"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

Возле стены стоял столик с кувшином вина. Очень хотелось выпить кубок, чтобы унять дрожь в руках и ногах, но я понимал, что не должен так гасить волнение перед выступлением. Потом, потом будет вдоволь вина, но только не сейчас, только не сейчас.

Я надел тунику, неуверенно взял кифару. Галлион прикоснулся к моему плечу и спросил, готов ли я.

– Да, готов.

Но я солгал, я был в ужасе от того, как слабо прозвучал мой голос. Я крепче сжал кифару в потных руках.

Зачем я это делаю? Для чего мне это? Я хотел убежать, скрыться под покровом быстро наступающей ночи. Чем я одержим? Что меня к этому толкает?

Сделал глубокий вдох, чтобы унять несущееся вскачь сердце. И ко мне пришел ответ. Это Аполлон. Он завладел мной и желает, чтобы я, выйдя на сцену, доказал, что являюсь его достойным сыном. Он защитит меня и придаст сил, надо только ему довериться.

– Идем, – сказал я Галлиону, и мы оба вышли на сцену.

Весь зал ахнул. Я мог даже разглядеть в тусклом свете выпученные глаза с яркими белками.

– Дорогая публика! – Галлион скупо отмерял слова, он был талантливым оратором, ничем не хуже брата. – Сегодня я представляю кульминацию празднества, особенное выступление, редчайший, специально для вас приготовленный дар. Ваш император, великий кифаред, до сего дня скрывал свой талант, теперь же он будет петь и играть для вас.

Галлион отступил назад, а я вышел вперед.

Сердце снова учащенно забилось. Я именем Аполлона приказал ему успокоиться. Во рту пересохло, язык онемел, ладони стали горячими и влажными, пальцы словно одеревенели.

– Господа, по доброте своей выслушайте меня, – обратился я к публике традиционными словами.

В зале повисла тишина, и это было ужасно, но потом специальные люди захлопали, и публика, очнувшись, присоединилась.

– Я исполню поэму собственного сочинения «Вакханки».

Я сотни раз держал в руках кифару, но сейчас… о, сейчас все было по-другому! А потом долгая и упорная подготовка взяла верх. Слова песни, над которыми я так мучился, рвались из горла, желая быть услышанными, – скрытая музыка недостойна уважения. Мой голос взмыл, словно птица, мои пальцы волшебным образом овладели струнами кифары, публика передо мной исчезла и в то же время сообщала мне трепет, воспламеняла меня творческим огнем самого Аполлона. Я приносил ему в дар свою песню, дарил ее публике, дарил самому себе.

А потом все закончилось, мистический ветер внутри меня стих, я стоял на сцене и слушал, как публика кричит:

– Слава цезарю! Наш Аполлон, наш Август! Жизнью клянемся, о цезарь, никто не сравнится с тобой!

И все эти крики сопровождали ритмичные хлопки августианов.

Я смог. Вышел туда, куда боялся выйти, показал то, что боялся показать и чего одновременно жаждал, – я переступил заветный порог. Теперь я – настоящий артист, я прошел обряд инициации. Ибо – скрытая музыка недостойна уважения. И только внушающий ужас обряд инициации способен снять покров с этой музыки. Другого пути нет и быть не может.

После представления я погрузился в странное состояние. Я видел людей вокруг и даже (так мне сказали) разговаривал с ними. Видел, как зажигали в садах факелы, и отметил для себя мягкий цвет их пламени. Оказался в Цезаревых садах (скорее всего, проследовал туда с остальными или меня перенесли). Вокруг меня кружили толпы людей, я слышал голоса, но не вникал в их речи. Над головой шелестели кроны деревьев. Закрывались палатки с едой и напитками. На искусственном озере Августа нас ожидали два корабля удовольствий. Это был частный прием только для самых близких друзей императора. Я ждал его как награду за напряженный день, но теперь, пребывая в состоянии экзальтации, едва замечал, что происходит вокруг. Поприветствовал гостей (думаю, что поприветствовал). Огляделся, увидел друзей, но сейчас не могу сказать, кого именно. Вино, естественно, лилось рекой, и я, как и пообещал себе перед выступлением, пил один кубок за другим.

Вино и возбуждение раскачивали меня на своих волнах. Звучала музыка… Что это? Трубы? Цимбалы? Музыка была такой громкой, что говорить было невозможно. Потом я понял, что лежу на раскиданных на палубе подушках, а вокруг покачиваются развалившиеся тут же люди. Смех, толчки локтей. Тела прижимаются ко мне с двух сторон. Тепло и ощущение абсолютного счастья. Звезды описывают в небе круги. Одна часть меня словно погружается то ли в сон, то ли в некий иной мир, другая, наоборот, бодрствует и с поразительной остротой ощущает все происходящее. Мягкая рука касается моих бедер, легко, словно крыло птицы. Она двигается вверх и вниз, проникает под складки шелковой туники. Кто-то набрасывает на тела покрывало и делает из него подобие шатра, скрывающего то, что под ним происходит. Кто ко мне прикасается? Я закрываю глаза, я не хочу знать. Так лучше, так легче нарушить любые границы и условности. Женщина, которая меня гладила – я был уверен, что это женщина, – не скрывала своих желаний, об этом говорили ее руки, а потом и все тело. Идеальное соблазнительное тело. Но я не открыл глаза и не произнес ни слова. Она была даром богов (если она вообще существовала в реальности), и мой отказ оскорбил бы их. И я ей отдался. Никогда прежде я не вкушал ничего слаще, никогда так не наслаждался актом любви.

Когда я наконец, пресыщенный, вернулся с небес на землю, музыка еще играла. Мир снова стал реальным. Я чувствовал сбитые неровные подушки под спиной, слышал, как скрипит палуба и как корабль с глухим стуком ударяется бортами о стены узкого канала, ведущего к Тибру.

А потом с другой стороны от меня прозвучал знакомый голос:

– Согласись, она – самая роскошная из всех женщин!

Отон! Я резко сел. Он, опершись на локоть, лежал рядом со мной и улыбался, как будто его забавляла моя реакция.

– Я видел, что ты проявляешь интерес, и попросил ее удовлетворить твое любопытство. Единственный способ справиться с искушением – поддаться ему. Во всяком случае, я пользуюсь именно этим методом.

Я с трудом заставил себя повернуть голову и посмотреть в другую сторону. Я уже знал, кого найду рядом, но не хотел оказаться правым. Поппея лежала лицом вниз, и я видел лишь ее янтарные волосы. Если бы она заговорила, я бы этого просто не вынес.

И я не смог бы заговорить с Отоном, ни с ним, ни с ней не смог бы заговорить. Я встал, откинул полог шатра и сразу пожалел об этом. Под покрывалом кишели совокупляющиеся тела. Я бросил покрывало обратно и подошел к поручням.

Канал заканчивался, наш корабль удовольствий приближался к городу. Самый необычайный день моей жизни подошел к концу, а я был настолько ошеломлен, что не мог подобрать слова, чтобы описать свои чувства.

Но тут можно было обойтись и без слов. Как Отон пошел на такое? И как Поппея согласилась? Или… Чья это была идея?

Мечты, что не Отон был сводником, а Поппея вдохновила его и сама хотела этого, – вот что было настоящим искушением.

LV

– Что ж, ты получил свое празднество, – сказал мне Сенека три дня спустя.

Снаружи уже исчезли все следы ювеналий – унесли увядшие гирлянды, разобрали деревянные сцены и отправили на специальные склады доски. Моя смятая, пахнущая бальзамом туника кифареда, вся в пятнах вина и пота, висела на крючке возле двери.

«Если бы ты только знал, – с улыбкой думал я, глядя на серьезное лицо своего советника. – О, если бы ты только знал».

Поппея не шла у меня из головы, ее образ преследовал меня во сне и наяву, и все равно я не мог свыкнуться с тем, что все это было на самом деле. Сами ювеналии превратились в мираж, картинки тех дней всплывали в моей памяти и тут же ускользали.

– Да, – сказал я, – а теперь пора приниматься за работу.

Сенека удивленно вскинул брови: он определенно не ожидал, что я стану на этом настаивать или даже просто выступлю с подобным предложением.

– Первыми я пригласил тебя с Бурром, но вскоре к нам присоединятся мои секретари, а также некоторые представители консилиума.