Рожденные на улице Мопра - Шишкин Евгений Васильевич
И Алексей, и Инна рассуждали об противоречивом царствовании Екатерины, которая истово, боясь заговора, свержения и предательства, делала всё для дворян и не жаловала, травила русских простолюдинов. А владелец здешнего имения, фаворит правящей немки Екатерины Шереметев, который был губернским предводителем московского дворянства, привнес в свое имение некий дух холодной западной красоты, а во всю здешнюю атмосферу, даже в облегающий усадьбу лесопарк с большим прудом, многими озерцами, аллеями — дух таинственности и чрезвычайной, взрывной плотской любви…
— Да и сам пьяница и повеса Шереметев, — говорил Алексей, — в конце концов влюбился в свою крепостную. По воспоминаниям очевидцев, только она — крепостная графиня Марья — умела с ним управляться, когда он чудачил по пьянке.
Инна, чуть улыбаясь, казалось, не слушала Алексея.
— Леша, — вдруг сказала настороженно она, — тебе, наверное, влетит из-за меня? Ты ведь должен…
— Я никому ничего не должен. — Алексей обнял Инну.
Он хотел поцеловать ее, она резко отпрянула, но тут же сама обвила его шею руками.
Через минуту она шептала ему:
— Леша, тебя ко мне приставили? Скажи честно.
— Да.
— Ты должен что-то мне, как это сказать, втюхать?
— Да.
— Не думала, что ты признаешься.
— Да.
— Что «да»?
— Всё — «да». И только «да».
— Я глупая. Глупая! Я понимаю, что мне этого нельзя… Я не за этим приехала сюда. — Инна смотрела на него болезненно пристальным взглядом, ища, очевидно, в его глазах ложь, коварство, издевательство… — Леша, ты не предашь меня? Скажи мне честно. Не бойся!
— Нет.
— Я тебе верю. Все остальное пусть лежит на твоей совести. Видит Бог… Извини, просто мне показалось, что мы вляпались в какую-то неприятную историю…
— Ничего не бойся.
— С тобой я ничего не боюсь! — тут же ответила Инна. Она смотрела на него так, как смотрят дети, которые еще не научились врать, которым незачем это делать.
Алексей отвернулся от монумента — перед ними, за кущами деревьев открывалась колокольня и церковь. Они оба перекрестились, глядя на кресты, теряющиеся в белых наплывах облаков на ярком солнечном небе.
В церкви Алексей и Инна не произнесли ни слова. Они стояли рядом против иконостаса, в окружении икон, ликов, в окружении свечных огней. Время от времени, каким-то необъяснимым порывом на них снисходило желание перекреститься, и они слагали пальцы в щепоть, молились. И все это время они говорили с кем-то и одновременно — между собой…
Возможно, они стояли слишком выразительно — посреди церкви, — возможно, их одеяния, и воздушная косынка, будто фата на голове Инны, и цветистый галстук Алексея говорили о чем-то незаурядном и броском…
— Это кто? Жених и невеста, что ли? — услышали они за спиной шепот девчонок-экскурсанток.
И потом, после церкви, где пахло свечами, где звучала неслышимая музыка, печальная и торжественная, где иконы и огни свеч призывали жить как-то иначе, а не так, как сейчас, они чувствовали на себе чье-то заинтересованное внимание. Служители музея-усадьбы, билетеры, экскурсоводы, охранники милиционеры, даже уборщики парка с метлами провожали их взглядом.
Они смотрели на Алексея и Инну не только потому, что те бросче и дороже одеты, чем окружающие, но и потому, что взгляд цеплялся за них, как за людей, которые заражены любовью и привязанностью друг к другу; взгляд человеческий всегда ловит влюбленных, душа человеческая всегда хочет побыть с ними, в их среде, ауре, хоть недолго побыть, а ум человеческий мечтает услыхать от них хотя бы слово…
Администратор музея, должно быть, это был именно администратор музея, в очках, низенький, лысоватый с пухом оставшихся волос по вискам, поздорвался с Алексеем и Инной, будто со знакомыми, кратко рассказал об уникальности музея и уже скоро предложил сделать благотворительный взнос, толстым носом чуя, что людям этим здесь нравится, что влюбленные здесь не жадятся, оставляя за этим местом добрую нескупую память…
Возле сфинксов у пандусов подъезда графского дворца Алексея и Инну остановил бородатый растрепанный фотограф в джинсовой тужурке с набитыми оттопыренными карманами.
— Я вас просто так сфотографирую. Для себя… Встаньте, пожалуйста, сюда… Вот… Стройная светловолосая дама в красном, с воздушной косынкой на плечах, опирается на плечо элегантного мужа, — комментировал фотограф, выстраивая композицию. — Внимание! Фотографии будут через час! В любом случае я вам благодарен. Можно, я буду использовать это как рекламу?
Алексей и Инна переглянулись:
— Можно, — сказали почти враз.
Солнце садилось, лучи сквозили сквозь высокие вершины высоких лип. С востока на небо взбиралась туча. Откуда-то из-за пруда ветер принес запах дыма, шашлычного дыма.
— Нам пора пообедать? — сказала Инна.
— Здесь только забегаловки. Шашлыки, пиво, фисташки.
— Не хочется отсюда уходить. Лишь бы не отравили…
— В ресторане, где нас ждут, скорее, чем здесь, подсыпят яду.
— С тобой я — куда угодно.
— Неужели?
— Я серьезно, — серьезно сказала Инна, прижалась к плечу Алексея.
В открытом кафе они ели не совсем прожаренные шашлыки из жилистого мяса, пили дешевое шампанское из больших пластиковых стаканов. Ветер тормошил матерчатый широкий зонт над столиком. Невдалеке блестел пруд, где десятка два уток грудились у берега, кормясь хлебом, который кидали дети. За прудом сиял шереметевский дворец, который что-то уже натворил в их судьбе.
— Леша, давай построим такой же дворец и будем жить там… У моря. Ты любишь море?
— Да, — кивнул Алексей и достал кошелек: — Вот ерунда, — сказал он. — Боюсь, по карте они посетителей не рассчитывают… Эй, приятель, — кликнул он чернявого подростка-официанта, который их обслуживал. — По карте вы нас рассчитаете?
— Нет, только наличными.
— Принесите счет.
— Ты по-настоящему любишь море?
— Очень люблю.
— Ты приедешь ко мне? У меня есть яхта. Мы выйдем с тобой в море. Обещай мне, что приедешь, — быстро, зажигательно заговорила Инна.
— Ты не слишком много требуешь от меня?
— Пообещай. Только об этом, я тебя прошу. Больше мне ничего не нужно. Ты приедешь? — она настаивала и не мигая смотрела ему в глаза.
— Да. Я приеду к тебе. Мы будем кататься на твоей яхте, — ответил Алексей. — У тебя есть наличные деньги? Я свои все передал в фонд музея…
— Нет, — растерянно сказала Инна, — я все наличные оставила в церкви. Там у них короб для пожертвований…
Подросток-официант принес счет в темной папочке и отошел. Алексей взглянул:
— Ладно, деньги пустяшные. Уйдем без расчета… Слушай меня внимательно. Сейчас ты поднимаешься и спокойно уходишь к тем кустам, на тропку. Как только скроешься за ивами — сразу дуй во все лопатки. Без остановки, по тропке! Когда упрешься в маленькое озеро… Думаю, к этому моменту я тебя догоню. Всё!
Инна побледнела, стала озираться, но вскоре взяла себя в руки и безукоризненно исполнила то, что приказал Алексей. Она ушла из летнего кафе твердо, гордо, не маленькой преступницей… Когда Инна скрылась за деревьями, Алексей подозвал официанта, преспокойно рассчитался с ним заначенными наличными и спросил:
— Ты свистеть умеешь?
— Умею, — скривил он рот.
— Пойди к тем деревьям и свистни раза три. Громко-громко! Вот тебе гонорар.
Три пронзительных свиста погнали Инну еще скорее. Она неслась со всех ног. Сердце рвалось из груди — и больше всего от страха, что Алексей попадется в чьи-то злые лапы.
…Она сломала каблук босоножки. В кровь разбила колено и при падении ободрала до кровавых бороздок обе ладони. Она истово бежала по тропке, невзирая на травмы, прихрамывая на сломанной босоножке и стискивая от боли зубы, превозмогая жжение в разбитом колене.
Алексей настиг ее уже у озера. Он тут же подхватил ее, хромающую, на руки.
— Боже, Инночка! Какая ты легонькая!
Это было маленькое круглое озеро с черной водой, окруженное соснами и диким орешником. По озеру плавала стайка уток: мать и подрастающий выводок. Зеленая ряска тянулась вдоль одного берега, в ней торчали на зеленых листах желтые кувшинки.
