Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович
—
Хватит, умники, гадиться, из рваной лески кружева плести. Уха стынет. — Я сердито поставил на середину походного застолья кастрюлю с дымящимся варевом. — Будет и на нашей улице праздник.
Страсти разгорелись из-за крупного омуля. Я с умыслом положил его в свою чашку. Что, зря в такую даль ехал?
—
Ну и омулище! Не ты ли, Вася, такого красавца доспел?
Проничев по-орлиному зыркнул на торопливо хлебавшего уху Перебоева и сладко пропел:
—
С полводы взял. Думал, поводок оборвет.
—
Чего?! — поперхнулся Перебоев. — Мой трофей! Еще губу ему порвал, когда с «мухи» стряхивал. — Он бросил ложку на расстеленную газету, потянулся к моей чашке показывать рваную губу.
Я проворно отпрянул.
—
Брось, друг ситцевый, экспертизу наводить. У вареных они все рваные.
Черная кошка, распушив хвост, замельтешила между соперниками.
—
Тебе, Петя, в жизни такого кита не выфартить. — Проничев растянул рот до ушей. — Мало каши ел.
—
Эту мелочовку, Вася, я тысячами за утро на лед швырял, — закусил удила вреднеющий Перебоев. — Любого за пояс заткну.
—
Зачем только дед Мазай спас тебя, Петя?
—
Чтобы таких, как ты, уму-разуму учить…
Под шумок я одолел несчастного омуля, похлопал себя по животу и с пафосом продекламировал:
—
Друзья, прекрасен наш обед! К чему все эти крики? Ваш омуль был, и больше нет, поймай его, поди-ка…
Забияки окончательно рассвирепели. С черной кошки аж искры посыпались.
—
И поймаю! — взбурлил кипятком Перебоев.
—
Грозился воробей быка заклевать! — вызывающе расхохотался Проничев.
Друзья похватали рюкзаки, лыжи и понеслись на всех парусах к лункам.
Вслед за ними и я бросился вприпрыжку — к своей. Заглянул осторожно в нее и, к великому огорчению, окуней не обнаружил. Старая лунка была довольно просторной и давала на дно много света. Может, потому отошла рыба? Расстроенный, кинул в постылую прорву горсть живого бормаша и притенил зеркало воды крошками льда. Наудачу опустил желтую, с розовой головкой «муху». Она тут же одарила сигом. Плаха так плаха, елкина мать! Еле-еле выкатил на лед. Руки тряслись, дыхание сперло. Победоносно глянул на маячивших вдали хвастунишек: посмотрим, чей козырь старше. Три сига подряд! Мог бы, конечно, и больше, да чебак подвалил — дна не видно. Пришлось возвращаться на табор.
Над веселым лиственничным сугорьем, над седыми подснежниками, над сидящей на тонкой веточке подружкой звонко наяривал лесной жаворонок. Ишь ты, колоколец! — улыбнулся я. И ночь напролет все так же будешь висеть в небе на прозрачной ниточке, радостно сеять на весеннюю ветошь прозрачные горошинки бессмертной любви. Вспомнилась жена. Бравенька была молода-то! Пел тоже. Все воюет со мной, от рыбалки отповаживает. Ох ты, горюшко луковое…
Солнце садилось, а голубая отъедь между берегом и льдом ширилась. Казалось, дунет внезапная сарма, взломает шипящее ледовое поле и унесет в морскую даль моих азартных друзей. Я не на шутку забеспокоился. В ответ на мой зов что Проничев, что Перебоев лишь отмахивались и демонстративно подпрыгивали на лыжах: дескать, не паникуй — лед крепок и ничего не случится.
Наконец из одыми зари вынырнул Петр. Аккуратно опустил почти полный рюкзак около автомобиля, молодецки ударил шапкой оземь:
—
Нет в мире такой силы, чтобы согнула мой рыбацкий характер!
—
Есть такая сила… есть… — раздался позади нас прерывающийся писклявый голос. Появился Василий. От тяжелой ноши у него подламывались колени.
—
Есть такая сила… есть… — еще раз пропищал он и повалился на камни.
Черная кошка, ласково мурлыча, терлась о ноги Перебоева. Он оценивающе глянул на улов соперника и хмыкнул:
—
Начерпал решетом широколобок и рад…
Проничев лишь хихикнул в ответ.
Когда пили чай на дорожку, я с надменным видом опять поинтересовался:
—
Может, скажете все-таки, на какую «муху» ловили?
—
Я?! На пенопластовые зерна, — без всяких-яких признался Перебоев.
—
А я… на зерна пенопластовые, — хохотнул огнеглазый Василий. — Кругленькое да беленькое нынче омулю подавай.
Тут я понял все. Утром дал им по запасному омулевому настрою, намотанному на белый зернистый пенопласт… Попробовали на «кругленькое и беленькое» — и угадали омулю в струю.
В отместку выложил перед хитрованами свой скромный улов. Сиги впечатляли. Омули против них казались карликами.
Оторопевшие друзья ударили друг друга… ладонью о ладонь — и долго вечернее эхо гоготало вслед черной кошке, убегающей за синие горы, в дремучие леса. Я мысленно помахал ей белым платочком: «До грядущей рыбалки, черная кошка! Не забывай нас…»
Ведь без нее на свете жить будет тоскливо.
РЫБАЧЬЕ СЧАСТЬЕ
Рассказ
Он был небесного окраса, а на груди полыхала зорька, отчего мы и окрестили голубя Огоньком.
Красные чешуйчатые лапки Огонька были опутаны паутиной тончайшей рыболовной лески. Шагать он не мог, и ему приходилось прыгать по-воробьиному: пальцы скрючило в кулачки, на позвонках наросли роговые шишки.
К плавающим у кромки берега крошкам рыбьей подкормки голубиная стая калеку не подпускала, била почем зря.
Геннадий, мой приятель по рыбалке, и я жалели несчастную птицу и щедро подкармливали семечками подсолнуха, крупой…
Надо заметить, что с появлением Огонька на водоеме рыбалка стала веселее, фартовее.
—
Клюй досыта, счастье ты наше рыбачье, — лазарем пел Геннадий, выворачивая карман с вкусными гостинцами.
Вскоре голубь перестал нас остерегаться — доверчиво склевывал с ладони корм, благодарно поглядывая на нас лучистыми янтарными глазами. Стал даже озорничать. Раз, набив зоб кедровыми орехами, пытался пробежаться по нависшему над водой удилищу и свалился.
—
Окреп Огонек, операцию делать пора, ноги огольцу ремонтировать, — деловито сказал Геннадий. — А то зима нагрянет и загнется наш герой.
—
Без наркоза не выдержит, — всполошился я. — Живая душа все-таки.
—
Распустил нюни. — Приятель осуждающе глянул на меня. — Я и ножичек отточил, хоть брейся.
Я не сдавался:
—
Вдруг инфекцию занесем?
—
Водочка на что? — лукаво улыбнулся он. — Не трясись. Ты только подержишь Огонька. Когда резать начну, можешь отвернуться.
Сложнейшая операция длилась больше часа. Геннадий вспотел от напряжения, у меня тоже от волнения рубаха к спине прилипла. Тончайшая рыболовная леска глубоко вросла в живую ткань птицы, разрезать и распутать капроновую паутину было непросто, но «хирург» блестяще справился с этой задачей! Затем он аккуратно срезан роговые шишки, ампутировал атрофированные передний и задний пальцы на одной ноге и средний — на другой. Обработал раны водкой.
—
Уф-ф-ф… — облегченно вздохнул Геннадий. — Устал, как будто на мельницу целый день мешки с зерном носил. — Руки его дрожали.
Я отпустил Огонька. Обретя свободу, голубь от радости аж ввинтился в сияющее небо.
—
Прощай, Огонек…
—
Не горюй, завтра припрется, — успокоил Геннадий, наливая в пластмассовые стаканчики водку. — Давай лучше выпьем за его здоровье.
И точно, прилетел, да не один — с бравой голубкой!
Важно вышагивая по галечнику, Огонек уже свысока поглядывал на нас, гулко ворковал, требуя корма.
—
Выправился мужик, — восхищенно сказал Геннадий. — Еще и женился. Молодец, Огонек!
Мы диву давались: женился Огонек — рыбачье счастье еще пуще повалило нам в руки. Лещ, сазан, щука — такой крупной рыбы мы давно не ловили. Радовались и исступленно крестились, глядя на этого волшебного голубя.
Теперь голубиная стая держалась от Огонька в стороне. Он и близко не подпускал ее к нашему месту рыбалки.
