Александр Волков - Царьградская пленница
– А вдруг боярыня, его матушка, пожалуется на меня митрополиту, что я ее чадо в обитель принял? – сказал он Геронтию. – Нет, нет, и не проси, отец Геронтий. Пусть матушка его напишет нам, что боярич идет в монахи с ее согласия.
Так все и передал Геронтий огорченному Родиону. Понятно, ни о каком письме от матери не могло быть и речи. Чтобы добиться заветной цели, юноша решил нарушить свое основное жизненное правило и солгать. Эту ложь он надеялся искупить дальнейшей праведной жизнью.
Родион пошел к настоятелю Троицкой обители, выдал себя за смерда и назвался круглым сиротой. Его приняли в послушники, и он был на седьмом небе от радости. Юноше казалось, что исполнился предел его желаний.
Но время шло, и монастырская жизнь раскрывалась перед молодым послушником во всей ее неприглядности. Зоря нередко виделся с Родионом в келье отца Геронтия. Каждый раз он замечал, что его новый приятель становится все мрачнее. Но что его удручало, Родя не объяснял.
Потом он перестал появляться у Геронтия. Обеспокоенный Зоря пошел в Троицкий монастырь. На его стук калитка приоткрылась, и выглянул добродушный старый привратник, уже немного знавший Зорю.
– А, это ты! – сказал он. – Небось Родиона разыскиваешь?
– Его, отец Агафангел. Я давно его не видел. Не болеет ли он?
– Нет больше в обители твоего друга! – таинственно прошептал старичок. – Изгнал его игумен.
– Изгнал?! – ужаснулся Зоря. – За что?
– За правду, – все так же шепотом объяснил монах.
– Да разве за правду можно из обители изгонять? – удивился юноша.
Но оказалось, что поборника правды Родиона действительно выгнали из монастыря.
Настоятелем обители был отец Нафанаил – еще не старый упитанный монах с багровым лицом. Нафанаил славился великолепным басом и умением служить церковные службы. Когда он провозглашал здравицу за великого князя, стекла в церковных окнах дрожали, а пламя свечей колебалось. Молящиеся Троицкой церкви приходили в восхищение, и в монастырскую казну текли большие доходы.
Но отец настоятель не любил изнурять свою грешную плоть. По уставу монахам полагалась только постная пища, однако Нафанаил с этим не считался.
Когда игумен пировал со своими приближенными – келарем, ключарем, ризничим,[70] а это случалось почти каждый вечер, на столе появлялось множество блюд: жареный поросенок, куриный бульон, днепровские осетры и стерляди, таявшие во рту пироги с морковью и капустой, пышные оладьи, уха тройная, рассольники, каша рисовая, фигурные медовые пряники, коврижки… Выставлялись напитки – забористые квасы, мед стоялый, мед, вареный с хмелем и пряностями, мед арбузный, мед малиновый, мед вишневый… Иной мед был такой крепости, что от одной чары отнимались ноги и заплетался язык. Не брезговали святые отцы и иноземными напитками. Из глубоких погребов извлекались амфоры с греческим вином, выдержанная мальвазия,[71] бургундское, рейнское…
После такого пира немыслимо было подниматься на рассвете, идти в холодную церковь и начинать церковную службу. На уме было совсем другое: подольше понежиться в мягкой постели под пуховым одеялом.
Так велось долгое время. Богомольцы – народ смирный, они и час и два, и более покорно ожидали за оградой, когда их впустят в обитель.
Но вот отец Нафанаил принял на свою беду этого блаженного Родиона в послушники, не ведая, что этот смиренный юноша внесет смуту в так хорошо налаженную жизнь монастыря.
Неизвестно, когда Родион спал. Во всяком случае, чуть начинало светать на восточном краю неба, он уже был на ногах. Первым долгом он тормошил старенького привратника, отца Агафангела:
– Вставай, отче святый, надо людей впускать!
Люди за монастырской оградой собирались спозаранку: это были иногородние богомольцы, приходившие в Киев накануне. Они спали на земле, подостлав под себя одежду. Агафангел отбивался от приставаний послушника:
– Уймись, богово чадо, я ворота открываю токмо с благословения отца игумена.
Родион бежал к келейнику,[72] стучался в дверь игуменских покоев.
– Во имя отца и сына и святого духа!
– Аминь…
Из двери выглядывал заспанный келейник с помятым лицом: он чуть не до утра прислуживал на игуменском пире.
– Здрав будь, отец Никон! Скоро его благословение встанет? Время ворота открывать – богомольцы ждут.
Келейник смотрел в мутное окно, едва освещенное рассветом.
– Опомнись, чадо, николи мы в такую пору их не впускали!
Послушник спешил в привратницкую, выглядывал в щелку калитки. Люди лежали на холодной земле, зябко поеживаясь и кутаясь в накинутые сверху лохмотья. Добросердечный юноша, не стерпев такого зрелища, опять отправлялся к келейнику.
Наконец Родион не мог больше смотреть на страдания богомольцев. Холодным утром, когда на дворе моросил дождик, послушник явился в привратницкую и, воспользовавшись глубоким сном отца Агафангела, открыл калитку и пригласил ожидавших:
– Заходите, добрые люди!
Иззябшие и намокшие богомольцы с веселым гулом хлынули на монастырский двор.
Что было делать дальше? Родион решился на смелый поступок и, зная, что за это придется крепко отвечать, все же открыл тяжелую церковную дверь.
«По правде ли это будет? По правде… – думал юноша. – А отец игумен?… Что ж, приму наказание…»
Агафангел проснулся от холода: калитка его привратницкой была открыта настежь.
Старик выглянул наружу – никого.
«Где же народ?» – подумал он.
Прошел во двор – пусто. Но из открытых дверей церкви доносился гомон. Монах прошел на паперть. Церковь была полна народа.
Пришлось будить игумена. Выражаясь далеко не благочестивыми словами, отец Нафанаил оделся и пошел в церковь. Вина Родиона сразу открылась, потому что отогревшиеся люди горячо благодарили его за доброту.
Когда кончилась служба и богомольцы оставили обитель, послушника Родиона отвели в темный, сырой подвал и приковали на цепь. Целую неделю он должен был просидеть на хлебе и воде. Юноша благодарил бога за то, что сподобился принять кару за свое милосердное деяние.
А тут случилось вот что. Днем в монастырь снова собрался народ, пришло много утренних богомольцев. Начались разговоры о благородном поступке молодого послушника Родиона, – его имя уже узнали молящиеся. Стали его искать, чтобы поблагодарить за доброе дело.
Друг Родиона – послушник Григорий шепнул людям:
– Не ищите Родьку! Посадили его на цепь.
– За что? – изумились богомольцы.
– А вот за то самое. Не лезь в пекло поперек батька, не самовольничай!
Люди заохали, закрестились.
– Где же он, горемычный?
– В подвале. Вон туда идите, за угол…
Богомольцы столпились около зарешеченного оконца без стекла. Из подвала доносился громкий, ясный голос:
– Святый боже, благодарю тебя, что сподобил еси меня принять сие мучение за правду, за то, что пожалел странников… Сладостно мне наказание: сам господь Иисус Христос претерпел за то, что проповедовал истину.
У женщин появились слезы умиления на глазах.
– Праведник! – в экстазе воскликнула одна из богомолок.
– Великий праведник! – подхватила другая.
Богомольцы умиленно слушали Родиона. Их увидел и выгнал из обители ключарь, а послушника перевели в глухой амбар без окон. Но молва о новом угоднике разнеслась по городу.
Через неделю Родиона выпустили, и сам отец ключарь прочитал ему строгое наставление, чтобы он вел себя тихо и скромно.
К этому времени юноша вдоволь насмотрелся на монастырские порядки. Он увидел, что они совсем не такие, какими он себе их представлял. Игумен, как самовластный князь, распоряжался иноками, о боге никто не думал, помышляли лишь об удовольствиях, вели сытое, праздное существование.
Родион под каким-то предлогом проник в монастырскую кухню. Там он увидел, как толстые повара-монахи с жирными лицами готовили поросят, кур, гусей для игуменского стола.
Послушник ужаснулся:
– Ведь устав запрещает инокам принимать скоромную пищу!
– Ничего, – рассмеялся старший повар, – отец настоятель сумеет отмолить грех перед господом!..
Ранним утром юный ревнитель правды, пользуясь сном привратника, выскользнул из калитки и разыскал митрополичьи палаты.
Ему удалось попасть к архимандриту Платону – маленькому старому монаху с морщинистым лицом. Тот выслушал горячий, сбивчивый рассказ Родиона. Юноша признался ему во всем, не утаил, что поступил в монастырь обманом, скрыв свое происхождение.
– Так ты, чадо, боярский сын? А зачем покинул родную матушку?
– Не мог я видеть, как она не по правде живет. Тяжко мне было лицезреть угнетение малых сих.
– Не по писанию поступил ты, сыне. Ибо сказано: «Чти отца твоего и матерь твою…» Да не о сем речь. Ты о грешных деяниях игумена мирянам рассказывал?
– Нет, отче святый!
– И правильно. Всякий человек грешен, но о грехах духовных лиц подобает судить токмо духовному начальству. Иначе среди православных будет великий соблазн и смущение. – Платон благословил послушника и сказал: – Иди с миром, чадо, а игумена я накажу.
