Анатолий Субботин - За землю Русскую
— Страх говорит твоими устами, брате! — с насмешливой улыбкой, выслушав Александра, воскликнул Андрей. — Ты храбр в битвах, но тебя ли вижу ныне? Не Батыевы ли речи улестили тебя? А не пора ли нам ведать о том, что слаба Орда, что растеряла она силу свою на Руси, в ляхах и уграх? В дружбе со мной обретешь славу себе и славу Новгороду.
Холодно расстались братья. Весной, когда Александр уезжал в Орду, Прасковья Брячиславовна ходила на сносях. Вестей от нее с тех пор не было. На пути из Орды, едва переступив русский рубеж, Александр послал в Новгород гонца, наказав ему с вестью от княгини быть во Владимире. Хотя княжий поезд двигался медленно и во Владимире задержались дольше, чем надо, гонец не вернулся. И все же, как ни спешил Александр скорее быть в Новгороде, он послушался совета прибывшего из Ярославля дяди Святослава Всеволодовича. Прощаясь с Александром, Святослав посоветовал ему идти в Новгород не прямым путем, через Дмитров, а через городок Москву.
— Воевода Чука рубит острожек там и двор княжий, — сказал Святослав. — Навести его, погляди, что сделано. Место на Москве доброе.
Перед вечером уже, на третий день пути из Владимира, переправились через Учу и вскоре достигли Верхней Клязьмы. Александр остановил поезд, велел зажигать костры. Вокруг — ни погоста, ни займища, лишь зеленеют пустотравьем небольшие печища на горке.
От Клязьмы до Москвы — пути один переход. Чтобы появление княжего поезда не застало Чуку врасплох и не испугало жителей, Александр велел Ивашке, ближнему дружиннику своему, ехать вперед.
— Утром будешь на Москве, — сказал. — Оповести Чуку, что следом за тобой приду поездом.
Ивашко выехал в сумерках. Моросил мелкий липкий дождь. На пути то и дело встречались полные водою мутные озерки и лывины. Дорога шла бором. Во тьме конь спотыкался о корневища, — Ивашко не понукал его. На рассвете увидел Яузу.
Переправляться пришлось вброд. Мост, когда-то перекинутый через реку, сожжен. На месте его торчат из воды обгорелые сваи. За Яузой снова начался бор. Чем ближе Ивашко подъезжал к городу, тем зорче осматривался вокруг. Место глухое — и зверь набежит и воровская чадь позарится на коня.
Бор окончился неожиданно. Ивашко только что перебрался через неглубокий овражек и поднялся по косогору на холм, как за поворотом открылась широкая, светлая поляна. Она обжита. Клочьями желтеет жнивье убранных пашен. Впереди, у самой дороги, займище.
Новые срубы займища обнесены тыном. Не успел Ивашко поравняться с хороминой, из ворот навстречу ему выбежал житель. Он без колпака, синий из посконной крашенины зипун неуклюже сидел на его широких плечах.
— Жалуй на перепутье, витязь! — позвал он Ивашку. — На заезжем у меня и тебе и коню есть место. Сбитню ли горячего, меду ли цеженого — только спроси. Отдохнешь и одёжу обсушишь.
Ивашко остановил коня.
— Велик ли остался конец до Москвы? — спросил.
— Не велик, — ответил займищанин. — Поляна эта, — он обвел рукою вокруг, — Кучково поле, а как минешь вон тот лесишко, — показал рукою на островок осинника впереди, пылавший осенним багряным пламенем, — за ним и Москва.
— Верста будет?
— Может, верста, может, и боле… Повели ввести коня.
У Ивашки с вечера не было ничего во рту; не прочь бы он обжечь губы горячей похлебкой, запить сбитнем… С сожалением взглянул на ворота заезжего, сказал:
— Рад бы, житель, к тебе, да гостить некогда. Приведется в другой раз быть — не гони.
Отказ изумил займищанина. Измок и продрог молодец на дожде, а не сошел с коня.
— Издалека ли путь на Москву держишь? — полюбопытствовал.
— Из стольного Владимира.
— Прямой к нам из Владимира путь… Людно ли нынче на Владимире, что на пути видно?
— Велик Владимир, шумно и людно там — на торгу ли, в городе ли. И на пути часты стали погосты и займища; огнища жгут люди, землю пашут… Старые-то печища, что остались от глумления ордынского, зарастают ино репьем, ино лесом.
— Пашут землю, так и хлеб будет, — решил займищанин. — И Москву палила Орда, не жительство — пустыри остались. Кто ушел на Синичку аль на Яузу, тот и жив. А теперь-то взгляни: город срублен, изоб много и торг есть… А ты, витязь, не с княжей ли грамотой из Владимира идешь к нашему воеводе?
— Не с грамотой, а со словом князя новгородского Александра Ярославича… Будет он нынче поездом на Москве.
— Князь Александр… близко? — не то удивился, не то испугался займищанин; сказав, он посмотрел на бор, где терялась в чаще дорога на Владимир.
— Ввечеру поезд был на Клязьме. Идет князь к себе, в Новгород, а на Москву поглядит на перепутье.
Ивашко подобрал поводья и тронул коня.
— Остановись, витязь, послушай! — займищанин придержал коня под уздцы. — Путь к Москве близок, а намаешься не знаючи. В том осиннике, — показал вперед на дорогу, — озерцо топкое. Время — не лето, дожди, прямо не пройдешь. Ты спустись ниже, на подгорье, на займище мое. В низине Моховое болото и река… Неглинка. Туда не ходи. По подгорью, возле болота, есть тропочка. Пойдешь по ней и как увидишь на перекрестной дороге мост через Неглинку и кузни по взгорью — ты мимо них; пересеки дорогу и по пустырям поднимись в гору. Там будет тебе сосенничек, а за ним — улица и торг. Минуешь торг, тут и есть новый Кремник.
Ивашко послушался совета. Опустясь за займище, к заросшему ивняжником и тощими лесинками болоту, он разыскал тропу. Вьется она вдоль берега среди обгорелых пней и гривок разнолесья. Должно быть, по подгорью когда-то выжигали огнища; гарь их теперь покрылась молодыми зарослями березняков, ольшаника, осины. Среди них, словно вехи, темнеют редкие сосны и елочки. На полянках, около кустов, поймища Иванова цвета, рыжего быльника, крапивы, малинников. Направо, по обережью Неглинки, гривы черного ольшаника, внизу — колючий можжевельник, ива. Сквозь стену ольшаника просвечиваются плеса реки.
Ивашко перевел коня на рысь. Тропа то ныряла в овражки, то вилась, огибая кусты. Скоро впереди показался мост. Неопериленный зыбкий настил его, изогнувшись горбом, навис над топкой и, казалось, неподвижной рекой.
Влево от моста, вдоль перекрестной дороги, темнеют кузни. Над прокопченными, низкими срубами их зеленеют поблекшей травой дерновые крыши.
Дорогой, только что миновав мост, тянется полдесятка упряжек с волочащимися по грязи бревнами. Лошади, выгибая спины, тяжело месят грязь. Обозники нукают на них, чмокают губами; сами, подхватывая под запряг, помогают плечом.
За пустырями, как и говорил займищанин, на Кучковом поле, стеной разросся молодой сосенник. Миновав его, Ивашко увидел тесовые шатры изб. Показались люди. Они останавливались, с опасливым любопытством провожали взглядами ехавшего скорой рысью всадника. Улица вывела Ивашку к торгу. По открытому полю, от изб до рва Кремника, тын которого высится впереди острым столпием, тянутся ряды крытых берестой и лубом лавок. Невелик торг на Москве, не то что в Великом Новгороде. Голоса гостей, сбитенщиков, квасников, лоточников, казалось Ивашке, звучат глухо, теряясь под серой тяжестью мокрого осеннего неба.
На валу огородные мастера рубят воротную стрельницу. Проезд открыт. Конь звонко перебрал копытами круглые мостовины над рвом. В проезде стрельницы Ивашку опахнуло сладким смолистым запахом свежей щепы. Миновав ворота, он очутился в Кремнике.
Началась Москва при прадеде Александра, князе Юрии Владимировиче, сыне великого князя киевского Владимира Мономаха. Князь Юрий поставил хоромы на Боровицком холме, обнес их тыном. Он любил свою московскую вотчину, часто бывал и жил на Москве.
При сыновьях Юрия, князьях Андрее и Всеволоде, рядом с Кремником выросли посады. Приходили и селились ремесленные мастера. Стали на Москве железо ковать, кожи мять, бочки и иное, что потребно, делать.
Москва росла, богател торг. Приходили в Москву и новгородские, и рязанские, и смоленские, и низовые гости; не обегали торг московский гости из ганзейских городов и из Византии. Но вторглись на Русь орды хана Батыя. На пути от Рязани к стольному Владимиру прошли через Москву ордынские конники. После набега их остались на месте города и посадов обгорелые печища.
Недолго пустовало место. Возвратились на старые пепелища бежавшие в боры от нашествия ордынян жители. Князь Ярослав Всеволодович, по примеру отца своего, звал на селитьбу в Москву людей. Перед последним отъездом своим в Орду послал воеводой на Москву Ерофея Чуку.
Ерофей Чука умен и на дело горяч. В Кремнике срубили княжие хоромы, поставили городовой тын. На Пресне и Чечере валили сосны. Из комлей — в обхват — плотили столпие, рубили стрельницы. Росли и новые избы на посадах.
В тот час, когда Ивашко добрался к Кремнику, воевода ругался с мастерами-мостниками, которые воздвигали мост в Чертолье через непроезжий овраг. Ряда была у Чуки с мостниками — открыть езду по мости к Спожинкам; миновали Спожинки, а по мосту как не было езды, так и нет.
