Генрик Сенкевич - Меченосцы
В Мальборге происходило обратное. Один священник, бежавший из этой столицы, остановился у конецпольских помещиков и рассказывал им, что магистр Ульрих и прочие меченосцы не заботятся об известиях из Поль-щи и находятся в уверенности, что они одним взмахом завоюют и раздавят на веки веков все королевство, "так, чтобы и следа его не осталось". При этом он повторял слова магистра, сказанные на пиру в Мальборге: "Чем больше их будет, тем станут дешевле в Пруссии кожухи". И они готовились к войне в радости и восторге, надеясь на свою силу и на помощь, которую им пришлют все королевства, даже самые отдаленные.
Но, несмотря на все эти военные приготовления и хлопоты, война не приходила так скоро, как бы всем хотелось. Молодому владельцу Богданца тоже уже было "скучно" дома. Все давно было приготовлено; душа его рвалась к славе и битве, и каждый день проволочки был ему в тягость. И он часто жаловался на это дяде и упрекал его, точно война или мир зависели от старика.
— Ведь вы же обещали наверное, что война будет, — говорил он, — а ничего нет как нет.
На это Мацько возражал:
— Умен ты, да не очень. А разве не видишь, что делается?
— А что, если король в последнюю минуту помирится? Говорят, он не хочет войны.
— И не хочет, но кто же, как не он, крикнул: "Пусть я не буду король, если позволю отнять Дрезденко". А Дрезденко немцы как взяли, так до сих пор и держат. Король не хочет пролития крови христианской, но королевский совет, у которого ум хороший, чувствует свою силу и припирает немцев к стене. И я тебе только то скажу, что, если бы не было Дрезденка, нашлось бы что-нибудь другое.
— То-то я слышал, что еще магистр Конрад захватил Дрезденко, а он, кажется, короля боялся.
— Боялся, потому что лучше других понимал польскую силу, но жадности ордена и он не мог обуздать. В Кракове мне так говорили: старик фон Ост, владелец Дрезденка, когда меченосцы захватывали Новую Мархию, поклонился королю, как ленник, потому, что земля эта испокон веков была польская и он хотел принадлежать к Польше. Но меченосцы пригласили его в Мальборг, напоили вином и выманили у него запись. Тут-то у короля и иссякло терпение.
— Верно, что могло иссякнуть! — воскликнул Збышко. Но Мацько сказал:
— Но все-таки дело обстоит так, как говорил Зиндрам из Машкова: Дрезденко — только камень, о который споткнулся слепой.
— А если немцы отдадут Дрезденко, что тогда будет?
— Тогда отыщется другой камень. Но меченосец не отдаст того, что однажды проглотил, разве только ему брюхо распороть, что дай нам, Господи, поскорее сделать.
— Нет! — вскричал ободренный Збышко. — Конрад, может быть, отдал бы, а Ульрих не отдаст. Он истинный рыцарь, ни в чем его упрекнуть нельзя, но он очень горяч.
Так они рассуждали между собой, а тем временем события катились, как камни, которые на горных тропинках столкнула нога прохожего. И все быстрее катились они в пропасть.
Вдруг понеслась по всей стране весть, что меченосцы напали на старопольский замок Санток, заложенный иоаннитам, и разграбили его. Новый магистр Ульрих, когда польские послы прибыли с добрыми пожеланиями по поводу его избрания, нарочно уехал из Мальборга. С первой же минуты своего правления он отдал приказ, чтобы при сношениях с королем и вообще с Польшей вместо латинского употреблялся немецкий язык: наконец-то он показал, кто он. Краковские члены королевского совета, старавшиеся привести дело к войне тихонько, поняли, что он стремится к тому же открыто, и не только открыто, но напролом и с такой дерзостью, какой по отношению к польскому народу не позволяли себе магистры даже тогда, когда могущество их было действительно больше, а могущество королевства меньше, чем теперь.
Однако менее горячие, но более благоразумные, чем Ульрих, сановники ордена, которые знали Витольда, старались склонить его на свою сторону подарками и лестью, до такой степени превосходившей всякую меру, что подобия этой лести надо бы искать разве только в тех временах, когда римским императорам при жизни воздвигались храмы и алтари.
"У ордена есть два благодетеля, — говорили эти послы, кланяясь наместнику Ягеллы, — первый — Бог, а второй — Витольд; и потому каждое слово и каждое желание Витольда для меченосцев свято".
И они умоляли его выступить посредником в деле о Дрезденке, думая, что когда он, как подданный короля, станет судить своего государя, то тем самым его оскорбит, и добрые отношения между королем и Витольдом кончатся, если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. Но так как королевский совет в Кракове знал обо всем, что происходит и замышляется в Мальборге, то и король тоже выбрал посредником Витольда.
И орден пожалел о своем выборе. Советники ордена, которым казалось, что они знают Витольда, знали его все еще слишком мало, потому что он не только присудил Дрезденко полякам, но и, понимая, чем должно кончиться дело, снова поднял восстание на Жмуди. Показывая ордену все более грозное лицо свое, он даже стал помогать жмудинам людьми, оружием и хлебом, присылаемым из плодоносных польских земель.
Когда это случилось, все во всех землях огромного королевства поняли, что пробил решительный час. Так и было.
Однажды, когда старик Мацько, Збышко и Ягенка сидели у ворот замка, наслаждаясь прекрасной погодой и теплом, в Богданец явился на взмыленной лошади неизвестный человек, бросил что-то вроде венка, сплетенного из вербы, под ноги рыцарей и, крикнув: "Война! Война!" — поскакал дальше.
Они в волнении вскочили на ноги. Лицо Мацьки сделалось грозно и торжественно. Збышко побежал, чтобы послать оруженосца с венком дальше, а потом вернулся с горящими глазами и воскликнул:
— Война! Наконец-то послал Господь! Война!
— Да еще такая, какой мы раньше не видели, — серьезно прибавил Мацько. Потом он крикнул слугам, и они тотчас собрались вокруг господ:
— Протрубить в рог со сторожевой башни на четыре стороны. А другие пусть скачут по деревням за солтысами. Вывести лошадей из конюшен и заложить телеги.
И не успел он докричать, как слуги уже рассыпались во все стороны, чтобы исполнить приказания, которые не были трудны, потому что все было давно готово: люди, телеги, лошади, оружие, латы, запасы еды. Оставалось садиться и ехать.
Но Збышко еще раз спросил у Мацьки:
— А вы не останетесь дома?
— Я? Да ты в уме?
— По закону вы можете, вы человек в летах, а тут было бы, по крайней мере, кому охранять Ягенку с детьми.
— Ну так слушай: я до седых волос ждал этого часа.
И довольно было взглянуть на это холодное, упрямое лицо, чтобы понять: все уговоры напрасны. Впрочем, несмотря на седьмой десяток, это был воин на совесть, руки его легко ходили в суставах, а топор в них так и свистал. Правда, он уже не мог в полном вооружении вскочить без стремени на коня, но и многие из молодых, особенно среди западных рыцарей, не могли этого сделать. Зато рыцарскую науку знал он в совершенстве, и более опытного воина не было во всей округе.
Ягенка тоже, видимо, не боялась остаться одна, потому что, услыхав слова мужа, она встала, поцеловала у него руку и проговорила:
— Не заботься ты обо мне, милый Збышко, потому что замок у нас хороший и сам ты знаешь, что я не очень труслива и что ни арбалет, ни копье мне не в диковинку. Некогда о нас думать, когда надо спасать королевство, а нас тут Бог сохранит.
И вдруг глаза ее наполнились слезами, которые крупными каплями покатились по белым щекам. И, указав на детей, она продолжала дрожащим, взволнованным голосом:
— Эх, кабы не эти крошки, я бы сама в ногах у тебя валялась бы, пока ты не взял бы меня на эту войну.
— Ягуся! — воскликнул Збышко, обнимая ее.
Она тоже обняла его за шею и стала повторять, прижимаясь к нему изо всех сил:
— Только ты-то вернись, золотой мой, единственный, ненаглядный.
— Смотри же, каждый день благодари Бога за то, что он дал тебе такую жену, — низким голосом проговорил Мацько. И час спустя с башни был спущен флаг в знак отсутствия господ. Збышко и Мацько разрешили Ягенке с детьми проводить их до Серадзи, поэтому, хорошенько подкрепившись, все тронулись в путь с челядью и целым обозом телег.
День был ясный, безветренный. Леса в тишине стояли неподвижно. Стада на полях отдыхали, медленно и как будто задумчиво пережевывая жвачку. Только вследствие сухости воздуха кое-где на дорогах подымались клубы золотой пыли, а над этими клубами сверкали словно какие-то огоньки, ослепительно горевшие в солнечном блеске. Збышко, указывая на них жене и детям, говорил:
— Знаете, что это там блестит над пылью? Это наконечники копий. Видно, всюду уже дошла весть о войне, и отовсюду народ поднялся на немца.
Так это и было. Недалеко за границей Богданца встретили они брата Ягенки, молодого Яську из Згожелиц, который, как землевладелец довольно богатый, вел за собой целых двадцать человек.
