Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)
Через некоторое время из каменоломни доставили двух рабов — хазарина и византийца, которые там, на месте, отвечали за отгружаемые изделия. На малом совете, проходившем в доме утопленной, а затем закопанной в комариной чащобе, большинством голосов приговорили рабов к сожжению на жертвеннике, как только он станет готов и на капище будут поставлены новые идолы.
Но, к удивлению присутствующих и великому огорчению Светозара, против такого решения совета высказался сам Аскольд, но поколебавшись, всё же согласился с общим мнением.
Рабов заковали в цепи и бросили в темницу. И на какое-то время, поглощённые напряжённой работой, о них забыли; помнил об узниках лишь кто кормил их, да и то не всегда.
Когда же в очередной раз кормилец принёс еду в темницу, то обнаружил её пустой… Поднял шум, сбежались стражники, прибыли Светозар и его сын, но никто не мог даже предположительно сказать, как сие случилось. Запоры на двери не сломаны, никакого потайного хода или подкопа не нашли: не могли же узники улететь, потолок низкий, каменный, мрачный, в темнице ни одного отверстия…
— Наверное, боги — христианский и иудейский — помогли, — усмехнулся Яромир. — Перенесли на небо.
Стражники поняли его шутку, мрачно улыбнулись, — отвечать-то им придётся…
Аскольд и Кевкамен с рындами пробирались верхом между короткоствольными деревьями, росшими в приболотной местности; вначале молча прислушивались к бойкому стуку топоров, — то в нескольких сотнях локтей отсюда рубилась засека. Потом заговорили, но очень тихо, чтобы никто не мог услышать.
— Они в надёжном схроне, княже, — горячо заверил грек.
— Как же ты сумел обмануть стражников? — спросил Аскольд.
— Я не обманул, а подкупил того, кто приносил рабам еду…
— Хотя тайно освободить узников приказал я сам, но падкий на золото человек должен, Кевкамен, быть наказан… Он служит у нас и, следовательно, предал…
— Княже, кормилец оказался христианином, и золото для него не играло важной роли.
— Ты хочешь сказать, что он из милосердия пошёл на предательство?
— Да, княже… И я не бы не стал называть этот проступок таким словом, иначе и нас тогда можно обвинить в измене… Вина тех, кого малый совет предназначил в жертву, полностью не доказана, а мы, их освобождая, действовали исходя из заповедей Господних. И спасибо тебе, княже, что сие дозволил…
— Значит, в понятие христианского милосердия должно входить и прощение своих врагов?..
— Да, должно! Но враги бывают разные… Но что сделали нам те двое?.. И мы правильно поступили, что спасли их… Тем более они пригодятся…
Аскольд повернулся к греку и удивлённо вскинул брови. Но Кевкамен приложил палец к губам, глазами показывая на близко подъехавшего старшего телохранителя по имени Тур, который попросил у князя разрешения обратиться.
— Говори! — недовольный тем, что их перебили, повелел архонт.
— Князь, рынды нашли яму, полную человеческих костей, детских… Она была присыпана сухим мхом.
— Что сие может означать? — спросил грек.
Аскольд призадумался, нервно потеребил подбородок, и глаза его посуровели.
— Поехали… Сейчас узнаем… — пообещал он и повернул коня за старшим телохранителем.
На обочине поляны возле столетнего дуба увидели доверху наполненную детскими костями яму. На краю её жался худой старик с длинной косой на голове, сплетённой втрое и спускавшейся до пят.
— Словили паскуду… В пещере жил. Злющ, как ползучий гад. Изрыгал изо рта огонь. Хазарский колдун… Жрец бога Санерга, — пояснил Тур. — Признался, что сушил кости пленных детей, размельчал в пыль, разводил в воде и поил немощных.
— Детей-то сперва убивали? — снова спросил Кевкамен.
— Он их удавкой душил… Эй, змей вонючий, а ну рыгни огнём! — Тур легонько стукнул рукояткой плётки по голове старика.
Тот сморщил лицо, которое сделалось, как печёное яблоко, округлил безбровые глаза и действительно выдул ртом пламя…
— Вот лешак! — беззлобно проговорил старший телохранитель. — Перед тем как сотворить огонь, он какую-то растёртую труху жевал…
— Ладно, ставь его посреди поляны… Сейчас я разберусь с ним. По закону милосердия… — Архонт весело взглянул на грека, пустил коня вскачь и, поравнявшись с хазарским жрецом, отсек ему мечом голову… Не оборачиваясь, приказал старшему над рындами Туру:
— Бросьте голову в яму с костями, а тело оставьте — пусть склюют птицы или сожрут шакалы. Кевкамен! Заворачивай коня, поедем к кумирне Сварога…
Но по пути на капище заглянули полюбопытствовать, как рубится новая засека. Аскольд сам взял в руки топор, сделал зарубку на дереве на уровне своей головы и, не дорубив ствол до конца, зашёл с тыльной стороны, упёрся плечом и повалил его. Но дерево не упало совсем, а переломилось на месте сруба, ощетинившись длинными острыми выщепами… А Тур и другие рынды, помогая своему повелителю, освободили дерево от листьев и заострили сучья в виде пик… Глядя на ладную работу Аскольда и его телохранителей, лесорубы, трудившиеся здесь, довольно почмокали языком.
— Молодчина! — кто-то вслух похвалил князя.
Но архонт сделал вид, что похвалы не расслышал… Но тут перед глазами его мысленно возникли заградительные насыпи вокруг Киева.
Между Почайной и широким полем засека, тянувшаяся на три десятка поприщ, давно не обновлялась… Деревья сгнили у корня и не могут служить для противника серьёзным препятствием… Конница просочится через такую «засеку» запросто, если впереди пустить тяжёлые волокуши…
На кумирне Аскольд встретил Светозара и поделился невесёлыми выводами. Воевода, подумав, обратился к архонту:
— Княже, ты вовремя об этом вспомнил… Мои лазутчики доносят: всё более и более хазарских войск подтягивается к границе. Верно, замышляется не просто разбойное нападение, а кое-что посерьёзнее… Судя по всему, они, прорвав наши укрепления, ринутся дальше, на Киев. Нам сие было известно раньше, и я об этом говорил и тебе, и Диру. Каган не поладил с царём хазарским, и поход отложили… Думаю, нужно из древлянской земли отзывать Дира с дружиной, и пусть он, не мешкая и не дожидаясь нас, приступает к усилению оборонительных укреплений вокруг Киева.
— Добре, воевода, — согласился Аскольд. — Посылай к нему от моего имени гонца.
— Яромира пошлю, сына своего…
— Пусть будет так.
В сей момент из кузнечного горна, установленного неподалёку от деревянного Сварога, которого довершали вырубать плотники, взлетели искры и послышались команды Данилы:
— Дидо, клади в огонь железную чушку, а ты, Ярил, посильнее мехами орудуй… Да потом бери кувалду, но после того, как я постучу молотком по наковальне…
— Чуешь, княже, Хват для Сварога уже человеческие головы ковать начинает…
— Хорошо, воевода, но наковано ли достаточно мечей и сулиц?
— Обижаешь кузнецов, архонт, ремесло своё они высоко держат!
— Верю… Железные головы тоже нужны… А на выкованные доспехи и оружие сам взгляну.
«Придирчив, что касаемо дела… С Диром в этом отношении попроще…» — подумал Светозар, а у самого засосало под ложечкой: а вдруг что не понравится князю?! Взыщет!
Но лицезрение Сварога заворожило. Пока бог стоял на корнях трёхсотлетнего дуба: ноги ещё не успели вырубить. А делали его из цельного, не сваленного на землю дерева, — на большой высоте ссекли крону и сучья, выдолбили лицо, шею, плечи, руки. В левой он будет держать су лицу, в правой — серебряный шар. Сварог должен быть огромный и сильный, каким представляли отца Даждьбога и бога огня Сварожича древние русы.
Сварог обладал миром, и в этом залог его крепости, и духовной, и телесной, а железные человеческие головы, положенные у ног бога, олицетворяли её. Поэтому ему пели гимны, звучащие мощнее, чем гимны Перуну, ибо Сварога «сильна стопа, издающая глухой гул, при шаге которой колеблется земля и трясётся море… Бог Сварог есть царь звёзд, а имя его вознеслось выше их… И выше Солнца, и выше Огня…»
Так должно было быть, ибо бог Солнца и бог Огня — всего лишь его сыновья.
Сильного бога ставили русичи на капищах своих порубежных земель, ставили для того, чтобы вороги воочию видели, как сильны русичи сами…
Жертвенников вокруг Сварога было десять, на два больше, чем у киевского Перуна, и класть их Погляд уже заканчивал.
— Как хорошо бы обновить сии камни сожжением тех двух рабов, — похлопал по жертвеннику Погляд, обращаясь к Светозару: к князю не посмел… — Да говорят, что они сбежали…
— Не твово ума дело, — оборвал словоохотливого каменщика воевода.
Улучив время, когда Светозар отъехал, чтобы поговорить со жрецами, Аскольд спросил Кевкамен а:
— Что тебе в последний раз поведал хазарин? Всё не находилось возможности полюбопытствовать…
