Анатолий Субботин - За землю Русскую
— Будем биться, княже, как умеем, — отозвался Чука. — Пешцы наши бывали в битвах с конным войском. Сядем на голову свинье.
— Пусть изведают меченосцы силу оружия нашего, — дополняя то, что сказал Чука, промолвил Александр. — Но не чело, други, решит исход битвы, а полки правой и левой руки и засадный. Там окажи свое мужество, Сила! — Александр улыбнулся в сторону Тулубьева. — И ты, Спиридонович!
Полку воеводы Тулубьева и карелам князя Тойво Александр велел быть правой рукой, полку Василия Спиридоновича и псковичам Ивана Колотиловича — левой. Воеводе Тулубьеву велел стать в укрытиях на мысу у Чудского озера, Спиридоновичу — в борах на Узмени. Дружине и секирникам указал стоять в засаде, за мысом, на льду Чудского озера, в стороне Вороньего Камня.
— Закроем все пути меченосцам, — указав, что делать воеводам, заключил Александр решение свое к бою. — Будем биться так, чтобы не уйти лыцарям ни в боры, ни к своему берегу, иссечем войско их, некому было б нести весть о побоище в Юрьев, то бишь в Дерпт по-ихнему. Тому лишь пощада наша, кто сложит оружие, примет плен. Тяжкий день предстоит, пусть отдыхают воины, но сторожи держите крепко, зорко смотрели бы они вперед, чтоб не врасплох встречать меченосцев, не им бы будить нас.
Глава 30
Ночь перед битвой
Ночью в войске никто не спал. Мутные облака сыпали редкий, по-весеннему ленивый и, казалось, теплый снег. Далеко впереди, на льду Узмени, конные сторожи. Они наблюдают за вражеским берегом и за тем, не прошел бы кто через Узмень непрошеный.
На открытой равнине, впереди твердей и за твердями, горят костры, но в борах, где расположились в укрытиях полки правой и левой руки, нет огней. Издали кажется, что тут, на равнине, собралось все русское войско.
У тлеющей колоды, на охапке еловых лап, брошенной на снег, отдыхал Ивашко. Не отрывая глаз смотрел он на бегающие огоньки. Вот раздался легкий треск. Из щелки, будто просеченной острым ножом на тлеющей поверхности колоды, вырвался язычок яркого пламени, а рядом зашипела обуглившаяся древесина, потемнела, и вместо пламени со свистом, точно из надутого сухого бычьего пузыря, когда проколешь его, показался белый рожок дыма. Тревожные проносились мысли в голове витязя. Вспомнилось прошлое — чистое приволье Лач-озера, страшная боярская клеть, Олёнушка… В эту ночь, перед битвой, как-то особенно горько было сознавать, что не нашел ее; даже вести о ней не услышал. А искал он всюду. И на пути, когда шли походом к Пскову, и зимою, на Пскове. Побывал он в Запсковье, на Полонище; ходил на Мирожу, в Медведев монастырь; искал на Крому, в Застенье… Казалось, не погибла она, близко где-то.
Промелькнул в памяти образ Васены, но лицо ее, как всегда, когда бы ни думал о ней, покрывалось туманом и уходило все дальше, дальше… Поздно, ах как поздно понял Ивашко, кто люб ему! Ведь казалось, нет никого лучше и краше Васены, в думах о ней искал счастье, и вдруг Олёнушка… Стройная, как елочка на подлесье, с темными вьющимися волосами, черными глазами, скрытыми под длинными густыми ресницами, какой знал он ее на займище, взяла себе его думы.
— Что не весел, витязь, опустил буйную? Зову тебя — не дозовусь.
От неожиданности Ивашко вздрогнул. Рядом Спиридонович. Редко видел Ивашко его на походе.
— Старое вспомнилось, Василий Спиридонович, — сказал.
— О матушке родной аль о красной девице?
— Матушки нет у меня… Ни матушки, ни родителя. Мал был, когда сиротою остался, не помню.
— Вутре битва, не по времени тревогою жить, — промолвил Спиридонович. И не понять: утешает он или укоряет Ивашку.
— Не страшусь битвы, — тихо, словно про себя, сказал Ивашко. — Вспоминается, что случилось на займище… На Шелони… Не легко и знать о том, Василий Спиридонович.
— А ты не сдавайся, не снимай шапку тоске, — сказал Спиридонович. — Вернемся в Новгород — поглядим… Авось найдем, что желаешь.
— Не найти, — помолчав, вздохнул Ивашко. — Знаю о том — не найти, а вот чудится — жива Олёнушка. Смелая она, Василий Спиридонович. Ночь ли, непогода ли, зверь ли лесной — ничего не страшится. Нет лучника, который сравнился бы с ней в стрелецком умельстве; легче и хитрее ее в бору никто не подойдет к красному зверю…
Ивашко умолк. Показалось, не слушает его Спиридонович: смотрит он в сторону и улыбается чуть.
— Не слушаешь ты, Василий Спиридонович, — сказал Ивашко. — Свои у тебя думы.
— Да. Есть у меня дума, Ивашко. Ждет меня в Новгороде жена молодая. Недолго жил с нею, а счастье узнал великое… Но, слушая тебя, не о себе думал. Метко стрелу пускает Олёнушка, молвил ты, а так ли метко, чтоб поспорить с искусными умельцами?
— Поспорила бы, — ответил Ивашко, не понимая, почто спрашивает о том воевода.
— Росла она на займище, в борах?
— Да.
— Не мастер я загадки загадывать, Ивашко, — продолжал Спиридонович. — Было бы в Новгороде да случись на пути Омоско-кровопуск, хитрую загадал бы. Перед масленицей, на рубеже, поспорили новгородцы с карелами: кто метче стрелу стрелит? Была потеха стрелецкая. Побил всех в стрелецком умельстве князь Тойво: три его стрелы перстеньком пали в «вороний глаз». После Тойво выбежал молодой новгородец, Володшиной сотни. Три стрелы в сердечко Тойвина перстенька стрелил…
— Хорош стрелец, — похвалил Ивашко.
— Так-то! Знать, не складна сказка.
— Складна, да к чему она?
— К тому, что юн отрок. Ни бороды у него, ни усов. Сиротой сказался, а зовут его Олёнком.
Ивашко вскочил, толкнул впопыхах ногою колоду. Пламя вспыхнуло ярче.
— Олёнком, — повторил он шепотом. — Правду ли ты молвил?
— То молвил, что слышал из уст отрока.
Внезапная догадка и поразила и испугала Ивашку. Олёнушка… Неужто и впрямь, как на займище: она рядом где-то, знает и видит все, а сама не сказалась.
— Юн отрок, — между тем продолжал свой рассказ Спиридонович, — не в походе быть бы ему, а сидеть дома, за спиной у родителя. Нынче Володшина сотня в сторожах на Узмени, а коли привела судьба — встретишься.
Александр не велел ставить шатер; коротка ночь, сон не ложится на веки. Отпустив воевод, он остался один у костра. Вокруг, на снегу, темнеют густо набросанные ветки ельника. Те, что лежат ближе к огню, оттаяли, пахнут прелой хвоей и смолью. Мука, дольше других воевод задержавшийся у костра, был неразговорчив; с полуночи и он ушел на стан суздальских ратников. Брат Андрей тоже коротает ночь со своими воинами.
На душе Александра тревожно. Ночь и бор скрывают стан войска. Утром меченосцы перейдут на русский берег и начнут битву. Александр не думал сейчас ни о поражении, ни о жестокости предстоящей сечи. Он давно готовился к битве с железными рыцарями, и теперь час этой битвы приближался.
Меченосцы — суровые воины; если что и можно поставить в вину им, так это заносчивость их и самонадеянность. Они жестоки и непримиримы. Воинское искусство свое ставят так высоко, словно ни в западных, ни в иных землях нет ему равного.
Где бы ни бились меченосцы, они неизменно начинают битву, нападая свиньею, как прозвали русские ратники клинообразное построение рыцарского железного полка. Александр не сомневался, что и на этот раз меченосцы останутся верными себе и поступят именно так, как поступали всегда. Поле битвы, которое избрал он, как нельзя лучше отвечало выгодам новгородцев. Перейдя Узмень, рыцарские полки окажутся на равнине, позади их останется запорошенная снегом гладь озера. Каждое движение вражеской рати будет открыто воинам Александра, тогда как сами русичи скрыты бором, невидимы.
Все, что делали меченосцы на подходе к Узмени, соответствовало желаниям Александра. Казалось, он предвидел все, что обеспечивало успех его войску в предстоящей битве. А если меченосцы разгадали его замысел? Устоят ли русские полки под напором рыцарской железной свиньи? Не устоят — много прольется крови. Александр старался представить себе все, что могло случиться в битве. И самое тревожное, горькое чувство, какое переживал он, был не страх встречи с сильным и храбрым противником, даже не опасность поражения, а страх того, что меченосцы, разгадав его замысел, не примут боя; не переступив Узмень, повернут вспять и уйдут к Юрьеву, под защиту городских стен. Дать врагу безнаказанно уйти с поля, избежав битвы, — что может быть позорнее!
Некоторое время Александр прислушивался к шуму и крикам, которые ветер доносил с того берега. Нет, не к уходу готовится войско крестоносцев. Оно торжествует победу. Пусть! Тем беззаботнее перейдут крестоносцы Узмень…
Лицо князя снова омрачила тревога. Перейдя Узмень, не оставят ли рыцари сильные сторожи на озере? Тогда потерпевшее поражение на русском берегу войско их сможет бежать с поля. Пополнив силы, меченосцы станут угрожать новым походом. Быть ли тому? Затем ли он вел полки, чтобы дозволить латынянам и впредь безнаказанно тревожить русские рубежи? Пусть крестоносцы кровью своей ответят за преступные свои замыслы, за те беды, кои принесли они Руси.
