Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте
Они поднялись на просторную высокую террасу, с круглым столом посередине, украшенным вазой с цветами, и накрытым к приему гостей. Ключевский подошел к чугунным витым перилам.
— Красота тут у вас! Простор какой! Так бы сидел на терраске, да смотрел, смотрел…
— А вот, если выше подняться, — показал Савва на второй этаж, — вид еще чудеснее!
— Папочка приехал! Папочка приехал! — в распахнутую двустворчатую дверь выскочили дети, облепив отца. Нарядная Маша, первой добежавшая до Саввы, была подхвачена на руки.
— А я уж думала ты совсем не приедешь, — девочка крепко обняла отца за шею.
Следом на террасе появилась Зинаида Григорьевна в белом кружевном наряде, подошла к Савве и сдержанно прикоснулась губами к его щеке.
— Прошу к столу! Мы уж заждались! — обратилась она к гостям, бросив укоризненный взгляд на Савву, который не предупредил о приезде Василия Осиповича.
Гости, оживленно переговариваясь, устроились за столом. Детишки с двух сторон рядом с Саввой, Зинаида — между Василием Осиповичем и Сергеем. Савва придвинул к себе увитую фарфоровыми розами белую чашу-холодильницу, приподнял крышку за искусно сделанную фарфоровую клубничку, взял несколько прохладных ягод и, бросив хитрый взгляд на детей, быстро положил ягоды в рот.
— Пап, и нам дай! — громко шепнул Тимофей, с восторгом наблюдавший за шалостями отца.
Савва приподнял было крышку, но Зинаида неодобрительно кашлянула и дети замерли.
— Так вот, Василий Осипович, — будто продолжая начатый разговор, весело пояснил Савва, продолжая держать снятую крышку. — Обратите внимание на это чудо мейсеновского фарфора. Вот сюда, на дно, помещаются кусочки льда, затем они прикрываются вот такой то-онкой крышкой в мелкую дырочку, как решето, а сверху кладутся фрукты, которые… — извлек несколько покрытых влажной испариной ягод, — так приятно есть прохладными, — протянул ягоды детям, — в жаркий летний день.
— Как ребенок, право! — Зинаида неодобрительно покачала головой.
Прислуга внесла блюда с румяными, ароматными пирогами и сластями, и проголодавшиеся в дороге гости с удовольствием приступили к еде.
«Счастливый отец, — размышлял Ключевский, украдкой наблюдая за Саввой, который с заговорщицким видом о чем-то перешептывался с детьми. У Маши на коленях уже лежал пушистый белый котенок, преподнесенный отцом в корзинке с розовым атласным бантом. — Наверное, Савва прав, детей надо баловать, когда есть возможность. Ведь никто не знает, что их ждет в будущем».
— Хорошая у вас работа, Василий Осипович! — прервал его размышления Сергей, бросив взгляд на молчаливую Зинаиду, грустно наблюдавшую за Саввой. — Преподавать историю, быть знаменитым профессором Московского Университета. История ведь как учительница, которая…
— История, любезнейший Сергей Тимофеевич, — прервал его Ключевский, отложив в сторону пирожок с капустой, — скорее не учительница, а надзирательница, наставница жизни, по-латыни. История ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий.
— А мы, пожалуй, пойдем купаться! — Савва под восторженные крики детей поднялся из-за стола и вопросительно взглянул на Ключевского. Тот едва заметно кивнул головой.
— Конечно, Савва Тимофеевич. Только уж меня увольте. Если я на берегу вашей речки разденусь — вся рыба непременно передохнет. Не эстетическое, прямо скажем, это зрелище. Так что вы вот сами — с молодежью.
Все рассмеялись. Даже Зинаида улыбнулась.
Мудрый старик все прекрасно понимал. Потому и каламбурил, пытаясь отвлечь Савву и Зинаиду от их мыслей.
Савва зашел в дом и через минуту вернулся с полотенцами в руках. С криками «Ура!» дети вприпрыжку побежали вслед за ним вниз к реке. Сергей, в огромной белой шляпе, смешно размахивая руками, едва поспевал за ними.
— Какое уж там купание, — пожала плечами Зинаида Григорьевна, обращаясь к Ключевскому, — воды по колено и то не будет. Баловство одно.
— Так и пусть балуются, Зинаида Григорьевна! — улыбнулся Ключевский и потянулся за куском яблочного пирога. — Прекрасно у вас здесь! А храм рядом с домом, что-то я запамятовал?
— Покрова Богородицы называется. А со второго этажа купола Нового Иерусалима видны. Да-а…святое место!
— Коли мне память не изменяет, — Ключевский смахнул крошки с лацкана пиджака, — Новый Иерусалим патриарх Никон в семнадцатом веке строил не как земной Третий Рим или Византийскую Софию, а как место пришествия «паки грядущего со Славой Судьи живым и мертвым», ожидая «схождения небес на землю», — процитировал он. — Потому и иконы Страшного Суда в храме писаны были.
— У меня там, по-правде сказать, есть любимая икона — «Троеручница», — оживилась Зинаида, — в том же семнадцатом веке из Афонского монастыря присланная. Правда, Савве, — вздохнула, — другая по душе — «Христос в темнице». Там Христос изображен в цепях, с огромной гирей на ногах… Впрочем, Савва не часто туда ходит. Василий Осипович, вот вы умный человек, скажите, как вы к актерам относитесь? — неожиданно с плохо скрытой болью в голосе спросила она, пристально глядя на собеседника.
— К актерам? — Ключевский сосредоточенно нахмурился. — Что ж… По-моему, несчастные они люди…
Зинаида встрепенулась.
— Ведь по сути как получается, голубушка: люди играют в реальность, а актеры играют в жизнь. — Он задумчиво помолчал. — И проживают на сцене чужие жизни. Однако же, играя других, они отвыкают быть самими собой.
— И порой уж и не поймешь, где у них правда, а где чью-то роль играют, — оживившись, согласно закивала Зинаида.
— Я так полагаю, что искусство — это суррогат жизни, — задумчиво сказал Ключевский. — Вроде и похоже на жизнь, а реального вкуса нет. Только привкус.
— Как вы сказали? — Зинаида с изумлением посмотрела на гостя. — Суррогат? А книги? Как же книги? Иной раз читаешь какого-нибудь романиста, и думаешь, экий тонкий психолог!
— Ну, да, — Ключевский приподнял крышку холодильницы и подхватил клубничку, — романистов часто называют психологами. Только у них разные дела. Романист, изображая чужие души, часто рисует свою, а психолог, наблюдая свою душу, думает, что видит чужие. — Он положил ягоду в рот. — Один похож на человека, который видит во сне самого себя, другой — на человека, который подслушивает шум в чужих ушах, — заулыбался он, похоже, довольный собственным высказыванием.
Со стороны реки донесся смех Саввы и восторженный визг детей. Зинаида поморщилась.
Ключевский участливо посмотрел на хозяйку.
— Да вы не переживайте, голубушка. Все у вас образуется…
Зинаида, вскинула на него увлажнившиеся глаза и, поспешно поднявшись из-за стола, вошла в дом. Василий Осипович, проводив ее взглядом, встал и подошел к перилам.
«Странно, что я никогда не задумывался, во что превращается любовь, когда она умирает? Может быть, в обледеневший огонь…»
* * *Савва в раздумье сидел в кресле, наблюдая, как языки пламени, словно нехотя, облизывают толстые березовые поленья в огромном камине из родомского песчаника. Взяв кочергу, он поворошил дрова. Пламя, словно обрадовавшись нежданной помощи, с сухим треском жадно вцепилось огненными зубами в бересту.
«Неужели любовь, как огонь, горит только тогда, когда ей приносятся новые жертвы? — размышлял Савва. — А если все, что было, уже брошено в ее пламя? Что тогда? Любовь превращается в тлеющие угли, а потом в пепел? Уходит? Куда? Обращается в облако, чтобы воскреснуть где-то живительным дождем, или проваливается в неведомую бездну, из которой уж и выхода нет? — Он снова поворошил дрова, наблюдая за радостным фейерверком искр. — А, может, нужно просто найти в себе силы и дунуть на пока еще тлеющие угли, чтобы дать ей возможность снова вспыхнуть? Но для этого нужна жертва…»
— Может быть, ты, наконец, объяснишь, что происходит? — Савва поморщился от резкого голоса жены, решительно вошедшей в комнату, и нехотя повернул голову в ее сторону. Зинаида с вызовом смотрела на мужа покрасневшими то ли от бессонной ночи, то ли от слез глазами, под одним из которых подрагивала тонкая жилка.
— Ты правды ждешь, Зина? — поднимаясь с кресла, спросил Савва с удивившим его самого спокойствием. — Что ж… — помедлил он, подбирая слова. — Я, Зина, другую женщину полюбил… Так- то вот… — повернулся к камину и снова принялся ворошить кочергой угли.
— Актриску эту? — также неожиданно спокойно спросила Зинаида. — Андрееву?
— Да. Ее, — тихо ответил Савва и повернулся к жене. — И поделать с этим ничего не могу. Прости.
— Но, Савва — лицо Зинаиды побледнело. — А наше положение? Репутация? Дети? Что скажут люди?
— Я не червонец, чтобы всем нравиться. Какой есть! — оборвал он жену.
