Михаил Садовяну - Братья Ждер
— Не терзайся так, конюший, — сказал Ботезату, — завернем-ка лучше куда-нибудь и как следует поедим.
— Ешь ты, Ботезату, кебабы и пахлаву, ибо ты ни в чем не согрешил, — ответил я, — а я себе назначу пост и молитву, по тем же наставлениям святого Амфилохие. До завтрашнего дня, до самого заката, ничего, кроме воды, не возьму в рот.
Въехали мы на постоялый двор, и я сразу же забрался в угол и растянулся там на спине, закинув руки за голову. И так лежал я, мучаясь и терзаясь думами, пока не пришло успокоение и не одолел меня сон. Тем временем Ботезату занимался своими делами: задал корму коням, позаботился и о себе, а потом прилег в сторонке. Когда я открыл глаза, уже вечерело. В руках спавшего Ботезату я увидел ломоть хлеба и кусок копченой рыбы. Я встал, осторожно взял все это и выбросил через решетку окна во двор. И снова растянулся на спине, сцепив ладони на затылке.
Когда Ботезату проснулся и не увидел ни хлеба, ни копченой рыбы, он улыбнулся, довольный тем, что и я сыт. На душе у меня стало так легко, а в голове так все ясно и четко, что и сказать невозможно.
Татарин сказал:
— Теперь, с грамотой и печатью Храна-бека, мы двинемся напрямик к Святой горе.
Я ответил:
— Ботезату, у меня другое на уме. Поступим не так, как ты думаешь, и не так, как наставлял святой Амфилохие. Тебе придется делать то, что я решу, а у отца Амфилохие я вымолю прощение за то, что нарушил его наказы. Ежели есть у меня грамота, выданная Храна-беком, правой рукой султана Мехмета, то зачем же мне понапрасну скрываться в пустыне на Святой горе, когда я могу быть здесь: видеть и примечать все, что делается в столь большой и могучей державе.
И мы направились в Румелию — до какого-то города, значительно большего, чем София. В этом городе когда-то восседал на троне сам Александр Македонский. Правда, теперь там сохранилось лишь воспоминание о его могуществе, а от его трона осталось лишь несколько сгнивших позолоченных досок, на которых уже никто не может сидеть. Прошел слух, что туда прибудет на некоторое время султан Мехмет. Султан не восседает на троне: при всем его блеске, золоте и шелках, он все равно сидит на земле, как какой-нибудь цыган.
Мы задержались там и видели, как вначале пришли янычары, в сапогах с железными подковками, в высоких белых колпаках, украшенных перьями райских птиц, с синей буркой за спиною. Потом пронесли котлы с похлебкой и черпаки. Повара занимали самые видные и почетные места. Вслед за янычарами видели мы турецких конников — на каждом была барсовая шкура. Войска растянулись по равнине до берегов какой-то реки, а на склоне холма сгрудились повозки с трехдневными припасами и кухни султана Мехмета. Все это шествие вдруг остановилось, и тогда над котлами янычар поднялся мулла и воздал хвалу Аллаху и его пророку. Когда он прокричал эти слова и поднял правую руку, вся толпа упала на землю, каждый припал лбом и губами к земле. В эту минуту я выглянул из-за подводы и увидел султана Мехмета. Мне показали его христианские возчики, они узнали султана по чалме с тремя белыми перьями и алмазной пряжкой. Потом войско вновь поднялось с пыльной земли, и больше я султана не видел.
Воины разбили для него шатер и очистили вокруг место, где могли бы разместиться все служители двора. С султаном едет и тот, кто стрижет ему ногти, и тот, кто окуривает его одежды благовониями, и тот, кто подносит ему красные туфли, и главный повар с сорока помощниками, и главный пирожник и шестьдесят подручных, и тридцать кофеваров, и мастера варить рахат-лукум. И визири, и лекари, и звездочеты.
Вечером, после молитвы, мулла прокричал войску:
— В светильниках у нас горят жир и масло, добытые нашими саблями у гяуров.
Я услышал еще, что войско движется к Дунаю, чтобы соединиться с другими войсками. Султан Мехмет останется позади, а войско двинется вперед.
Возчики говорили еще, что слух прошел, будто турецкие орды переправятся через Дунай и дойдут до самого края света. Но чтобы дойти туда, нужно сначала одолеть глубокую пропасть, перебросив через нее мост. И пропасть эта будто бы называется Ак-Ифлак.
Я засмеялся и сказал:
— Так знайте же, дорогие христиане, что и я пришел из Ак-Ифлака, сиречь из страны Молдовы.
Засмеялись и они, но не поверили мне.
Плакался там на судьбу свою один дед с опущенной головой и со свисающими на глаза длинными космами:
— Вот я попал сюда из валашской земли. Схватили меня на селе с подводой и волами, перевезли через Дунай и водили с войсками бог знает где. Тогда был петров пост, а теперь пост святой Марии, и я уж не верю, что когда-нибудь вернусь в свое село на реке Арджеше.
— Дядюшка, — сказал я, — если судить по тому, что говорят вокруг, султан держит путь к Дунаю, а за Дунаем — Ак-Ифлак. А коль скоро они идут к Дунаю, то и ты воротишься на Арджеш. Я бывал там.
— Где? На Арджеше?
— Да, я шел по красивому его берегу, до того места, где он впадает в Дунай.
— Быть может, оно и так… — невнятно пробормотал дед, встряхивая космами.
Он взглянул на меня, ухмыльнулся, но не поверил. Потом сказал:
— Не думаю я, чтобы султан сам последовал туда. Цари себя не утруждают. Два раза я видел Мехмета — он показался и тут же уехал. У него много и визирей и верноподданных. Стоит ему повелеть: «Иди сюда, иди туда», — они идут на христиан и предают их мечу. Султан остается дома, а визири и верноподданные приносят ему добычу, приводят рабов. Потом вновь держат совет, сидя, на корточках в шатре; султан хлопает в ладоши, арапы приносят рахат-лукум и кофе. Боже упаси, чтобы они выпили как христиане стакан вина, — на вино у них наложен запрет. Султан отправляется почивать, в лагере наступает такая тишина, что услышишь, как муха пролетит. У входа в шатер стоят на страже великаны. Есть у них и прирученный лев, он для султана заместо собаки. По ночам изредка слышно, как лев рычит. Зверь этот, стало быть, знак могущества Мехмета, поэтому-то христианские повелители и князья и не могут одержать победу над султаном.
Я не согласился;
— Послушай, дед, и вы, остальные христиане, слушайте. Когда я пришел с войском нашим из Ак-Ифлака, мы столкнулись у Дымбовицкой крепости и у Дуная с измаильтянами и с помощью господа нашего Христа победили их.
— Чье же войско пришло оттуда, из Ак-Ифлака?
— Войско из Молдовы, господаря Штефана-водэ.
— Ага! Дошел слух об этом и до нас; целыми селами бежали мы тогда с берегов Арджеша в леса. Поэтому и разгневался султан, грозит опять напасть на те края. Несчастные христиане, не останется в их селениях камня на камне, и погибнут все до одного.
— Не греши, дед, — упрекнул я его, — поверь в могущество Христа, владыки нашего.
Старик что-то пробормотал, перекрестился, но не поверил ничему из сказанного мною.
На том склоне скопились сотни подвод со всех концов турецкого царства. Догадывался я, что там были и греки и сербы, а те, что сидели вокруг огня около деда, были из Валахии. Несчастные, измученные люди! Они сидели на земле, уткнувшись головой в колени. Говорили о бесчисленных бедствиях, вздыхали и вздымали глаза к звездам, поплевывали в огонь.
А меня, люди добрые, вновь подмывала нечистая сила сыграть злую шутку, обругать во весь голос султана, — пусть меня потом ищут арапы и янычары. Но Ботезату, который знает мой нрав, и все понимает, насторожился, уставился на меня жалостливо, покачивая головой, и все толкал меня локтем в бок, под ребра.
— Перестань, Ботезату, а то выпустишь мне кишки.
Он помолился про себя святому Георгию, своему покровителю, и сказал;
— Хоть бы ты, конюший, поскорее возвратился в Тимиш. Тогда можно будет отдохнуть и мне.
Недолго донимали меня блохи на постоялом дворе. Я перекочевал в другой город, затем в следующий, пока не попал на дорогу к Афону. И увидел я, что это священная дорога: по ней уже не двигались ни обозы, ни войска, ни рабы, работавшие в крепостях. Понял я, что и рабы, и обозы, и войска — все поспешают в другую сторону — на запад, а главным образом на север.
Иногда на заставах меня останавливала стража и проверяла мои грамоты. Увидев печать Храна-бека, они склонялись передо мною и пропускали. А когда я оказался вблизи от Афона, никто уже нас не задерживал. Городов на пути оставалось все меньше, реже стали попадаться и села, а потом я не видел даже и домов.
Временами встречались монахи, ехавшие верхом на ослах, обвешанных торбами. Мы начали взбираться по извилистым тропинкам меж дубов. В дубравах этих были построены шалаши, и возле них лежали бородачи в лохмотьях. Они сторожили оливковые рощи и фиговые сады. Когда мы проезжали мимо них, какой-нибудь оборвыш подымал голову и потом вновь опускал ее, подметая бородищей землю перед собой.
Кое-где встречал я угольщиков, которые копошились у своих угольных куч, обложенных землей. Это были бедняги христиане из долин, проводившие тут по десять-двенадцать недель; добыв уголь, они везли его для продажи на базар в Салоники. Сделав привал у этих бедняг, узнал я, что они платят оброк Святой горе. Стало быть, конец нашего пути был близок.
