Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте
— Интересная поговорка, сам придумал или научил кто? — дрогнувшим голосом спросила Зинаида.
— Мысль не моя. Бунина. А по мне — чисто про меня сказано.
— Так что ж, — Зинаида обернулась уже в дверях, — теперь… по ночам… не ждать тебя?
— Не жди! — жестко проговорил Савва и аккуратно положил кочергу на место. — Детям только ничего не говори, ладно?
— Что ж. Как знаешь. Только… — задрожавшие губы Зинаиды скривились в попытке улыбнуться, — не думай, что мне это все так уж больно. Переживу. Как-нибудь… — Она вышла, гордо подняв голову, и тихо прикрыла за собой дверь.
* * *Савва вышел из конторы Правления Никольской мануфактуры. Тяжелые тучи нависли над серыми домами, но дождя еще не было. Сел в автомобиль, ожидавший у подъезда.
— Давай-ка, Ганя, к Андреевой.
— В театр? — уточнил водитель.
— Домой, Ганя, домой. Сегодня спектакля нет.
Издалека докатились раскаты грома, и первые крупные капли дождя застучали по тенту автомобиля…
В этот день у Марии Федоровны приема не было. Савва был приглашен на встречу «в узком кругу близких друзей». Переодеться после работы он не успел и потому ехал при параде — в роскошной пиджачной тройке.
Савва вошел в прихожую и поправил узел галстука. Красивые галстуки были его слабостью. Собираясь куда-либо, выводил из себя даже терпеливого камердинера Ферапонта. И то — выбери-ка один нужный галстук, когда их в гардеробе более сотни.
— Савва Тимофеевич, милый, наконец-то! — Мария Федоровна, в длинной юбке и блузе с множеством мелких пуговичек на груди, вышла навстречу.
— Жарко-то как сегодня, душно! — сказала она, обмахиваясь рукой. — Экий вы сегодня… официальный! — не преминула отметить, оглядев костюм.
Савва последовал за ней, ругая себя за то, что не заехал домой переодеться. Одежда от «Жуля Мейстера», купленная в Леонтьевском переулке, была, без сомнения, слишком официальной для встречи «в узком кругу». Они прошли сквозь анфиладу комнат в дальний конец квартиры, где Савва еще не бывал. За круглым столом под зеленым уютным абажуром сидели трое незнакомых мужчин, поднявшихся ему навстречу.
Савва остановился и слегка наклонил голову, с любопытством оглядывая присутствующих. Один из них — крепко сбитый, сутуловатый, с крупной курчавой головой и глубоко посаженными карими глазами с нескрываемым интересом смотрел на гостя.
— Знакомьтесь. Мой большой друг — Савва Тимофеевич Морозов. Я вам о нем много рассказывала. А это, — первым Андреева указала рукой на кудрявого, бросив в его сторону ласковый взгляд, — Дмитрий Иванович Лукьянов, бывший репетитор моего сына Юрия.
— Это, — Андреева улыбнулась мужчине в широкой рубахе, стоявшему так, что лицо оставалось в тени, — Михаил Александрович Михайлов, а проще — дядя Миша, его так все зовут.
Савва кивнул и перевел взгляд на третьего, расположившегося ближе всех к нему человека с прямым и открытым взглядом.
— Александр Николаевич Тихонов, — мужчина представился сам. — Студент Петербургского горного института.
«Странная, однако, публика, очень странная, — отметил Савва, усаживаясь на свободный стул. — Такие люди — и друзья светской женщины, знаменитой актрисы, желанной гостьи на приемах у Великого князя Сергея Александровича!? Той, чей портрет пишет маслом супруга Великого князя, Елизавета Федоровна, сестра царицы!» — Савва усмехнулся, неспешно достал папиросу и закурил, разглядывая присутствующих. Ему нравилось коллекционировать человеческие типы.
Окно в комнате было приоткрыто, и оттого занавеска колебалась под порывами ветра. Капли дождя колотили по подоконнику.
Мария Федоровна накинула на плечи шаль и устроилась рядом с ним на стуле с высокой резной спинкой. Савва настороженно молчал, попыхивая папироской. Не любил торопить события. Ждал.
— Вот, друзья мои, все в сборе, — прервала затянувшуюся паузу Андреева. — Сейчас чай принесут.
В комнату вошла девушка в белом фартучке. На подносе принесла изящные чашки с чаем и широкую вазу с печеньем и сушками.
Савва с удовольствием отпил глоток, только сейчас вспомнив, что, заработавшись, забыл пообедать.
— А что, Савва Тимофеевич, каково миллионером-то быть? — наконец, нарушил тишину «дядя Миша», умудрившийся сесть таким образом, что лицо его снова оказалось в тени.
Андреева улыбнулась, бросив ободряющий взгляд на Савву.
— А вы попробуйте! — усмехнулся Морозов.
— Небось, не жизнь, а игра сплошная, — хмыкнул кудрявый.
— Так точно-с! — Савва всегда начинал говорить словоерсами, когда злился. — Игра-с. Только я так всю жизнь играю что, либо — башка вдребезги, либо — спина пополам.
Мария Федоровна, взглянув на Савву, взяла печенье и, надкусив, положила на блюдце.
— А как вы относитесь к тому, что каждый человек должен быть свободен? — хриплым голосом поинтересовался кудрявый.
— Хорошо отношусь. Только в большинстве своем люди сейчас понимают свободу лишь как свободу от обязанностей к ближнему.
— А вы, Савва Тимофеевич, конечно, считаете, что ближних нужно любить, что, так сказать, все люди — братья? — с усмешкой спросил дядя Миша.
— Эка вы, в вопросы гуманизма залезли, — Савва поставил чашку. — Может и братья. Но как полюбить этих братьев? Как полюбить людей? Посмотрите на них. Душа-то хочет любить одно прекрасное, а люди большей частью несовершенны. Иначе говоря, — Савва провел рукой по коротко стриженому затылку, — в большинстве своем душа человеческая вовсе не способна, в нынешнем ее состоянии, к подлинно моральному действию, то есть к любви. Человек нашего века отталкивает от себя брата. Готов обнять все человечество, а брата не обнимет. Моральный идеал, — продолжил Морозов, — есть потому просто риторика. Между тем, — снова достал папиросу, отметив про себя любопытный взгляд, брошенный бывшим репетитором на серебряный портсигар, — все люди связаны между собой такой глубокой связью, что, поистине, «все виноваты за всех».
Андреева слушала с интересом, обхватив себя руками за плечи.
— Я думаю, что мы все связаны друг с другом косвенно, незаметными нитями. И все наши действия, даже мысли влияют на других людей. Простите, господа, не могу сидеть, — Савва поднялся из-за стола и принялся ходить по комнате маленькими шажками, продолжая курить, — весь день сегодня за столом провел. А я — движение люблю. Порча крови россейская отчего? — осмотрел он присутствующих. — От медлительности движения.
— Еще чаю? — вмешалась Мария Федоровна, оглядев гостей.
— Спасибо. Напились уж, — ответил молчавший все это время студент. — А как вы, Савва Тимофеевич, думаете, что же делать, чтобы эту кровь заставить по всему организму россейскому быстрее циркулировать?
— Для того в старину цирюльники были, которые людям кровь пускали! — хихикнул кудрявый репетитор.
— Что делать? — Савва нахмурился. — Понять сначала причину. Отчего? А уж потом — как с этим бороться. То ли кровь пускать, то ли какими другими средствами лечить. Без кровопускания, — бросил он неодобрительный взгляд в сторону кудрявого. — По мне, все проблемы из-за отсутствия в стране прочного закона и опеки бюрократии, распространенной на все области русской жизни, да еще невежества народа… Впрочем, — махнул он рукой, — это долгий разговор.
— Вот давайте в следующий раз и поговорим. — Кудрявый достал из сумки пачку гектографированных бумаг и положил их на стол перед Морозовым. — А мы вам тут кое-что почитать дадим, если хотите. Прочтите, как соберетесь. Тем более, — усмехнулся он, заметив настороженный взгляд Саввы, — вам интересно будет. Ведь эти главы Мария Федоровна перевела. Она у нас с детства немецкий знает.
Андреева смущенно кивнула.
— У кого это «у нас»? — нахмурился Морозов.
Мария Федоровна поднялась и, подойдя, легонько прикоснулась пальцами к плечу Саввы.
— У нас, Савва Тимофеевич. У марксистов, — низким грудным голосом пояснила она. — И это — уже три года как моя главная и основная жизнь.
Савва поморщился.
— Видите, как я вам доверяю, — продолжила Андреева, ласково заглядывая ему в глаза. — Потому как вы — близкий и родной мне человек, — сказала она многозначительно и, взяв со стола бумаги, протянула их Савве.
«Близкий и родной мне человек…» — эхом отозвалось в его сердце.
«Карл Маркс. Капитал», — прочитал он название, молча взял стопку и, кивнув гостям, вышел из комнаты.
Мария Федоровна, бросив на гостей встревоженный взгляд, поспешила следом за ним.
В коридоре было темно. Морозов споткнулся о край ковра и чуть не упал.
— Савва Тимофеевич! Миленький! — Андреева обогнала его и преградила путь. — Что это вы? Обиделись на что?
— Я на себя обиделся, — проговорил он сердито, стараясь не смотреть на Марию Федоровну.
