"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет
– Иисус мертв. Он был осужден и признан виновным, нет нужды судить его повторно. Павел, как я понял, ознакомившись со свидетельствами, не призывал в своих проповедях к восстанию против Рима. Очевидно… – я взял несколько бумаг и быстро их пролистал, – что он, будучи гражданином Рима, подвергался жестокому обращению – его трижды сильно избивали, без суда сажали в тюрьму, он был забросан камнями и оставлен умирать на дороге. – Я посмотрел на Павла. – Похоже, скорее у тебя есть основания выступить с обвинениями портив нас, нежели у нас – против тебя. Ты умеешь прощать.
– В этом я следую учению Иисуса, – отвечал он. – Так он заповедовал.
– И все же – почему ты это делаешь? Почему проповедуешь, несмотря на угрозу для собственной жизни?
Мне действительно хотелось узнать, что двигало этим человеком.
– Могу я встать, цезарь? Хочу обратиться к тебе лично.
Я кивнул. Павел встал со своего стула и шагнул в мою сторону.
– Цезарь, ты – атлет, у тебя есть опыт состязаний. Ты знаешь, каково это – тренироваться, испытывать себя на прочность. В забеге участвуют многие, но приз достается только одному. Вот только ты соревнуешься за венок, который увянет, а я – за венец нетленный, который дарует сам Иисус. Мы пренебрегаем телом во имя цели. Это движет мной, это движет и тобой. Мы товарищи в нашем соперничестве, братья в нашей самоотверженности, смысл которой другим не дано понять.
Он видел меня насквозь. Его проницательность настолько меня потрясла, что в какой-то момент я потерял дар речи.
– Не вижу в том, что произошло, твоей вины, – наконец сказал я. – Ты свободен. Сожалею, что тебе так долго пришлось ждать возможности со мной встретиться.
– Время в его руках, – ответил Павел. – Он приводит нас туда, где нам должно быть.
Кто? Иисус? Бог? Но я не желал слушать проповеди о его боге. Мне достаточно было того, что наконец нашелся человек, который понял, что мной движет, – дар и в то же время проклятье.
– Он виновен, а ты позволил ему уйти! – накинулась на меня Поппея, едва мы вернулись в наши покои.
– О, не переходи так быстро на латынь. Поговори еще немного на греческом, такой чувственный язык.
Я попытался ее обнять. В гневе Поппея особенно меня возбуждала. Это был вызов, проверка – смогу ли оседлать бурю и унять волны.
– Я сейчас тебя не соблазняю, – сказала она на латинском. – Ты обещал, что примешь меры против этой мерзкой секты, а вместо этого улыбался и даровал ему свободу, а перед тем еще и выслушал длинный список его мытарств.
– Я еще до суда ознакомился с историей его служения, и я никогда не обещал наказать эту секту. Ты говоришь неразумно.
Поппея села на скамью, откинулась назад и смерила меня взглядом.
– Ты был как глина у него в руках. Он подбирал слова, которые точно тебя зацепят. Говорят, он мастер в этом деле, всегда кроит свои речи под тех, кому проповедует.
Она оспаривала его искренность в разговоре со мной, и это меня возмутило.
– Так принято; люди учитывают, что приятно слышать собеседнику, а что нет. Все так поступают, а ты сейчас просто-напросто меня провоцируешь.
– Не провоцирую; я требую, чтобы ты отнесся ко мне с не меньшим уважением, чем к нему. Выслушай, что я тебе расскажу об этих людях, а потом посмотрим, не пожалеешь ли ты, что его отпустил. Теперь он продолжит свое грязное дело и будет обращать людей в свою ересь.
– Что для одного ересь, для другого – истинная вера, – заметил я. – Почему так важно, во что верят эти люди?
– Важно не то, во что они верят, важно, что они делают. – Поппея поправила платье на коленях и заговорила медленнее, явно подбирая слова. – Они бунтари и представляют опасность для государства.
– Убеди меня, – сказал я, скрестив руки на груди.
– Во-первых, всякий раз, встречаясь, они нарушают закон. Не санкционированные государством собрания запрещены. Ты знаешь, Август так решил, чтобы предотвратить деятельность тайных обществ. И принятый нашими предками Закон двенадцати таблиц запрещает ночные собрания, но эти люди тайно встречаются на закате и по ночам.
Поппея была права, тайные собрания – основа любого заговора.
– Эта чужеземная секта подрывает нашу римскую религию. Сначала – дионисийцы, потом почитатели Исиды; мы старались избавиться от них, поставили их вне закона, но они продолжают просачиваться обратно в Рим. Или культ Атиса… его жрецы на своих служениях или празднествах наносят себе увечья. Все эти инородные секты – дикие и растленные версии истинной религии.
– Ты забыла добавить в свой список иудеев, – заметил я.
– Иудеи не такие.
– Ты так говоришь, потому что расположена к ним. Но разве они не с востока, как другие? Разве они не проводят странные ритуалы, на которые не допускают посторонних?
– Их службы – никак не тайные ритуалы, в империи по всем провинциям множество синагог, любой может туда зайти. И даже принять иудаизм, если согласится пройти весь обряд. Любой может читать их священную книгу. Они платят налоги. Они – хорошие граждане.
– Понятно: пока они платят налоги, их религия разрешена? А разве те, кого обратил в свою веру Павел, не платят налоги?
– Сомневаюсь. Они в большинстве своем происходят из низших слоев общества: рабы, преступники, бродяги.
– Я правильно понимаю, что основой твоего неприятия является то, что эти люди в социальной иерархии занимают самую нижнюю ступень?
– Ты будто хочешь обвинить меня в снобизме.
– Моя дорогая Поппея, ты и есть сноб. Я люблю тебя, но это так. Тебе не нравятся простые люди, которые толпами стекаются на игры или гонки колесниц, как не нравится и то, что я порой провожу с ними время. Но я предпочитаю их сенаторам. Простые люди искренние и честные, а сенаторы – нет. Посему если какая-то религия их притягивает, значит в ней есть что-то ценное.
– Ты невыносим! – Поппея резко встала. – Не желаешь ничего ни слышать, ни видеть.
Я тоже встал:
– А я бы сказал, что ты пристрастна и это мешает тебе и видеть, и слышать. Они не нравятся твоим любимым иудеям, поэтому они плохие. Ну же, Поппея, довольно, ты выше этого.
– Хорошо, пусть их секта процветает. Да ты сам слышал, что их последователи есть и здесь, в императорском доме. А знаем ли мы, кто они? Нет, они держат это в тайне. Если их вера такая безобидная, зачем секретность? Им следует гордиться принадлежностью к своей секте – они же ведут себя так, будто она постыдна.
– Возможно, они просто не хотят навлечь на себя недовольство, – предположил я. – Недовольство Августы – такая перспектива любого испугает. Они наливают тебе воду, ухаживают за твоими цветами, опрыскивают духами твои платья и держат свою веру при себе. Не вижу, как их тайные мысли об этом мертвом Иисусе могут плохо сказаться на способностях выполнять все эти обязанности.
– О-о… – простонала Поппея. – Мне до тебя не достучаться. Как говорят любимые тобой простолюдины, нет слепее того, кто не желает видеть.
И она удалилась в свои покои, а я остался в комнате с многоцветным мраморным полом, окруженный бронзовыми и мраморными статуями – наедине с искусством, которое никогда меня не подводило и не покидало.
Это действительно был венец, к которому я стремился. И Павел это понял.
LXIX
В прошлые годы осень напоминала грузную, сонную матрону, зрелую и мягкотелую, в этом она была бодрой и свежей, а теперь еще и намекала на скорый приход зимы. Из-за резких ветров я начал носить тяжелые туники и плащи и в какой-то момент даже допустил мысль о том, что Август не был так уж нелеп, когда, спасаясь от холода, обматывал ноги шерстяным сукном.
Поппея заказала новый гардероб: платья из шерсти тонкорунных овец Галатии и паллу с оторочкой из леопардового меха. А еще инкрустированные лазуритом гребни из слоновой кости. В эту осень она со своим парикмахером придумала новую прическу – волосы забирали наверх и только несколько локонов пускали по шее.
