Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
В этом спектакле всем его советским участникам полагалось выражать дружелюбие, а не так давно еще высмеиваемому советской прессой американскому президенту предлагалось сыграть роль доброго американского дедушки. Рейгану, сыгравшему немало всевозможных ролей в своей жизни, роли добрых, отзывчивых людей всегда были по душе. Это было не только выражением его характера, но и свойственной американцам открытости, веры в то, что добром можно победить зло, что стоит только сесть за стол переговоров, улыбнуться широкой американской улыбкой, и противник поймет, что и ему следует быть добрым и улыбаться в ответ. Как сказал один из его помощников, президент — „неизлечимый оптимист с сентиментальной привязанностью к счастливому окончанию”. На залитой солнцем весенней Красной площади очень хотелось верить в счастливый конец долгой истории под названием „холодная война”.
И когда Рейгану задали вопрос, он ответил:
— Нет, Советский Союз больше не является „империей зла”.
В подтверждение этого он обнял своего коллегу по переговорам за плечи. Горбачев ничего не имел против.
Нет ничего удивительного, что Рейган, произнеся эти слова, тем самым отказывался от того, что он говорил в начале своего президентства. Как чуткий и опытный политический деятель, он, несмотря на свою искренность, не мог избежать того, чему порой поддается любой политик: желанию сказать то, что от него хотят услышать.
Он помнил о продолжающейся войне в Афганистане, о непрекращающихся поставках советского оружия Никарагуа. В тот момент, когда он пожимал ручку маленькому Алеше на Красной площади, не так далеко от нее, у Никитских ворот, проводила демонстрацию семья Верещагиных. В руках детей были плакаты, требующие выпустить их из страны. Президент мог этого не знать, но ему было хорошо известно, что в области прав человека в Советском Союзе больших перемен не наступило. То, что он говорил, скорее всего можно было рассматривать не как утверждение существующей реальности, а как аванс, как выражение надежды на иную, будущую реальность. Тем более что высившаяся в стороне пирамида мавзолея напоминала об осторожности. Имя его обитателя к добрым улыбкам и слишком большому доверию не располагало. Сказанное Рейганом следовало отнести все к таким же символам, как и значки с флагами двух держав, которые поблескивали в то утро на лацкане темно-синего костюма президента и светло-серого костюма Горбачева. Это было завершением московской встречи в верхах.
Президенту Рейгану, срок пребывания которого в Белом доме через полгода подходил к концу, поездка в Москву позволила услышать голоса, заглянуть в глаза людей далекой незнакомой страны. В этом смысле Горбачев был прав, напомнив ему при встрече пословицу: „Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”. Рейган и увидел хранящий воспоминания о бурной русской истории древний Кремль, старый Арбат, где художники и артисты пытались восстановить связывающий с прошлым мост, он слышал перезвон специально для него зазвонивших колоколов Даниловского монастыря и, быть может, стоя под сенью его куполов, прочувствовал глубину солженицынских слов о том, что умиротворение России может прийти только через церковь. И вот в окружении всего того, что напоминало о давно ушедшей Российской империи, ровно через 375 лет после венчания на царство ее основателя Михаила Романова американский президент встретился с другим Михаилом, заявившим о своем намерении изменить советскую империю.
По всей вероятности Рейган все-таки не отказывался от своего убеждения в том, что „империя зла” по-прежнему существует и что марксизму-ленинизму уготовано место на свалке истории, но теперь он проникся верой в то, что Горбачев искренен. Позднее, прибыв в Лондон, президент скажет о нем: „Он серьезный человек, стремящийся к серьезным реформам”.
Чего же добивался „серьезный человек”, приглашая в Москву главу великой заокеанской державы? Прежде всего ему нужно было еще раз доказать, что, несмотря на то, что его страна в глубоком кризисе, он может вести дела с президентом Соединенных Штатов на равных. Но ведь именно этот кризис и заставил его пойти на сокращение ядерного арсенала. Это было своего рода платой за улучшение отношений, без чего нельзя было рассчитывать ни на западные кредиты, ни на расширение торговли, а без этого нечего было и думать о выходе из кризиса. Крут замыкался. Кризис вынуждал на уступки, но без уступок нельзя было выйти из кризиса. Впервые в истории за столом переговоров встретились две державы, одна из которых, претендуя на равенство с другой, в то же время выступала в роли просителя. Впервые в истории одна из ведущих держав мира, открыто признав провалы своей экономики, продолжая закупать у своего основного противника продовольствие, в то же время вела переговоры с ним на равных, оставаясь военной силой, с которой ее партнер по переговорам вынужден был считаться. Разумеется, в Вашингтоне прекрасно понимали, что речь шла только о военном равенстве, что только баланс ракет давал Советскому Союзу право, в экономическом отношении остававшимся на уровне стран „третьего мира”, вести переговоры с Америкой на равных.
Даже то, что Горбачеву не удалось склонить президента к отказу от космической программы обороны, добившись при этом улучшения отношений, можно было рассматривать как его успех. В конце концов, если Америка настроена дружелюбно, шансы на то, что она сама откажется от космической программы обороны или, по крайней мере, не станет осуществлять ее столь интенсивно, намного увеличивались. К тому же, чтобы настроить президента дружелюбно, хозяин готов был кое-чем и поступиться. Он уже давно понял, что война в Афганистане проиграна. И потому незадолго до прибытия Рейгана было объявлено о начале вывода советских войск с афганской территории. Поражение было признано официально.
Из трех предыдущих встреч с американским президентом Горбачев вынес впечатление, что лучший способ расположить его — перевести серьезнейшие проблемы в плоскость человеческих отношений. Зная о религиозности Рейгана, Горбачев так часто в разговоре вставлял слово „Бог”, что американский гость засомневался: а не имеет ли он дело с прячущимся за партийный билетом тайным верующим?
Свое главное внимание прибывшая в советскую столицу армия иностранных журналистов сосредоточила на главных персонажах встречи на высшем уровне, но они также с интересом наблюдали за развитием взаимоотношений между Нэнси Рейган и Раисой Горбачевой, которая к тому времени уже получила у советских граждан прозвище „царицы”. Она и вела себя так, как, по ее мнению, следует вести себя царице. Еще при первой встрече в Женеве Н. Рейган была поражена тем, что с сопровождающими ее охранниками она обращалась как со своими холопами. Когда ей не понравилось кресло, в котором она сидела, она, щелкнув пальцами, подозвала к себе одного из кагебистов и приказала подать другое. Через несколько минут опять щелчок пальцами, и опять ей подали другое кресло.
— Я не могла поверить своим глазам, — вспоминала потом об этом эпизоде Н. Рейган.
Внимание журналистов к женам главных участников встречи отнюдь не было праздным. Поведение жен в какой-то мере помогало понять и психологию мужей. Ведь трудно было бы представить, что тематика бесед между Н. Рейган и Р. Горбачевой не была продумана заранее. Жена генсека должна была знать, что жену президента специально готовили к московскому визиту, что ее проинформировали о положении в Советском Союзе. И несмотря на это она обрушивает на Н. Рейган поток нескончаемых славословий коммунистической системе и восхваляет правильность теории марксизма-ленинизма. И это в то время, как Н. Рейган находилась в Москве и сама могла убедиться в том, что собой представляет советская система. Следовало ли ей и пустые полки магазинов отнести на счет преимуществ этой системы и научной непогрешимости марксизма-ленинизма? Были ли поучения Р. Горбачевой укоренившейся глупостью или ложью, нацеленной на то, чтобы именно своим неприкрытым несоответствием действительности ошеломить собеседника и ставшей второй натурой? В какой степени продолжал верить в правильность высказываний жены сам генсек, в интервью американскому телевидению признавший, что обсуждает с ней все, из чего следовало, что и ее взгляды для него секретом не являлись?
Хотя наводнившие Москву по случаю встречи в верхах журналисты в своих репортажах указывали, что никаких зримых результатов экономических реформ на продовольственных полках не видно, и описывали бесконечные очереди за продуктами, на приеме в Грановитой палате, устроенном четой Горбачевых, никакой нехватки не ощущалось. Меню не уступало царскому, когда по удивительному совпадению за семьдесят пять лет до того, в мае 1913 года, в Кремле был дан торжественный обед в честь прибывшего в Москву императора. На сей раз в лежащей перед гостями карточке значилось:
