Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— А интересно, что нового слышно о Мариам?

Аиша вспомнила про свою давнюю подругу и спросила о ней, и это имя произвело разное впечатление на многих из присутствующих: Амина изменилась в лице, так что даже мускулы на нём исказились от сильнейшего негодования. А Ясин прикинулся, что не слышал её вопроса, отвлёкшись разглядыванием своих ногтей. Камалю же эта фраза вернула кучу воспоминаний, потрясших его. Хадиджа холодно ответила ей:

— А чего нового ты ждёшь услышать? Она развелась и вернулась в родной дом!

Было уже поздно, когда Аиша поняла, что по своей небрежности она встала на скользкий и неприятный путь и навредила матери, когда у неё сорвался с языка этот вопрос. И всё потому, что её мать с давних пор начала верить в то, что Мариам и её мать не были искренни, скорбя по Фахми, если вообще не злорадствовали над ними по поводу их горя из-за несогласия отца, господина Ахмада, на помолвку Мариам с её покойным сыном. Хадиджа стала зачинщицей, которая повторяла эту точку зрения, и вслед за ней последовала мать без всяких колебаний или размышлений. Вскоре её чувства к старым соседкам изменились, и сначала она стала относиться к ним с порицанием, а потом и вовсе порвала с ними отношения.

Аиша застенчиво произнесла, пытаясь оправдать свою инициативу:

— Я даже не знаю, что сподвигло меня спросить о ней.

Амина с видимым волнением сказала:

— Тебе не следует думать о ней.

Тогда ещё Аиша объявила о своём сомнении насчёт обвинения в адрес своей подруги, споря о том, что помолвка и всё, что окружало её, хранилось в секрете и не могло достигнуть дома Мариам в то время, и это решительно опровергало любой повод к злорадству её и её семьи… Но её мать не считала такое мнение доводом в столь серьёзном вопросе, что оправдывало запрет на любую незаметную утечку новости о тех, кого она касалась. Аиша не стала долго настаивать на своём мнении, опасаясь, что её обвинят в пристрастном отношении к Мариам или в охлаждении чувств к покойному брату. Однако из-за переживаний матери была вынуждена смягчить всю тяжесть своей оплошности, и потому сказала:

— Истину знает только Аллах, мама… Может быть, она невиновна в том, в чём мы обвиняем её.

Негодование Амины только ещё больше усилилось, в отличие от ожиданий Аиши, и на лице её даже промелькнули признаки гнева, казавшиеся странными у неё, ведь она была известна своей кротостью и спокойствием. Дрожащим голосом она сказала:

— Аиша, не говори о Мариам.

Хадиджа, разделяя материнские чувства, воскликнула:

— Хватит уже о Мариам и её поведении!

Аиша смущённо улыбнулась, не говоря ни слова. Ясин по-прежнему был занят своими ногтями, пока не закончилась эта бурная перепалка. Один раз он чуть было не влез в разговор, одобрённый словами Аиши «Истину знает только Аллах, мама…», но его заставил промолчать ответ Амины, сказанный дрожащим, непривычным для неё голосом. Он молчал, но внутренне был благодарен своему языку за все блага, что несло в себе молчание. Камаль следил с интересом за разговором, хотя лицо его ничего не выражало. Он давно уже научился в деликатных неблагоприятных обстоятельствах, — ибо сама любовь заставила его, — притворяться и быть хозяином положения, скрывая свои чувства и изучая людей, если того требовала необходимость, чтобы все думали, что он испытывает противоположные чувства. Он вспомнил, что слышал раньше о «злорадстве» семейства Мариам, и хотя не воспринял это обвинение всерьёз, и на память ему пришло тайное послание, которое он сам передал Мариам, а также её ответ, который он принёс Фахми. То была старинная тайна, которую он хранил раньше и продолжал хранить сейчас из-за обещания, данного брату, и в знак уважения к его пожеланию. Камаль был удивлён тем, как это он тогда не понял смысла послания, что отнёс Мариам — до него это дошло лишь недавно, когда смысл его пробился в нём самом в виде новой жизни… По его выражению, то послание было камнем с загадочными важными надписями, выгравированными на нём, пока к нему не пришла любовь и не решила все загадки. От него не ускользнул гнев матери — это было новым явлением в её жизни, неизведанным ранее, в тот роковой период. Она больше не была такой, как раньше. Это не была серьёзная или постоянная перемена, но время от времени на неё накатывали подобные приступы, чего раньше не случалось с ней, а если всё-таки и случались, то она не поддавалась им. Что он мог сказать об этом? Раненое сердце матери, о котором он знал совсем немного — только то, что прочитал в своих книгах. Он очень страдал из-за неё. Но что же скрывалось за поведением Хадиджи и Аиши? Можно ли было обвинить Аишу в том, что её воспоминания о Фахми потускнели? Он не представлял этого и не мог стерпеть саму эту мысль. Она была добродушной, и в сердце её было достаточно места для любви и дружбы. Как казалось, она была склонна — и в этом её можно было оправдать — считать Мариам невиновной, а может быть, она просто тосковала по тем временам, когда они были подругами, ибо сердце её было открыто всем людям. Хадиджа же была задушена семейной жизнью, и считалась лишь матерью и домохозяйкой, потому ей не было необходимости в Мариам или в ком-либо ещё. От всего прошлого у неё остались лишь крепкие чувства к собственной семье, особенно к матери, по следам которой она пошла. В том не было ничего удивительного!..

— А вы, господин Ясин, до каких пор вы будете холостяком?

Ибрахим обратился с этим вопросом к Ясину, побуждаемый искренним желанием очистить атмосферу в комнате. Ясин шутливо ответил:

— Юность меня давно покинула, так что это дело решённое!

Халиль Шаукат серьёзным тоном, указывавшим на то, что он не понял шутку Ясина, произнёс:

— Я женился, когда был примерно в вашем возрасте. Вам разве не двадцать восемь?

От упоминания о возрасте Ясина Хадиджа почувствовала досаду, так как это косвенно указывало и на то, сколько лет ей, и она резко сказала Ясину:

— А разве ты не женился и не избавил людей от разговоров о твоей холостяцкой жизни?

Ясин, который в первую очередь стремился быть любезным с Аминой, сказал:

— Прошли годы и заставили человека позабыть о своих желаниях!

Хадиджа повернула голову назад, будто её подтолкнули кулаком, и бросила на него взгляд, который говорил: «Шайтан, ты одержал надо мной верх», и вздохнув, сказала:

— Увы тебе! Скажи лучше, что брак тебе больше не нравится — это будет честнее всего!

Чтобы показать свою прочную привязанность к нему, Амина сказала:

— Ясин — хороший человек, а хороший человек не будет воздерживаться от женитьбы, если только он не вынужден обстоятельствами. На самом деле, тебе пришло время подумать о том, чтобы выполнить то, чему учит твоя религия…

Он часто думал о том, чтобы совершенствовать свою веру, и не только за тем, чтобы вновь испытать судьбу, но ещё и из желания ответить на унижение, выпавшее на его долю в тот день, когда он был вынужден — по наущению отца — дать развод Зейнаб, осуществив «желание» её отца — Мухаммада Иффата!! Затем произошло убийство Фахми, отогнавшее все его помыслы о женитьбе, пока он чуть ли не привык к такой холостяцкой жизни, хотя и сказал Амине, веря в свои слова:

— Что-то просто неизбежно, и всему своё время…

Их размышления ни с того, ни с сего прервали громкие крики, шум и гам, раздававшиеся со стороны лестницы вместе со звуком стремительных шагов, и удивлённые взгляды их устремились к входной двери. Через мгновение на пороге показалась Умм Ханафи, которая нахмурилась и с трудом переводила дух. Она закричала:

— Хозяйка, дети! Господин Абдуль Муним и господин Ридван дерутся кулаками. Они бросили в меня камни, когда я пыталась их разнять…

Ясин и Хадиджа поднялись и помчались к двери, затем вышли на лестницу. Прошла минута-другая, и они оба вернулись: Ясин тащил за руку Ридвана, а Хадиджа толкала перед собой Абдуль Мунима, легонько ударяя его в спину. За ними с громкими криками последовали и остальные дети. Наима побежала к своему отцу, Халилю, Усман — к Аише, Мухаммад — к своей бабке, Амине, а Ахмад — к отцу, Ибрахиму. Хадиджа начала ругать Абдуль Мунима и предупредила, что он в следующий раз больше не придёт в дом своего деда, так что мальчик громко расплакался, и указал пальцем на Ридвана, который сидел между своим отцом и дядей Камалем, и крикнул: