Луи Арагон - Страстная неделя
Обращаться под открытым небом с речью к двум тысячам всадников — дело не простое и не легкое. Особенно, когда голос уже старческий, надтреснутый. И когда одолевает усталость от долгой бессонницы. Никто не заметил, что, прежде чем начать речь, граф Артуа украдкой перекрестился. Потом потрогал в кармане перламутровые четки, которые святой отец прислал ему из Рима вместе со своим папским благословением. И только после этого отсалютовал саблей.
Сначала речь графа слышна была вполне отчетливо, может быть, ее донес ветер. Это было краткое слово прощания и благодарности, но вдруг оратора перестали слышать дальше первого ряда; к тому же забеспокоились лошади. Видно, что его высочеству трудно совладать с волнением. Он прощается с войсками, которые не могут неразоруженными перейти в Бельгию. Старая песня.
— На что мы вас будем там содержать? Мы едем туда, где находится король. А вы, вместе с командирами, которым мы поручаем вас, возвратитесь в Бетюн к вашим товарищам…
Дальше ничего не слышно, голос ослабел, ветер переменился и уносит слова в Бельгию, к дороге, пролегающей по холму, к далеким дымкам. Каждого из всадников пронизывает леденящий холод. Они замыкаются в себе и больше не слушают. Теперь у них своя судьба, а у принцев — своя. Произошло кораблекрушение, шлюпка одна, остальных потерпевших несет по течению на плоту.
Как? И это все? Для нас — да. А командиров созвали к крыльцу фермы, куда направились принцы. Серый непромокаемый плащ герцога Беррийского раздувался на ветру. Те, кто стоял поближе, в последний раз увидели на глазах Шарль-Фердинанда слезы — слезы Анны Австрийской. Во дворе происходит настоящее прощание с каждым в отдельности. Командир мушкетеров Лористон умоляет, чтобы ему дозволили сопровождать принцев к королю. Вполне ли он искренен? Ему уже известно, что на него возложена обязанность распустить королевскую гвардию в Бетюне, совместно с Лагранжем. Всем, кто поставлен во главе рот, приказано остаться. Если в дальнейшем они пожелают последовать за королем… Командующим королевской гвардией вплоть до ее расформирования назначен господин де Лористон. Нет, больше граф Артуа не в силах сдерживаться. Он содрогается от рыданий. Ведь им сейчас предстоит покинуть Францию, — от эмиграции их отделяет всего лишь узенькая ленточка земли, узенькая ленточка слов. Выстраивают последний эскорт. Триста гвардейцев конвоя и мушкетеров во главе с полковником Фавье, которому, как видно, суждено проводить Мармона до конца. Они доедут до Нев-Эглиз, первого селения по ту сторону границы. А там — опять расставание. Только те, кто захочет — Ришелье, Бордесуль, Мармон, Бернонвиль, Лаферронэ, Нантуйе, Франсуа д’Экар, Арман де Полиньяк, — будут сопровождать членов французского королевского дома в Ипр, в изгнание…
Три сотни гвардейцев конвоя и мушкетеров — последнее войско. Господин де Лористон уже отправился в Ньепп, в трех четвертях мили от фермы. Там назначен сбор возвращающихся в Бетюн. И надо же наконец отдохнуть до утра. Набраться сил. Как-нибудь дотянуть этот скорбный день, когда господь умер, а Франция лишилась короля и принцев… Завтра, как знать?.. Может быть, прояснится. Завтра пасхальное воскресенье, снова зазвонят колокола, и все взоры с настойчивым вопросом обратятся к Франции. Триста гвардейцев конвоя и мушкетеров доехали до Нев-Эглиз, откуда возвратилось двести. Принцы взяли с собой в чужую страну только сотню кавалеристов и две уцелевшие кареты. В Ньеппе командиры рот нанесли визит новому командующему, господину Ло де Лористон. Но кое-кто поспешил улепетнуть — очевидцы рассказывали, что по всей дороге, начиная от самой фермы, кавалеристы сворачивали на Байель и рысью мчались прочь. Не бежать же вдогонку за ними и теми, что, доехав до Ньеппа, продолжали путь на Лилль.
Так обстоит дело даже в королевской гвардии. И тут поторопятся изъявить покорность императору, чересчур поторопятся. Наденут трехцветные кокарды. Ну, все же таких меньшинство. Возможно…
Незадолго до полудня в Байель, изнемогая от усталости, добрались семь человек и попросили, чтобы им отвели квартиры; их послали в мэрию. Там они заявили, что им нужно охранное свидетельство, так как они намерены продолжать службу при новом правительстве. Это были семь гвардейцев из роты герцога Граммона, те, у которых зеленые выпушки. А позднее в Армантьер, в Эркингем явились гренадеры и мушкетеры. Даже в Ньеппе, в то время, когда там еще находилась королевская гвардия, в мэрию являлись с повинной солдаты легкой кавалерии. В особом положении оказались только гвардейцы герцога Рагузского и гвардейцы дворцовой стражи. Первым отдал ротную казну маршал Мармон, вторым — господин де Верженн. Это позволит их солдатам протянуть с месяц, не просясь на службу в императорскую армию. Восемьсот франков на брата. Вот во что ценится дополнительный срок верности…
Тем временем Бертен, «кучерявый», со своим сообщником ходят в Лилле по ростовщикам и торгуют позолоченными принадлежностями дорожного несессера. Но у них без того имеется на двоих кругленькая сумма — восемь тысяч франков в луидорах, есть на что разгуляться, а дальше видно будет.
Бочонок они закопали еще за городом. К чему лишняя огласка, уж очень он заметный, всегда успеем вырыть. Они исподтишка косятся друг на друга, и в глазах у них жажда крови.
* * *Над Бетюном все то же серое небо. Дождь перестал с утра. Многие гвардейцы конвоя, гренадеры и мушкетеры еще спят, потому что ночь прошла в нескончаемых и страстных спорах. А между тем уже два часа дня. Проснувшись в этот неположенный час, они вместе с возвратом к жизни приобщаются и к лихорадке, снедающей бетюнский гарнизон. Теперь уж никто не сомневается в измене — ни те, что все еще порываются бежать и присоединиться к королю в Бельгии, ни те, что решили все бросить, махнуть на все рукой и пойти на попятный. И первые и вторые видят себе оправдание в слове измена. Не щадят даже принцев. Как мог герцог Беррийский покинуть нас? А поминая графа Артуа, говорят о втором Кибероне… Люди собираются кучками и шушукаются, а когда к ним подходят, умолкают; обеспечить регулярную смену караулов почти невозможно, никто и так не уходит со сторожевых постов. Патрули на крепостном валу все глаза проглядели, выискивая кавалеристов Эксельманса на болотах, в «сведенных лесах» и на дорогах. Шагая, один от одних ворот, другой от других, патрули встречались на крепостной стене и, забыв долг службы и опасность, принимались обсуждать утренние новости. Господин де Лагранж велел объявить по войскам, что они получат свободу только при условии сдачи оружия… Город-то ведь закрыт на замки, на запоры, на засовы.
— Какая наглость! Говорил же я вам, что Лагранж изменник! Вы только подумайте: предложить нам, чтобы мы добровольно разоружились и этой ценой купили себе право разойтись по домам!
Ротные канцелярии уже выписывают увольнительные, а самые нетерпеливые поспешили явиться туда, чтобы им выправили пропуск… Оказалось, что не так-то просто отсюда выбраться! Нет. Надо дождаться кавалерии.
— Когда она вернется?
— Должно быть, нынче вечером. Прежде всего, никакие документы не действительны без подписи ротных командиров. Так что придется подождать до завтра…
Дозорный путь устроен очень замысловато. Форпосты в виде люнетов выступают из стен, как огромные шипы. Солдаты Швейцарской сотни, привалившись к пушкам, вглядываются в даль. Может быть затем, чтобы пальнуть еще разок от скуки, наугад. В город спускаются по узким лесенкам и сводчатым переходам. Вот и Приречная улица с мясными лавками, отбросами и зловонием от крови и тухлой говядины. У лавки старьевщика Теодор увидел Монкора, который ощупывал выложенную на прилавок кучерскую одежду — плисовые штаны, канифасовую куртку и широкополую войлочную шляпу; заметив своего старшего товарища, юноша сперва вспыхнул, затем побелел.
— Вот до чего докатились, — вымолвил он глухим голосом… А глаза как у затравленного! И тут же, боясь разговоров, бросил разложенную перед ним одежду и убежал. Неплохая одежонка, не слишком засаленная. Теодор прикинул на себя штаны — не по росту, а впрочем, на худой конец… Там видно будет.
Ближе к цитадели находится малый плац, где совершаются казни и где в конце января 1814 года были расстреляны Луи-Огюст Патернель и Изидор Лепретр из деревни Предфэн, убившие в недонском кабачке, во главе кучки крестьян, вольтижера недавно созданной императорской гвардии. Казнили их в присутствии родителей, братьев и сестер, перед лицом безмолвствующей толпы. Это место стало священным для тех, кто телом и душой предан королю. Потому-то здесь и собрались семеро волонтеров. Среди них длинный, как жердь, Поль Руайе-Коллар и кудрявый Александр Гиймен… Спасти знамя!.. Это главная их забота. Но надо дождаться вечера и попытаться бежать, когда для кого-нибудь спустят подъемный мост у Новых или у Приречных ворот.
