Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Гостиная на верхнем этаже унаследовала роль гостиной на покинутом нижнем этаже, была устлана теми же циновками и заставлена теми же диванами, а к потолку её прицепили большую люстру, и она стала местом посиделок и кофейней для тех, кто остался жить в этом старом доме. В течение дня, несмотря на свою переполненность, эта комната сохраняла покой, и хоть от отца и остался единственный след — распространившийся по дому аромат его одеколона, — они смогли перевести дыхание. Разговоры и смех становились всё громче, в комнате началось движение, и семейная посиделка снова приняла свой прежний вид: Амина сидела на диване перед кофейным сервизом, а на другом диване перед ней — Хадиджа и Аиша, а на третьем диване уселись Ясин с Камалем. Вскоре к ним также присоединились Ибрахим и Халиль Шаукат — после ухода Ахмада. Ибрахим сел справа от тёщи, а Халиль — слева.

Едва Ибрахим уселся на своё место, как обратился к Амине заискивающим тоном:

— Да благословит Аллах эти руки, что подали нам эти вкуснейшие блюда, — затем он перевёл свои крупные томные глаза на всех собравшихся, словно обращался ко всем. — Ох уж это рагу…, рагу!.. Чудо этого дома. Но не сами его ингредиенты — хотя они замечательные и вкусные, — а то, как именно их потушили. В тушении вся изюминка!! Это искусство и самое настоящее чудо. Покажите мне такое же рагу, вроде того, что мы сегодня ели!..

Хадиджа внимательно следили за его словами, не то подтверждая его признания в кулинарном мастерстве матери, не то протестуя против того, что он её совершенно игнорирует. И когда он остановился, чтобы дать возможность остальным слушателям выразить своё мнение, не сдержалась и сказала:

— Это бесспорно и нет нужны в свидетельстве о том, но я напомню — думаю, что это заслуживает внимания — что вы неоднократно наполняли свой живот в собственном доме такими же рагу, ничуть не менее вкусными, чем сегодняшнее!

Многозначительная улыбка появилась на лице Аиши, Ясина и Камаля. Мать же, казалось, пыталась преодолеть своё смущение, чтобы произнести слова благодарности Ибрахиму и в то же время угодить Хадидже. Но Халиль Шаукат опередил её и сказал:

— Госпожа Хадиджа оказалась права: её рагу достойнее всего, нельзя это забывать, брат…

Ибрахим перевёл взгляд с жены на тёщу, улыбаясь как бы в оправдание, а затем сказал:

— Упаси Боже, чтобы я забыл об этом её достоинстве, но в любом случае я лишь хотел поговорить о великой мастерице, — тут он засмеялся! — Я намекаю на искусство твоей матери, а не своей!

Он подождал, пока утихнет смех, вызванный его последними словами, затем продолжил восхвалять Амину, обратившись в её сторону:

— Но вернёмся к рагу. Кстати, почему мы ограничиваемся, говоря лишь о рагу?!.. На самом деле, все остальные блюда были не менее вкусными и роскошными. Возьмём, к примеру, фаршированный картофель, перчёный рис с потрохами и печенью, мулухийю, ассорти солений. И, о Аллах — такие мясистые куры!.. Скажите мне, дорогая тёща, чем вы их кормите?

Хадиджа с язвительной насмешкой ответила ему:

— Она кормит их рагу!

— Мне придётся долго ещё заглаживать признание превосходства этой семьи, но Аллах прощающ и милосерден в любом случае. Так давайте попросим Аллаха умножить радостные дни… Поздравляю тебя с окончанием бакалавратуры, господин Камаль. Иншалла, пусть тебе сопутствует успех и после получения диплома…

Амина покраснела от смущения и радости, и поблагодарила:

— Да благословит вас Аллах успехами ваших сыновей — Абдуль Мунима и Ахмада, а господина Халиля — успехами Наимы, Усмана и Мухаммада, — затем она обернулась к Ясину, — а Ясина — успехами Ридвана…

Камаль украдкой поглядывал то на Ибрахима, то на Халиля, и на губах его застыла улыбка, которой он обычно скрывал скуку и отсутствие интереса к разговору, в котором у него пропадало всякое удовольствие участвовать, даже если того требовал такт. Этот мужчина говорит о еде, как будто всё ещё сидит за столом, опьянённый своим чревоугодием. Еда… Еда… Еда… Эта тема не заслуживает такого внимания.

Эти двое странных мужчин, кажется, ничуть не изменились со временем, как будто были оторваны от его хода. Ибрахим сегодня точно такой же, каким был вчера, разве что ему было теперь около пятидесяти, однако единственным, еле заметным признаком возраста, были морщинки под глазами и в уголках рта, да невозмутимый тяжёлый взгляд, придававший ему не столько величавости, сколько праздности. Ни одного волоска — как на голове, так и на завитых усах — не поседело, а тело его было по-прежнему крепким и сильным, не изуродованным ни одной дряблой морщиной. Однако схожесть обоих братьев была полная, за исключением отдельных, самых незначительных черт, вроде волос: у Халиля они были длинные и гладкие, а у Ибрахима — коротко подстриженные. Их сходство и в состоянии здоровья, и в томном взгляде на самом деле давало повод для насмешек и презрения. На обоих были надеты костюмы из белого шёлка, и каждый снял с себя пиджак, выставляя напоказ белую рубашку из такого же шёлка с золотыми запонками, сверкающими в петлях. Только их внешний вид говорил о знатности, и больше ни о чём. За эти семь лет, когда обе семьи породнились, Камаль оставался, бывало, надолго или нет, наедине с одним из них, но ни разу у него не состоялось с ними разговора по существу!.. Что же тут критиковать? Если бы не это, не было бы и успешной гармонии между ними и обеими сёстрами!.. Презрение к счастью не противоречило симпатии, дружбе и любви. Ух… Кажется, что разговор о рагу ещё не закончен. Вот и господин Халиль Шаукат готовится взять слово:

— Мой брат Ибрахим был прав в том, что сказал. Да не лишимся мы никогда таких мастерских рук. А стол был превыше всяких похвал…

Амина в глубине души любила похвалу, и часто страдала от её отсутствия из-за ощущения того, что она усердно и добровольно трудилась, из любви обслуживая дом и его обитателей. Ей так часто хотелось услышать ласковое слово от супруга, однако не в обычаях господина Ахмада было расхваливать её, и если он и высказывал похвалу, то лаконично, да и то в редких случаях, которые она почти не помнила. Поэтому, сидя в компании Ибрахима и Халиля, она оказалась в удивительно непривычном состоянии, которое наполнило её неподдельной радостью, но в то же время возбудило крайнее смущение. Скрывая свои чувства, она сказала:

— Не преувеличивайте, господин Халиль. У вас есть мать, кулинарное мастерство которой настолько высоко, что если кто-то познакомится с ним, он откажется от любой иной пищи!..

Пока Халиль снова вернулся к своей похвале, Ибрахим отвёл глаза в противоположную сторону — к Хадидже — и встретился с её взглядом — она не сводила с него глаз, словно ожидая и готовясь. Он победоносно улыбнулся, обращаясь к тёще:

— Некоторые люди не признаются вам в таком мнении, дорогая тёща…

Ясин понял, куда целилось это его замечание, и громко расхохотался, и вскоре поднялся всеобщий смех; даже на губах Амины — и той — появилась широкая улыбка, и туловище её затряслось от скрытого смеха. Она маскировала это тем, что опустила голову, словно уставившись в свои колени. Лишь лицо одной Хадиджи оставалось неподвижным — она ждала, пока стихнет буря, а потом вызывающе сказала:

— Наши противоречия касались не еды и её приготовления, а моего права быть полноправной хозяйкой в делах собственного дома, и не меня в том винить…

На память собравшихся вновь пришла давняя распря, которая вспыхнула в первый год замужества Хадиджи между ней и её свекровью по поводу «кухни» в доме — останется ли та под полным руководством матери семейства, или Хадиджа будет полноправной хозяйкой на собственной кухне, как ей того и хотелось. Спор был серьёзный, угрожавший единству семьи Шаукат, и вести о нём дошли даже до Байн Аль-Касрайн: о нём узнали все, за исключением господина Ахмада, которому никто не посмел о нём сообщить. Ни о нём, ни об остальных спорах, которые возникли следом за тем между свекровью и её невесткой. Хадиджа, пораздумав об этой борьбе, поняла, что рассчитывать ей нужно только на себя, так как муж, по её же выражению, был «слюнтяем» — ни за неё, ни против. Всякий раз, как она подбивала его встать на защиту её права, он как бы в шутку отвечал ей: «О госпожа… Хватит нам уже этой головной боли», но если он и не помогал ей, однако и не сдерживал. Она вышла на это поле в одиночку и рискнула подняться против почтенной старухи со всей смелостью, которой от неё никто не ожидал, и упрямством, которое сослужило ей службу даже в такой деликатной ситуации. Старуху удивила смелость той, которой сама помогала появиться на свет, и вскоре разгорелся бой и вспыхнул гнев. Она стала напоминать Хадидже, что если бы не её заслуга, то даже в своих мечтах девушке не заполучить было мужа из семейства Шаукат. Но Хадиджа, несмотря на свой бунт, подавила в себе ярость и остановилась на решении добиться своего, не обращаясь к своему злополучному острому язычку из-за высокого положения свекрови, с одной стороны, и из-за страха, что та пожалуется её отцу, с другой. Её хитрость привела её к тому, чтобы подбить Аишу к неподчинению, но она обнаружила, что сестра ленива и труслива, и отказывалась не из любви к свекрови, а из-за предпочтения покоя и мира, которыми она без всякого счёта наслаждалась в доме под сенью тирании старухи, заправлявшей всем и вся. Она вылила свой гнев на сестру, обвинив её в слабости и малодушии. Затем упрямство вновь оседлало её и она продолжила свою неизменную «борьбу» без всяких колебаний, пока старухе не надоело, и она нехотя не уступила своей невестке-«цыганке» её право быть независимой на собственной кухне, сказав старшему сыну: «Поступай как угодно. Ты слабый и не в силах воспитать собственную жену. Твоё вознаграждение теперь — в том, что ты навсегда лишён права есть то, что я готовлю!» Хадиджа добилась желанной цели и вернула себе медную утварь — часть своего приданого, и Ибрахим подготовил для неё кухню так, как она сама планировала. Но она потеряла свекровь и уничтожила узы любви, связывавшие её со старухой с колыбели. Амина не могла вынесли мысли о конфликте и терпеливо ждала, пока все успокоятся, а затем попыталась при помощи Ибрахима и Халиля «обработать» старуху, пока не наступил мир. Однако что это был за мир?… То было непрочное перемирие, сталкивающееся то с препирательствами и ссорами, то опять с воцарявшимся покоем, а затем снова ссоры, и так далее… Каждая из них перекладывала ответственность на другую. Амина была в тупике. Ибрахим занимал нейтральную позицию или был просто наблюдателем, как будто это его и вовсе не касалось. И если он принимал решение вмешаться, то делал это как-то вяло и довольствовался тем, что спокойно повторял свой совет, однако холодно и не обращая внимания на ругань матери или упрямство жены. Если бы не искренность и мягкость Амины, то старушка бы к своей радости давно бы уже пожаловалась господину Ахмаду. Но она неохотно отказалась от этой затеи и стала изливать душу в длинных разговорах со всяким: родными и соседями, кого встречала, и объявляла во всеуслышание, что выбор ею Хадиджи для своего сына был самой большой ошибкой, что она совершила в жизни, и что теперь ей приходится нести это наказание.