Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
Дуланак после вчерашнего угощения, которым закончились проводы понтийских солдат и херсонесских гоплитов, проснулся с тяжестью в голове. Он откинул вышитый цветами, изрядно помятый полог и, высунув всклокоченную голову, хрипло позвал:
– Фила!.. Фила!
Появилась любимая рабыня князя, белолицая дородная женщина с кроткими глазами, полными скрытой печали. На ней была надета длинная скифская рубаха с вышивками. В руках она держала поднос с чашей сладкого вина.
– Ага! – кивнул седеющей головой Дуланак. – Сама догадалась! Давай скорее!
И, приняв чашу могучей обнаженной рукой, из которой еще никто не выбивал меч и копье, князь-богатырь долго пил не отрываясь.
– Вот это хорошо, – крякнул он, осушив чашу, – сразу в голове и на сердце легче стало!.. Ух, и много же пили вчера! Хотя радоваться было нечему. В степи голытьба пыль поднимает, словно путное что.
Он горько усмехнулся и стал расчесывать пальцами бороду. Раба осторожно протянула руку и достала из его спутанных волос застрявшее сено.
– Нет больше настоящего владыки на земле скифской, – досадливо говорил он. – А кто и мог бы им быть, так у него руки связаны… Вот они, руки-то! – он протянул толстые пальцы. – Ох, многое могут они, руки эти!
Князь любил рассуждать о делах сокровенных, обращаясь к своей наложнице. И не потому, что хотел поделиться с нею и услышать от нее совет. Фила всегда молчала как рыба и стояла потупив глаза. Но что-то тянуло пожилого князя говорить ей многое, о чем следовало молчать. Бессловесная рабыня согревала его своей кротостью и беззлобием. Не было случая, чтобы услышанное ею стало известно другим. Дуланак знал это и находил удовольствие говорить в присутствии молчаливой доверенной, ему становилось легче на душе после таких излияний.
Он не заметил, что при упоминании о степной голытьбе лицо женщины передернулось, а светлые глаза на миг уперлись в него с вопросом и испугом. Словно сказанное показалось ей особенно страшным. Но Дуланак, не видя этого, продолжал говорить.
Послышались тяжелые шаги, заскрипела дверь. Дуланак с неудовольствием, готовый разразиться гневом, повернул голову и уже раскрыл рот для крепкого ругательства. Но сдержался. В покой стремительно ввалился медведеобразный Гориопиф. Его выпуклые глаза метали молнии, он тяжело дышал винным перегаром и чесночным духом. Поверх голубого засаленного кафтана его была накинута греческая хламида. Он размахивал волосатыми руками и ругался, как овечий пастух.
Фила поспешно принесла гостю чашу вина и оставила князей одних. Она скрылась в маленькой угловой комнатке, откуда слышался плач ребенка. Гориопиф, утолив жажду, начал ходить из угла в угол, продолжая ругаться.
Дуланак, не вставая с ложа, следил прищуренным взором за шумным посетителем.
– Ты слыхал новость?.. Они угрожают Неаполю! Собаки, бесхвостые ястребы!.. Родосский бродяга Фарзой освободился от рабского ошейника и ломает из себя великого князя! А с ним проходимец Танай, пират Пифодор, изменник Мирак и пропойца Андирак, которому хочется потерять глаза, как это случилось с его отцом! И эти разбойники собирают рать! А Диофант в такое время вывел гоплитов из Неаполя, словно нарочно расчистил дорогу этому выскочке. Это подвох, это предательство!
Дуланак вздохнул и, приподнявшись, уселся на хрустящем ложе из сена. Стал натягивать кожаные штаны. Он тоже был неприятно поражен неожиданным решением понтийского полководца, маневр Диофанта казался ему ошибочным. Однако ответил важно, как и подобало государственному деятелю:
– Диофант мудр и хитер. Он хочет до зимы срубить голову Савмаку! Вот и решил все войско на Боспор двинуть. Тем более что настоящих беспорядков в Скифии еще нет, а на Боспоре как туча растет сильное войско из рабов. Нам же стратег верит.
– А банда Фарзоя – это не настоящие беспорядки?.. Прежде всего надо поймать и казнить Фарзоя, а потом мы Диофанту и против Савмака помогли бы. А сейчас наша мощь ослаблена.
– Так-то так, – с раздражением отозвался Дуланак. Ему хотелось пойти наперекор словам своего соправителя, хотя в душе он соглашался с Гориопифом. – Так-то так… Но надо же нам и самим что-то сделать для укрепления власти. Сами изловим Фарзоя, не велика птица. Да и не всегда же будем жить за спиной Диофанта.
– Верно, но войск у нас мало. А степные роды ненадежны, волками смотрят…
Через час, забыв разногласия и взаимную неприязнь, князья хлопотали по делам обороны, взошли на стены города и озабоченно всматривались в степные дали. Они имели основания бояться собственного народа, однако не собирались добровольно уступить свои высокие должности кому бы то ни было. Они готовились к решительной борьбе, рассчитывая, в конечном счете, на помощь Диофанта. Считали, что карательная кампания против Савмака займет немного времени, после чего Диофант вернется в Херсонес, чтобы усмирить скифских смутьянов.
8
Нигде так быстро не распространяются слухи и новости, как в степи.
Появление отряда Фарзоя и поспешное отступление войска двух князей в Неаполь, а также уход понтийских ратей из скифской столицы показались народу не случайным совпадением. Многие были убеждены, что стоило появиться в степях смелому и прославленному князю, как все его враги сразу пришли в смятение и бежали.
Совпадение это было столь разительным, что даже Табана, при всем ее светлом уме, поддалась колдовскому чувству преклонения перед звездой любезного ее сердцу князя.
С волнением, любовью и щемяще-сладким томлением в груди вдова ожидала желанной встречи. В ее глазах с необыкновенной живостью вставал тот вечер, когда она впервые встретилась с Фарзоем в мужевом шатре и молодой гость поразил ее своим блестящим видом, яркими глазами и особенной мягкостью в обращении. До сих пор горел у нее на устах его поцелуй. Она хорошо запомнила прикосновение пушистой бородки, пахнущей пряными благовониями, и жаркое дыхание молодого мужчины. Каков он сейчас, после года неволи в цепких лапах Диофанта? Может, бледен, изнурен? Тогда он нуждается в уходе, ласковом участии. Он все это получит от нее.
Молодая вдова, однако, не только мечтала о встрече с князем. Она продолжала действовать. И как только погоня за ними прекратилась, она потребовала от князя Андирака немедленно послать гонцов для розыска становища Фарзоя.
– Пойми, – говорила она хмельному Андираку, – что Фарзой великий князь, одной крови с Палаком! Не чураться его надо, а идти под его знамя!
– Почему это? – с напускной надменностью спрашивал Андирак. – Если он прибыл в степи, так и пусть ищет нас сам. С ним Мирак, тот знает, где и как искать нас. А водить рати в бой мы и сами умеем.
– Видят боги и все войско, что не способен ты, Андирак, рати водить. Проспал тогда, и половина людей наших пала. Правда, воины твоего рода пострадали меньше, больше пало вольного люда, а также Мираковых всадников. Но не на тебя ли Мирак оставил людей своих?
Андирак размашисто вскидывал руками и что-то говорил, стараясь опровергнуть слова княгини. При малом росте, он был хвастлив и вспыльчив. Табана со скрытым презрением смотрела на его круглую стриженую голову и водянистые глаза, налитые хмельным задором.
– Вот навязалась баба! – кричал князь вне себя. – Вздумала учить меня! Посмотри, сколько народу вокруг, все идут за князем Андираком! Разве кто покинул мое знамя?
– А я повторяю тебе – свидетели боги!.. Сейчас, когда погоня отстала от нас благодаря Фарзою, все воины только и говорят о том, чтобы идти туда, где он стал лагерем. Весь народ ждет Фарзоя и пойдет за ним до конца. И ты должен покориться ему.
Словно в подтверждение этих слов, в шатер вошел один из сотников Андирака и доложил, что большая часть воинов из вольного люда седлает коней и сейчас же хочет отправиться в лагерь Фарзоя.
– Говорят, – добавил сотник, – князь великий лагерем стоит у Трех Курганов. Надо бы и нам поспешать! Не иначе, как на Неаполь поход готовится!
– Не твое это дело! – вспылил горячий Андирак.
Однако задумался.
Через час измотанное отступлением, но сильное духом войско мятежных скифов двинулось в степь. Впереди на быстроногих конях ехали князь Андирак и Табана. Оба молчали, сосредоточившись на своих мыслях. Табана была преисполнена радужными предчувствиями. Андирак побаивался встречи с Мираком и Фарзоем, опасаясь упреков за поражение.
Табана ехала, как на гулянье. Издалека виднелись ее алое одеяние, серебряный пояс и короткий меч, блистающий самоцветами. Она расчесала свои темные волосы и завязала их лентой. На голову водрузила тяжелую пурпурную шапку, расшитую разноцветным бисером и подвесками. Рукоять нагайки, которой она помахивала, сбивая на ходу головки высоких степных трав, блестела золотом. Ее телохранители все были также в красных кафтанах, по-агарски, в медных эллинских шлемах и с длинными сарматскими мечами наголо.
