Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович
Когда веселье было в полном разгаре, он что-то громко крикнул, и страдиоты сразу стали отрясать с одежды снег и помогли выбраться из сугроба товарищу, который ничуть на них не обижался и, весело улыбаясь, смахивал с бровей снег.
На следующий день дорога стала медленно спускаться вниз, и кони пошли веселее. Разбойники, если и наблюдали ранее за ними, остались позади. Паллавичино, умело придерживая своего гарцующего коня, подъехал к Истоме. Некоторое время они шли рядом. Шевригин видел, что толмач о чём-то хочет с ним поговорить, но не решается начать беседу. Наконец он собрался с духом.
— Я знаю, — сказал купец, — ты и Поплер презираете меня за то, что я сбежал, когда на нас напали разбойники. Сначала там, на границе Дании и империи, а потом в венецианских владениях. И ты, наверно, считаешь, что я поступил подло.
Он замолчал. Истома не торопился ему отвечать: если уж решился на этот разговор, пусть говорит всё, что думает.
— Но вы с Поплером воины, а я купец. И если купец будет поступать как воин, то он недолго будет купцом. Его или убьют, или он будет вынужден бросить своё ремесло и тоже стать воином. Ты понимаешь, о чём я говорю?
Истома посмотрел на него озадаченно:
— Не понимаю.
— Человек любого сословия, если он хочет добиться успеха в выбранном им деле, должен вести себя так, как положено, как ведут себя другие успешные люди. А если он не захочет или не сможет, то… Согласись, если благородный синьор начнёт выращивать просо или лепить горшки, он обречён на неудачу. Потому что он научен другому, и всё, что он может и умеет, направлено на то, чтобы добиться успеха в деле, приличествующем благородному синьору. Так же и наоборот, если крестьянин или гончар захотят стать рыцарями, у них ничего не выйдет.
Истома усмехнулся:
— Ты нанялся ко мне переводчиком. Ты знал, что нам предстоит дальнее путешествие. А уж о том, сколько на этом пути нам встретится разбойников, ты знал намного лучше меня. Это значит, что ты, как верный слуга, был обязан стоять рядом со мной и отражать нападение.
Паллавичино энергично замотал головой:
— Нет, нет, нет! Хоть я нанялся к тебе, я был и остаюсь купцом. Для вас, воинов, делом являются победа и слава. Для нас — получение, сохранение и приумножение прибыли. И я вёл себя так, как надо себя вести, если хочешь сохранить прибыль. Ты уже знаешь, что у меня при себе сумка с деньгами, которые я получил после продажи своего товара в Копенгагене и Любеке. В силу некоторых причин, о которых сейчас говорить не стоит, я не стал закупать товар, который мог бы продать в Италии. Мне надо доставить деньги в Рим и там рачительно распорядиться ими. В этом суть торгового дела. Да и нанимался я к тебе переводчиком, а не воином. Думаю, ты поймёшь меня и больше не осудишь.
Истома посмотрел на него внимательно: Паллавичино, кажется, говорит искренне, и как бы его представления о том, как правильно себя вести, ни были противны русскому посланнику, но хорошо, что он это сказал. Чем меньше непонятного в отношениях между людьми, тем вероятнее, что дорога будет безопасной и успешной. Он уже почти был готов простить Паллавичино, но вспомнил слова дожа да Понте, сказанные им Паллавичино в Совете десяти. Разумеется, в отношении дожа к русскому посланнику не было ничего необычного: он правитель и должен заботиться о своей державе — что ему Истома! Но Паллавичино-то — хорош гусь! Будь он так честен, как заливался только что перед ним, то был обязан сказать Истоме о тех словах дожа. Да, был обязан, но не сказал! И хорошо, что итальянец не догадывается, что Истома понимает его язык! Шевригин широко улыбнулся переводчику:
— Вот и хорошо, что поговорили об этом. Надеюсь, теперь до Рима у нас не будет нужды обнажать сабли и доставать пистолеты. Понадобится лишь твоё искусство толмача.
Паллавичино облегчённо вздохнул, и Истоме показалось, что он этим разговором пытался то ли облегчить душу, то ли заручиться его поддержкой на случай каких-то передряг. Разбираться в этом ему не хотелось.
Через день отряд спустился с гор на равнину. До Вечного города оставалось совсем немного. В окрестностях Рима вовсю цвела весна. Кроме уже знакомых русскому посланнику пиний и изредка встречавшихся берёз он с радостью, как на добрых знакомых, смотрел на склонившиеся над реками и прудами ивы. Многие деревья и цветы были ему незнакомы, но их пробуждение после зимы было столь быстрым и дружным, что сердце в груди у Истомы невольно начинало биться как-то иначе, чем прежде: чаще и сильнее.
По обе стороны дороги тянулись поля, крестьянские дома и траттории. Все участки земли, пригодные для земледелия, были покрыты садами или засеяны. Часто он встречал отары овец, но их отгоняли в сторону от дороги, на горные пастбища. Дома в поселениях, которые встречались им по пути, были добротные, каменные, часто — под черепичными крышами. Было видно, что люди здесь живут в достатке.
Во второй половине дня Истома разглядел вдалеке большое количество вооружённых людей, а чуть в стороне стояло несколько повозок. Разбойниками они быть не могли: слишком густо населена здешняя местность, да и Рим — рукой подать.
Димитрос остановил отряд и выехал вперёд, взяв с собой троих страдиотов. Было видно, как он вдалеке недолго переговорил с кем-то, после чего вернулся назад.
— Я своё дело сделал, — переводил его слова Паллавичино, — вас встречает кардинал Медичи со стражей. Прощай, господин русский посланник.
Он пожал Истоме руку, затем страдиоты по его приказу повернули коней и поскакали вслед за своим командиром. Истома и Паллавичино направились вперёд, к встречающим их солдатам и приближённому папы — кардиналу Медичи.
Кардинал был одет во всё красное, и даже маленькая шапочка на его голове была сшита из красной материи. При виде Истомы он широко, совершенно искренне, как показалось русскому посланнику, улыбнулся и сразу же затараторил что-то, да так быстро, что Паллавичино едва успевал переводить:
— Господин кардинал предлагает нам пересесть с коней на повозки, щедро выделенные его святейшеством папой для встречи. Ещё он говорит, что безмерно рад видеть посланника могущественного владыки Севера и что папа непременно примет его в самые ближайшие дни, как только груз повседневных забот станет чуть менее тяжким.
— Передай ему, — сказал Истома, — что за колымаги я благодарю, но не могу воспользоваться этой услугой, потому как с детства приучен сидеть в седле, да и путь от Копенгагена до Венеции проделал верхом. Мне так сподручнее. А что насчёт остального, то… то поглядим.
И он тоже широко улыбнулся кардиналу, чьё лицо в ответ стало совсем уж умильным. Медичи махнул рукой, и начальник стражи громко крикнул солдатам:
— Вперёд, в Рим!
Стражники были в сверкающих латах, которые не имели ни одной помятости или царапины. Истома решил, латы эти изготавливались не для сражения, а для того, чтобы одевать в них стражу, встречающую иноземных посланников и для других торжественных случаев, когда надо было показать блеск и богатство папского двора.
Стражников было не меньше полутораста. Они разделились на два равных отряда, из которых один пошёл впереди посланника, другой — позади. До Рима оставалось лишь пять вёрст, и спустя совсем немного времени они въехали в город.
Глава пятая
РАВЕННСКИЙ НОВИЦИАТ
Новициат в Равенне занимал в системе образования ордена иезуитов особое место. Для обучения в нём отбирались лучшие из лучших выпускников иезуитских школ, чья приверженность католицизму не вызывала сомнения. Преимущественно это были юноши благородных кровей, чьи предки не раз делом доказывали верность Святому престолу. Но нередко встречались и простолюдины — умные и энергичные молодые люди, которые скромной доле крестьянина или ремесленника предпочли служение ордену. Кого-то из них манили приключения и дальние страны, которые, как они были убеждены, непременно откроются перед членами ордена, если те будут достаточно способны и преданы для того, чтобы выполнять поручения отцов церкви в трудных условиях вне католических храмов и монастырей. Других прельщала власть — неявная, скрытая от многих, но реальная, неумолимая и жёсткая власть, избежать удушающих, а порой и смертоносных объятий которой не мог никто из числа тех, кто пошёл против Святого престола и ордена.
