Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Иван Васильевич всех выслушал и осмотрел все. Заходил он и во храм: и внутри было много попорчено росписи от копоти и жара огненного.
— Краски-то, государь, — скромно, но настойчиво твердил юный монах, — вельми трудно купить. Их ведь из Кафы купцы привозят, а продают токмо за серебряные рубли…
В конце трапезы у игумна подали сладкого грецкого вина в серебряной сулее. Из этой же сулеи, наполнив ранее золотую чарку государя, налили себе и святые отцы — игумен и архимандрит. Выпили за здравие Ивана Васильевича, продолжая потом беседу насчет обновления храма и денежных средств монастыря. Игумен пригласил для этой беседы и келаря и казначея.
— Пошто, — шутливо спросил великий князь, — милости моей просите?
Мало ли у вас угодий монастырских, да и серебреца, поди, достаточно?..
Игумен покачал головой и молвил:
— И… и, государь, кто теперича не вступается в наши волости и селы монастырские! Нам ныне же много землицы надобно, дабы больше холопов на пашню сажать; дабы они как сироты были, дабы из них поболе стало в селах полных людей, сиречь страдников.[212] Сии хлеб нам дают не токмо для прокорма, а и на продажу ради денег серебряных…
Иван Васильевич усмехнулся и молвил:
— Вот, отче, из сих денег и возьмите на обновленье-то. Тут вот, у собора, инок один все на краски молил…
— Иде же деньги у нас, государь, — воскликнул отец казначей, — иде же деньги? Нет, почитай, у нас серебряников.[213] Сребро мы добрым людям ссужаем, а сребром-то и они не все рост платят!..
— Норовят они серебрецо-то боле у собя доржать, — вмешался отец келарь, — нам же норовят токмо церкви наряжати, монастырь и двор тыном обносить, хоромы ставить, пахать, сады оплетать плетнем, на невод ходити, пруды прудити, на бобры в осеннее время идти да бортничать…
— А пешеходцам[214] что у вас деять положено? — спросил он, забавляясь жадным стяжанием людей божиих.
— От сих, почитай, нету прибытка совсем, — загорячился отец келарь. — Токмо к празднику рожь мелют и хлебы пекут, пиво варят и на семя рожь молотят, а лен даст игумен в селы, и они сети плетут и неводы наряжают, таково и все их изделие!..
Великий князь перестал смеяться и сурово поглядел на монахов.
— Жаднущи вы, отцы святые, — сказал он, — с одного вола две шкуры драть хотите. Мало вам, что хлебом берете — и в поле стоячим и в житницах, баранами, гусями и курами, яйцами, сырами да маслом и рыбою всякой! Вы и оброк еще берете, помногу рублей серебро монастырское в рост даете. Куда вам денег столь?
Иван Васильевич помолчал и добавил:
— Поперек пути государству стаёте. Все токмо в свои руки взять хотите, а у государства есть и вольные слуги: ратные люди княжие и боярские и дети боярские. Не разумеете того, что татары еще ходят круг Руси, как волки круг стада. Побьют они нас, и храмы божии и святые обители на дым пустят. Митрополит Иона, богом от нас призванный, разумел сие…
За столом все замолчали. Государь медленно пил заморское вино, и было на душе его беспокойно. Не все было так просто, как сам он думал. Монахи переглянулись между собой, и это заметил Иван Васильевич и понял, что они будут обороняться.
— Государь, — заговорил тихо и покорно игумен, но глаза его хитро сверкнули, — прав ты в добром своем помысле. Токмо аз, грешный, скажу: вотчинники и набольшие — князи и бояре, и наимелкие — дети боярские, боле нас берут. Одни хлебом и прочим берут наполовину, а другую половину — сребром. Иные же берут токмо оброки со всех сирот и токмо деньгами…
— Истинно так, истинно, — дружно подхватили отцы духовные.
Иван Васильевич ничего не сказал, на это, только глаза его поочередно остановились на каждом из собеседников, сразу смутившихся и оробевших.
— О сем яз думать буду, — проговорил он глухо, — и содею потом, как надобно.
Резко поднялся он из-за стола и, перекрестившись, сказал:
— Пришлю вам своего зодчего Василия, Димитрия Ермолина сына, с нужным припасом, которого у вас нет. Дивно возобновил он по воле матери моей церковь, что заложена княгиней прадеда моего, князя Димитрия…
Всю дорогу от Николо-Угрешского монастыря до самой Москвы думал Иван Васильевич о разговоре, случайно возникшем за столом у игумна. Впервые так ясно почуял он, как много противоречий между людьми разных сословий. Это ошеломило его и лишило ясности мысли.
Близ самой Москвы увидел Иван Васильевич небольшое село подмосковное и, подозвав стремянного своего Саввушку, спросил:
— Чья сия вотчина?
— Бают, государь, Трофим Гаврилыча Леваша-Некрасова, из боярских детей…
— Гони во двор, извести, что князь великий едет к нему…
Ивану Васильевичу не терпелось самому увидеть, как мелкие вотчинники живут, каково у них сиротам и прочим черным людям.
Когда он подъехал ко двору, у ворот стоял уж дворский со всеми людьми дворовыми. Все были без шапок и земно кланялись.
— Кой из вас дворской? — спросил государь, нахмурив брови.
— Я, государь. Пров, сын Семенов…
— Где ж господин твой? Как его звать и как он смел не почтить государя своего?..
Оробев совсем, кинулся Пров Семенов на колени.
— Не гневись, государь, — заговорил он. — Господин наш, Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов, на рати казанской с конниками своими.
— Встаньте, — сказал Иван Васильевич.
Дворский и все слуги встали.
— Ну, сказывай, Пров, — продолжал государь, — какая у вас вотчина и как живете.
Дворский нерешительно оглянулся на прочих слуг, но, ободрившись, отвечал великому князю:
— Вотчина господина нашего не велика, государь. Сие село Никольцы, иде вот хоромы его и двор, да две деревеньки недалече отсель: Старая Глинна да Новая Глинна. Я же у господина моего слугами ведаю и поселением, что за двором его числим. Опричь того, и крестьянами ведаю в деревнях. Там есть у меня помощники — ключники и тивуны…
— Сколь всего четей-то[215] в вотчине? — перебил дворского Иван Васильевич.
— Всего, государь, двадцать восемь четей с половиной. Из них девятнадцать четей — за крестьянами, шесть — за слугами, а три чети — хозяйские…
— Кто пашни-то пашет?
— Свои люди, государь, господские…
— Оброк платят!..
— Всякое, государь, и работу иную деют, а боле оброк, ибо ныне без денег-то ништо купить не можно. Господин же наш, слуга твой, как с Казанью вот рать зачалась, воев нарядил. Без серебра-то и нарядить нельзя было бы…
— И серебро в рост даете?
— Добрые люди берут и рост платят, как и в твоих вотчинах, государь…
Иван Васильевич потемнел лицом и, махнув рукой, молча поехал вон со двора.
Невеселые думы он думал, вспоминая непрерывные тяжбы меж монастырями, вотчинниками и сиротами. Все ныне друг с другом грызутся на Руси.
— Как же с татарами биться и прочими ворогами? — шептал он беззвучно. — На кого более опереться можно?
Вечереть уж начинало, когда прибыл Иван Васильевич в хоромы свои и хотел было идти к матери, но встретил в сенцах дьяка Курицына. Обрадовался ему государь и воскликнул:
— Будь здрав, Федор Васильевич! Когда прибыл?
— Живи многи лета, государь, — ответил Курицын. — Вборзе прибыл яз после того, как отъехал ты в монастырь Угрешский…
— Иди скажи Данилушке, что яз у собя с тобой буду ужинать, в своей трапезной…
Сидя за ужином, Иван Васильевич, проголодавшись от прогулки, ел молча, слушая донесения дьяка.
— Посол-то Яков, — говорил, посмеиваясь, Курицын, — ехал в возке своем, яко в тесном заключении. Не то чтоб неволей, а пил все, под конец уж и ксендз его стал с ним пить. Не беспокоил их яз. Мыслю токмо, прав ты, государь, — про татарские дела Казимир вызнать хотел. Не для папы посла-то слал, а для хана Ахмата…
— Может, и так, — усмехнулся великий князь, — токмо все же у папы, видать, есть помысел сватовство начать. Сие и Казимира и Ахмата тревожит.
Пождем, но чую, послов к нам и папа пришлет…
Великий князь задумался и, вспомнив разговоры свои с игумном и с дворским Леваша-Некрасова, заговорил с досадой:
— А яз тут новые дела узнал нечаянно. О том, о чем мы доселе и подумать не удосужились!..
Иван Васильевич рассказал дьяку о новых переменах в вотчинах монастырских, боярских и прочих, о тяжбах за землю, о том, что хлеб ныне не столь на кормленье идет, сколь на продажу за деньги, про денежные оброки и про выдачу на тяжелых условиях денежных ссуд крестьянам ростовщиками-земледельцами.
— Вишь, как круг нас сталось, а мы на сие сквозь пальцы смотрели! — воскликнул государь. — Без нас сие идет, мимо государства идет, будто река меж берегов сама по собе…
— Так оно и есть, государь, — сказал Курицын, — все по воле божьей деется…
Иван Васильевич усмехнулся и резко промолвил:
