Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Коммунистам всегда кажется, что в основном все правильно, но где-то и в какой-то момент кем-то была допущена небольшая ошибка, и отсюда все беды. Если попытаться вновь и устранить эту ошибку, а то и пострелять тех, кто допустил ее, то все пойдет как надо. Если и на этот раз выйдет не так, опять надо кое-что исправить и опять пострелять тех, кто на сей раз допустил ошибку. И так до бесконечности. Если следовать логике коммунистов, иного пути быть не может. Выступая за медленное и ограниченное лишь экономикой проведение реформ, Лигачев показывал, что он не только против исправления политической системы, но и против устранения даже наиболее проржавевших балок, подпирающих ее. Он принадлежит к тому поколению, для которого сделать это — значит признать, что какая-то часть их жизни, а может, и вся жизнь была ошибкой.
Другая тенденция тоже опирается на Ленина, указывая на его терпимость к плюрализму в годы НЭПа, но забывая о том, что это была терпимость вынужденная, что распространялась она только на экономику, что при Ленине в изгнании оказались все, абсолютно все политические партии России от правых до левых. Эта тенденция снижает роль полицейско-административных методов, выдвигая на первое место амальгаму, состоящую из пропаганды новых лозунгов, дающих очередной рецепт наиболее верного решения всех проблем перестройки аппарата и перетасовывания кадров. Все это создает видимость активной деятельности руководства.
Страна вновь наполняется звуками бравурных маршей. Все вроде бы приходит в движение. Его иллюзия может оказаться даже настолько сильной, что никто и не заметит, что все стоит на месте и никуда не двигается.
Однако во всех случаях диктатура не перестает оставаться диктатурой. При Ленине она щеголяет в кожаных куртках чекистов, Сталин надевает ежовые рукавицы, Хрущев снимает их, Брежнев предпочитает действовать в бархатных перчатках, в дрожащих руках Андропова появляется плетка. О том, как ее применять, какими должны быть масштабы ее применения, а следовательно и роль полицейско-охранительного аппарата, будет ли его деятельность введена в границы законности, вот это, и было главным камнем преткновения разногласий между Лигачевым и Горбачевым. Но цель у них оставалась общей. И тот и другой стремятся спасти социализм. Они, как еретики, молящиеся одному богу, но готовые перегрызть друг другу глотку из-за расхождений в тексте молитвы. Это борьба двух еретических групп, утверждающих правильность своего прочтения общего бога — Ленина. Нечто похожее происходило в XVI веке — так же яростно выступали друг против друга Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. Коммунизм ведь не столько привносит в мир новое, сколько развивает и опирается на то, что уже давно знакомо.
Публицист Иван Санин, вошедший в историю под именем Иосифа Волоцкого, — сторонник твердой безграничной власти, преследования и казни отступников и „враг всякой свободы”. Монах Сорский терпим к еретикам, или, как бы мы сказали сегодня, инакомыслящим; он за то, чтобы истина была воспринята душой.
Бердяев называет его „защитником свободы по понятиям того времени”. Борьбу этих двух тенденций можно проследить в разных странах, в разные века на всем протяжении человеческой истории. Одна опирается на принуждение силой, другая полагается на убеждение словом.
То, что при характеристике современного положения в Советском Союзе приходится ссылаться на ХVI век, удивления вызывать не должно. Советское государство с его назначенными центром воеводами — секретарями обкомов, у которых есть свои, зависящие от них, а не от волеизъявления населения, вассалы, — вся эта типично средневековая пирамида — повторение той же начавшей складываться в ХVI веке и получившей завершение при Иване Грозном системы государственной власти. Выдвинутое тогда требование писателя и дипломата боярина Федора Карпова о том, чтобы „всякий град и всякое царство, как писал Аристотель, управлялось бы начальником по правде и известно было бы законами праведными, а не терпением народным”, злободневно звучит и ныне. Именно тогда, в ХVI веке начала складываться „психология доносительства” ставшая одной из основных черт советского режима.
Один из теоретиков ее вопрошал: „Тот ли добр, который что слышал, да не скажет?”
Хотя за Лигачевым стоят значительные силы его вассалов (ведь трудно даже представить, чтобы партия столь быстро переменилась), дать открытый бой он не решался. Он выжидает.
Между тем, выступая перед сотрудниками ленинградского телецентра, лектор, называя Горбачева по имени, возлагает на него вину за события в Армении и Азербайджане, поскольку, дескать, он попал под влияние своего советника армянина Аганбегяна, сделавшего ряд националистических заявлений. Письмо ленинградского химика получает поддержку политотдела армии, его широко пропагандируют на политинформациях, а московский горком распространяет его во множестве копий. Атмосфера накаляется, но зато выясняется, кто с кем, кто как представляет себе будущее страны. Спор о будущем, как это часто бывает, ведется на страницах истории прошлого.
В то время когда Горбачев был в Вашингтоне, Лигачеву удалось заблокировать реабилитацию Бухарина. Он бы охотно реабилитировал „любимца партии”, если бы речь шла о той его ипостаси, которая отразилась в его высказанной в поддержку Троцкого фразе: „Принудительный труд при капитализме представляет собой противоположность принудительному труду при диктатуре пролетариата: первое есть закрепощение рабочего класса, второе есть самоорганизация рабочего класса”. В конечном счете именно такое жонглирование словами и привело к созданию в стране обстановки, при которой его шествие на эшафот сопровождалось одобрительными аплодисментами.
Но Горбачев, отодвигая в тень это, а заодно и участие Бухарина в уничтожении своих политических противников, выдвигал на первый план другого Бухарина — экономического реформатора, рассматривавшего НЭП „как правильную экономическую политику, благодаря которой в России социализм будет постепенно построен”.
Этого было вполне достаточно, чтобы помешать реабилитации Бухарина.
Вернувшему из Вашингтона в ореоле триумфа генсеку удалось настоять на своем, и через полвека после его расстрела чекистами Бухарин был наследником главы чекистов восстановлен в партии. Сталину был нанесен удар. Рикошет его пришелся по Лигачеву.
Уместно задать вопрос: противился ли бы сталинским методам Горбачев, если бы с их помощью можно было вывести страну из кризиса? Сталинизм — это администрирование плюс кровавый террор. Это его формула. Она может быть осуществлена только целиком. Прошедшее с тех пор как Горбачев пришел к власти время показывает, что он понял, что без сопутствующего ему кровавого террора формула сталинизма не работает. Только одно администрирование успеха ему принести не могло и его ждала судьба Хрущева. Спасти себя он мог, только избрав иные методы, а для этого нужны были иные люди. В этом он обязан был следовать Сталину, как известно, провозгласившему: „кадры решают все”. Но Горбачеву нужны были свои кадры. Вот тут он и встретил сопротивление поднявших бунт партаппаратчиков, вросших в свои уделы, кормящихся с них и готовых на борьбу за них. Победа Лигачева была бы их победой.
Для Горбачева это были беспокойные дни. Мартовские иды еще не кончились. 27 марта, дождавшись отъезда главного заговорщика в Вологду, генсек тут же созывает новое совещание руководителей средств пропаганды, которые были поражены тем, что он почти слово в ело во повторил не так давно сказанное Ельциным, назвав второго секретаря по имени, обвинил его, как и снятый за это обвинение бывший первый секретарь московского горкома, в том, что Лигачев препятствует перестройке. Поторопившиеся поставить на другую лошадь теперь начали думать о том, как им выйти из создавшегося положения.
Проходит еще четыре дня, и в „Правду” доставляется ответ на статью в „Советской России”. Знавшие об этом на следующий день с нетерпением разворачивали газету. Ответа в ней опубликовано не было.
Это было 1 апреля, и его отсутствие в этот день можно было объяснить нежеланием публиковать такую серьезную статью в день дураков. Но когда ответ не появился и в субботу, и в воскресенье, и в понедельник, сторонники Горбачева начали думать, не остались ли они в дураках.
Между тем генсек не тратит время попусту. Происходит обработка каждого члена Политбюро в отдельности. И когда они собираются, генсек покидает зал заседаний, предоставляя Политбюро самому принимать решения.
Вышедший 5 апреля номер „Правды” свидетельствовал о победе Горбачева. Всю полосу занимала статья „Принципы перестройки”, уже заголовком показывая, что вот этими, а не какими-то еще принципами нельзя поступаться. Принадлежавшая перу А. Яковлева статья, давая ответ на письмо химика, выносила на обсуждение „перестроечный вариант” спасения социализма. Повторив, что по-старому жить нельзя, что страна в предкризисном положении, „Правда” задает вопрос: „Как нам быстрее возродить ленинскую сущность социализма, очистить от наслоений и деформаций, освободить от того, что сковывало общество и не давало в полной мере реализовать потенциал социализма?”
