, либо этак. Твердый и однозначный ответ невозможен. Является ли во всех этих случаях Требла бдительным и проницательным аналитиком, приходящим к безошибочным выводам, или мнительным человеком, преследуемым беспочвенными страхами, так и остается неясным. Не исключено и второе. На такую возможность прямо указывают некоторые эпизоды романа, свидетельствующие о подверженности Треблы бреду и галлюцинациям (процессия призраков на ночной дороге через Стадзерский лес, «перестрелка» с копной сена…). А если углубиться в анамнез героя, то нельзя пройти и мимо «гипертрофированной впечатлительности», которую признал у семнадцатилетнего юноши профессор-психиатр, и последующего тяжелого черепного ранения в воздушном бою во время первой мировой войны, и, наконец, воздействия на психику наркотика-эфедрина.
Однако если возникновение галлюцинаций можно объяснить патологическими отклонениями в психике Треблы, то само содержание преследующих его кошмаров, направление его тревог целиком определяются социально-политической действительностью, характером переживаемой исторической эпохи. Это — «преступная эпоха» (как констатирует Куят и вслед за ним повторяет Требла). Очагом преступности является гитлеровская Германия, откуда зловонные миазмы распространяются по всей Европе и создают ту отравленную атмосферу, которая теснит дыхание страшнее, чем сенная лихорадка, и от которой нет спасения даже в высокогорных районах Швейцарии.
Берлин готовит вторую мировую войну, шантажирует и угрожает правительствам европейских государств, наводняет эфир погромной расистской пропагандой, засылает за рубеж шпионов и убийц, — все это порождает страшную деморализацию, чувство неуверенности, страх перед завтрашним днем. Фашизм губительно вмешивается в судьбы многих героев романа. Не всегда в такой прямой форме, как в случае с Джаксой и Гропшейдом, которые были уничтожены гитлеровцами, или с Тифенбруккером, погибшим в мужественной борьбе с фашизмом. Ведь в конечном счете и Солдат-Друг пал жертвой развязанной Гитлером ремилитаризации Европы, жертвой сторонников новой усиленной военной муштры. Так почти все смерти, все самоубийства и человеческие катастрофы в романе — даже, казалось бы, имеющие сугубо приватные и бытовые мотивы, — в конечном счете восходят к одной зловещей первопричине: «преступной эпохе» фашизма.
И потому сквозной мотив, проходящий через весь роман, мотив «охоты на сурков», приобретает обобщающее, символическое значение. Это относится и к той (видимо, реальной) охоте, во время которой брат убил брата, — «вполне возможно, история Каина и Авеля». И к той, может быть, мнимой, привидевшейся больному воображению героя, охоте, которую ведут Крайнер и Мостни неведомо каким оружием (фотоаппаратом или ружьем?) и неведомо на кого (на сурков или на антифашиста Треблу?). Но с другой стороны, не тождественны ли эти молодые люди с безобидными штативами и игрушечными духовыми ружьями другим «охотникам на сурков», тем, уже вовсе не призрачным молодчикам, говорившим по-немецки с саксонским акцентом («один блондин пепельный, другой — соломенно-желтый» — те же внешние приметы, что у Крайнера и Мостни), которые убили инженера Формиса и лишь по счастливой случайности упустили редактора Вигошинского?
