Генрик Сенкевич - Меченосцы
— Сначала я был рад, потому что и сам так думал. Но потом пришло мне в голову: "Нет, это не одно и то же". И теперь нет мне покоя: а ну как это не то же самое?
Но Збышко стал его утешать:
— Вы меня тоже знаете. Я в таких делах и к себе, и к другим строг. Но если бы это случилось со мной, я бы считал себя удовлетворенным. И я вам говорю, что величайший рыцарь в Кракове со мной согласится. Сам Завиша, — уж он знает толк в рыцарской чести, — и он, наверное, скажет то же.
— Ты думаешь? — спросил Мацько.
— Да вы посмотрите: они по всему миру славятся и тоже его вызвали, а ни один из них не сделал даже того, что вы сделали. Вы поклялись убить Лихтенштейна — и ведь убили Лихтенштейна.
— Может быть, — сказал старый рыцарь.
А Збышко, которого интересовали рыцарские дела, спросил:
— Ну, рассказывайте: молодой он был или старый? Как дело было? На конях или пешие?
— Было ему тридцать пять лет, и была у него борода по пояс. На конях. Господь мне помог, я его копье переломил, но потом дело дошло до мечей. И так, я тебе скажу, кровь у него шла изо рта, что вся борода обмокла.
— А вы сколько раз жаловались, что стареете!
— Да я как сяду на коня либо стану на землю поплотнее, так ничего. А уж в седло мне теперь в латах не вскочить.
— Да ведь и Куно против вас не устоял бы.
Старик презрительно махнул рукой в знак того, что с Куно он справился бы много легче. Потом они пошли осматривать снятое с врага оружие, которое Мацько взял только в знак победы, потому что все было слишком изрублено и потому не имело никакой ценности. Только набедренники и наколенники были целы и обнаруживали очень хорошую работу.
— Я бы все-таки предпочел, чтобы это принадлежало Куно, — мрачно говорил Мацько.
Но Збышко ему возражал:
— Господь знает, что лучше. Если Куно станет магистром, вам уже его не достать, разве только в большой битве.
— Я прислушивался к тому, что люди говорят, — отвечал Мацько. — Одни там говорят, что после Конрада будет Куно, а другие, что Ульрих, брат Конрада.
— Я бы предпочел, чтобы был Ульрих, — сказал Збышко.
— И я, а знаешь, почему? Куно умнее и хитрее, а Ульрих горяч. Он настоящий рыцарь, ему честь дорога, войны с нами он очень хочет. Говорят также, что если он сделается магистром, то будет такая война, какой и на свете не бывало. А с Конрадом, сказывают, уже часто обмороки бывают. Раз и при мне ему стало дурно. Эх, пожалуй, дождемся.
— Дай-то Бог. А есть какие-нибудь новые несогласия с нами?
— Есть и старые, и новые. Меченосец всегда меченосец, Он хоть и знает, что ты сильнее и что с тобой шутки плохи, а все-таки будет на твое добро зариться, потому что иначе он не может.
— Да ведь они думают, что орден сильнее всех государств.
— Не все, но многие, а между ними и Ульрих. Потому что и в самом деле они очень сильны.
— А помните вы, что говорил Зиндрам из Машковиц?
— Помню, и дела там идут с каждым годом все хуже. Брат брата так не примет, как меня там принимали, когда ни один меченосец не видел. Всем они там опротивели.
— Значит, недолго ждать.
— Может — недолго, а может — долго, — сказал Мацько.
И, подумав с минуту, прибавил:
— А пока что надо собираться с силами и запастись всем, чтобы как следует выйти в поле.
XXVI
Однако магистр Конрад умер только через год. Ясько из Згожелиц, брат Ягенки, первым услыхал в Серадзи о его смерти и о том, что на его место выбран Ульрих фон Юнгинген; он же и привез это известие в Богданец, где, как и во всех шляхетских домах, событие взволновало обитателей до самой глубины души. "Настают времена, каких до сих пор не бывало", — торжественно сказал старик Мацько, а Ягенка в первую минуту привела к Збышке всех детей и стала сама с ним прощаться, точно он завтра же должен был уехать. Правда, Мацько и Збышко знали, что война сразу не возгорится; однако и они думали, что дело до нее дойдет, и стали готовиться. Они выбирали лошадей, оружие, обучали военному ремеслу оруженосцев, челядь, деревенских солтысов, которые обязаны были составлять на войне конницу, и менее зажиточных шляхтичей, так как они охотно присоединялись к более могущественным. То же делалось и во всех других усадьбах; всюду стучали молоты в кузницах, всюду чистили старые панцири, натирали топленым салом луки и ремни, чинили телеги, делали запасы крупы и копченого мяса. Перед костелами по воскресеньям и праздникам шли расспросы и толки о новостях, и все огорчались, когда известия приходили мирные, потому что каждый в душе носил глубокое чувство того, что надо раз навсегда покончить с этим страшным врагом всего племени и что королевство до тех пор не будет процветать в силе, спокойствии и труде, пока, согласно словам святой Бригитты, у меченосцев не будут сокрушены зубы и не будет отсечена правая рука.
В Кшесне же особенно окружали Мацьку и Збышку, как людей знающих орден и опытных в войне с немцами. Их расспрашивали не только о новостях, но и о том, как надо драться с немцами; как лучше всего нападать на них, как они сражаются, чем они лучше поляков, чем хуже и чем легче рубить на них латы после того, как сломаются копья: топором или мечом.
Они действительно были осведомлены в этих вещах, и потому их слушали с великим вниманием, тем более что существовало общее убеждение, что война эта не будет легка, что придется померяться с лучшими рыцарями всех стран и нельзя будет остановиться на том, чтобы кое-где поколотить врага: надо сделать это обстоятельно, "до конца", или погибнуть с честью. И шляхтичи говорили между собой: "Коли надо, так надо: либо ихняя смерть, либо наша". И у поколения, носившего в груди предчувствие будущего величия, это не отнимало охоты драться. Напротив, охота эта росла с каждым часом и днем, но к делу приступали без пустой похвальбы и хвастовства, а скорее с некоторой упорной сосредоточенностью и со спокойной готовностью умереть.
— Либо нам, либо им смерть написана.
А между тем время шло да шло, но войны все не было. Правда, говорили о несогласиях между королем Владиславом и орденом; говорили о Добржинской земле, хотя она уже несколько лет тому назад была выкуплена, о пограничных спорах, о каком-то Дрезденке, про который многие слышали первый раз в жизни и из-за которого шли будто бы пререкания, а войны все не было. Некоторые даже начали уже сомневаться, будет ли она, потому что споры бывали всегда, но дело обычно кончалось съездами, договорами и посольствами. И вот распространилась весть, что и теперь приехали какие-то послы меченосцев в Краков, а польские отправились в Мальборг. Заговорили о посредничестве чешского и венгерского королей и даже самого папы. Вдали от Кракова обстоятельно не знали ничего, а потому между людьми ходили разные слухи, часто странные и неправдоподобные, но войны не было.
Под конец и сам Мацько, на памяти которого прошло немало военных угроз и переговоров, не знал, что обо всем этом думать, и отправился в Краков получить более точные сведения. Пробыл он там недолго и на шестой неделе вернулся назад — и вернулся с просветленным лицом. Когда же в Кшесне его, как всегда, окружила любопытная шляхта, он на многочисленные вопросы ответил тоже вопросом:
— А стрелы, копья и топоры у вас отточены?
— А что? Да неужто? Боже мой, какие новости? Кого видели? — кричали со всех сторон.
— Кого я видел? Зиндрама из Машковиц. А какие новости? Такие, что, кажется, сейчас придется седлать лошадь.
— Господи! Да как же? Рассказывайте.
— А вы слышали о Дрезденке?
— Конечно, слышали. Но ведь это замок, каких много, даже небольшой, а земли там вряд ли больше, чем у вас в Богданце.
— А разве это пустячная причина для войны?
— Конечно, пустячная; бывали и побольше, а ничего не выходило.
— А знаете, какую притчу сказал мне об этом Дрезденке Зиндрам из Машковиц?
— Да говорите скорее.
— Он мне так сказал: "Шел слепой по дороге и споткнулся о камень. Упал он потому, что был слеп, но ведь причина-то камень". Вот Дрезденко и есть такой камень.
— Как? Да ведь орден еще стоит?
— Не понимаете? Тогда я вам иначе скажу: когда чашка слишком полна, так одна капля заставит воду литься через край.
Рыцарей охватило такое воодушевление, что Мацьке пришлось его сдерживать, а то они хотели сейчас же садиться на коней и ехать в Серадзь.
— Будьте готовы, — говорил он им, — но ждите терпеливо. Не забудут и нас. И они стали ждать, в полной готовности, но ждали долго, даже так долго,
что некоторые опять начали сомневаться. Но Мацько не сомневался, потому что как по прилету птиц узнается приближение весны, так и он, человек опытный, умел по разным признакам заключить, что приближается война — и даже большая.
И вот, прежде всего во всех королевских лесах и пущах были объявлены охоты, каких самые старые люди не помнили. Туда целыми тысячами собирались крестьяне для облав, во время которых целыми стадами падали зубры, туры, олени, кабаны и разное мелкое зверье. Леса дымились целыми неделями и месяцами, а в дыму коптили соленое мясо; потом его отсылали в воеводские города, а оттуда в Плоцк, на склад. Очевидно было, что делаются запасы для больших войск. Мацько хорошо знал, что надо об этом думать, потому что такие же охоты приказывал устраивать перед каждым большим походом на Литве Витольд. Но были и другие признаки. Мужики целыми толпами стали убегать "из-под немецкой руки" в Польшу и Мазовию. В окрестности Богданца прибывали, главным образом, подданные немецких рыцарей из Силезии, но известно было, что везде происходит то же самое, особенно в Мазовии. Чех, управлявший в Мазовии Спыховом, прислал оттуда десятка полтора Мазуров, которые бежали из Пруссии и спрятались у него. Люди эти просили, чтобы им позволили принять участие в войне, в пехотных полках, потому что они хотели отомстить меченосцам за свои обиды. Меченосцев они ненавидели всей душой. Они говорили, что некоторые пограничные деревни в Пруссии почти совсем опустели, потому что крестьяне с женами и детьми переселились в мазовецкие княжества. Правда, меченосцы вешали пойманных беглецов, но несчастный народ ничто уже не могло удержать, и многие предпочитали смерть, нежели жизнь под страшным немецким ярмом. Потом по всей стране заходили нищие из Пруссии. Все они шли в Краков. Шли они из-под Гданска, из Мальборга, из Торуня, даже из отдаленного Кролевца, из всех прусских городов и из всех командорий. Были между ними не только нищие-странники, но церковные сторожа, органисты, разные монастырские служки, даже клирики и ксендзы. Догадывались, что они несут известия о том, что происходит в Пруссии: о военных приготовлениях, об укреплении замков, о гарнизонах, о наемных войсках и гостях. Люди шептались, что воеводы в воеводских городах и советники короля в Кракове запирались с ними по целым часам, слушая их и записывая их сообщения. Некоторые украдкой возвращались в Пруссию, а потом вновь появлялись в королевстве. Доходили вести и из Кракова, будто король и его совет знают благодаря этим людям о каждом шаге меченосцев.
