Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Икра зернистая
Расстегаи слоеные
Ассорти рыбное с лимоном
Филе из индейки, запеченное с фруктами
Уха по-суздальски
Спаржа со сливками
Судак отварной с крабами
Вырезка телячья тушеная с овощами
Фруктовый крем-парфе с орехами
Фрукты
Чай, кофе
Торты, пирожные
Вина:
«Манави» (грузинское белое) урожая 1985 г.
«Мукузани» (грузинское красное) урожая 1985 г.
Советское шампанское-брют
Коньяк армянский «Юбилейный» урожая 1977 г.
В Кремле обменивались обычными в таких случаях тостами, под покровом вежливых слов скрывая суть того, что действительно хотели сказать оба главных участника встречи, подводя ее итоги.
— Позвольте мне сказать, что стремление к устранению разногласий не значит отказ от различий, — говорил Горбачев, что следовало понимать как выражение недовольства поучениями президента по поводу прав человека.
— Мы осознаем, что по ряду важнейших проблем у нас по-прежнему существуют серьезные разногласия, — говорил президент, и это означало, что он не намерен отказываться от своей программы космической обороны.
Уже после начала московской встречи Сенат ратифицировал Договор о ракетах средней и ближней дальности. Этот первый за минувшие 15 лет американо-советский договор, ратифицированный обеими державами, утверждал за Рейганом место первого в истории президента, добившегося сокращения ядерного оружия.
Хотя накануне московской встречи было много разговоров о том, что вот-вот будет сделан значительный шаг вперед на переговорах о сокращении арсенала стратегических ядерных ракет, этого не произошло. Моста через огромный разрыв, отделяющий позиции обеих держав, перекинуть не удалось. Для Горбачева это был важный вопрос. Сокращение ядерных ракет при огромном советском превосходстве в обычных вооруженных силах сохраняло бы преимущество за Советским Союзом и помогло бы ему освободить необходимые для экономической передышки средства.
Однако американские гости могли рассматривать это и как своеобразный ход генсека, стремящегося продемонстрировать своим „домашним” противникам, что он так же, как и они, намерен защищать интересы империи, хотя расходы по ее сохранению обходились его стране почти в 50 миллиардов долларов в год. Ведь он же не соглашался на сокращение армии. Потребуется еще несколько месяцев, прежде чем он придет к заключению, что политические и пропагандистские выгоды сокращения советских войск в Европе перевешивают опасность домашней оппозиции. Он объявит о желании сократить свою армию, хотя и в незначительном объеме, когда в декабре выступит в ООН.
Конечно, большое значение для Горбачева имело то, что во время московской встречи постоянно повторялись слова „гласность” и „перестройка”. Без них не обходилась ни одна иностранная телевизионная передача, ни одна газетная статья, посылаемая из Москвы западными журналистами. И это так или иначе привлекало внимание и к Горбачеву и к его политике. Прекращение глушения иностранных передач дало возможность советским гражданам ознакомиться как с западными, так и с советскими оценками этой политики. Советские оценки, в основном, были благоприятны. Иначе и быть не могло, поскольку почти все выступавшие были ее сторонниками. Голос Америки услужливо предоставлял трибуну известным советским пропагандистам, еще совсем недавно чернившим Америку, но теперь вдруг как по команде сделавшими крутой разворот и начавшим говорить о необходимости разрушения „концепции врага”, жизненно важном значении горбачевской перестройки для всего мира, для американо-советских отношений. Выступления по американскому радио создавали им своеобразный ореол. Уже сам факт, что их голоса звучали из-за океана, вызывал к ним больше доверия, придавал им легитимность. Занимая эфирное время, они тем самым не давали возможность использовать его для других передач. Низкое профессиональное качество руководства отделом вещания Голоса Америки на Советский Союз, и русской службы в особенности, его общая и политическая безграмотность обеспечили успех этой советской пропагандистской кампании.
Такое же массированное наступление было предпринято и на фронте внешнеполитической пропаганды. Западное общественное мнение, как и в годы Второй мировой войны, стремились убедить, что все разговоры о коммунизме и социализме лишь для внутреннего потребления, что революционеры превратились в реформаторов, которые больше не верят в Маркса, а, как и американцы, преклоняются перед демократическими принципами Джефферсона, все чаще пытаются провести аналогию происходящего ныне в Советском Союзе с „новым курсом” президента Рузвельта. Отношения между обеими державами, существовавшие в годы Второй мировой войны, теперь предлагается рассматривать как модель будущих американо-советских отношений. „Московские новости” признают, что „без США невозможно достичь безопасности ни в Европе, ни в других районах мира”. Этому вторит „Литературная газета”, указывающая на то, что „сам факт (советско-американского) диалога производит значительный эффект” на мировое общественное мнение. Мир стремятся убедить, что СССР и США являются естественными союзниками.
Но незадолго до приезда Рейгана в Москву министр обороны Язов произносит речь, в которой напоминает, что по окончании Второй мировой войны создалась ситуация, „которая отвечает интересам мира”. Тем самым генерал подчеркивал, что сохранение статуса-кво, а иными словами — послевоенных приобретений Советского Союза, в интересах сохранения мира и потому пересмотру не подлежит. Эти слова напоминали о том, что несмотря на трудное положение, в котором находится советская держава, от своих имперских притязаний она отказываться не собиралась, что если потребуется для защиты их и, разумеется, ”в интересах мира”, она готова, как и прежде, использовать свою военную мощь. Иными словами, как пояснял популярный советский анекдот: „Советский Союз будет вести такую борьбу за мир, пока камня на камне не останется”. В то же время упоминание о „сохранении мира” было рассчитано на чуткое ухо выступающих в его защиту на Западе. Вновь активизировался хор всегда готовых последовать советским призывам, предпринять все возможное, чтобы забылось недавнее советское прошлое. Как их предшественники в годы войны, призывавшие верить доброму „дяде Джо”, они теперь призывали верить улыбке „Горби”.
Разумеется, каждый из участников по-своему интерпретировал итоги встречи. Советская сторона считала, что, назвав критику Рейгана советской политики в области прав человека вмешательством во внутренние дела, Горбачев продемонстрировал твердость и непримиримость, т. е. те качества, без которых коммунистического руководителя, в котором всегда должен угадываться потенциальный диктатор, вообразить невозможно. За улыбкой обнажались „железные зубы”, о которых некогда говорил Громыко. Именно этот образ вождя усиленно культивировала советская пропаганда накануне предстоящей партконференции.
Перед проведением церемонии проводов Рейгана в Георгиевском зале оставалось подписать финальное коммюнике. Во время первой встречи один на один Горбачев предложил его текст. Рейган сказал, что окончательный ответ может быть дан только после того, как проект коммюнике будет изучен его советниками. По прочтении советского текста было установлено, что он наполнен формулировками, которые могут быть восприняты как отказ Соединенных Штатов от некоторых из принятых на себя обязательств. Например, фраза „о невмешательстве во внутренние дела” могла быть интерпретирована как прекращение всякой критики нарушений прав человека. Несмотря на то, что американская сторона отвергла этот текст, советские хозяева продолжали настаивать на нем. На последнем совещании в Екатерининском зале Горбачев предпринимает еще одну попытку.
— Вы говорите, что вы за мирное сосуществование, — обращается он к президенту. — Так почему же не записать эти слова в коммюнике?
Видя, что Рейган не меняет своей позиции, он поворачивается к государственному секретарю и министру обороны:
— Каково ваше мнение, Джордж? Ваше, Фрэнк?
Следует пятиминутный перерыв. Рейган стоит на своем, но и Горбачев не уступает.
—Я сожалею, — покачивая головой, говорит президент. — Эта формулировка неприемлема.
— Но почему же, господин президент? — пытается добиться своего генсек.
