Джек Коуп - Прекрасный дом
Гаснущий свет дня озарил мир зеленоватым отблеском, и вся степь с облегчением вздохнула, избавившись от дневной жары, В высокой траве жалобно перекликались перепела. Том взглянул на Маргарет: она задумчиво смотрела перед собой. Нет, это не та спокойная молодая женщина, какой он всегда считал ее. Как он ошибался! Черты ее лица, ее губы и полузакрытые глаза, казалось, полностью гармонировали со светом, льющимся с неба. Зачем он пытается взвалить на нее свои заботы?
— Я слишком разговорился, — сказал он. — Не побеседовать ли нам о чем-нибудь другом?
Но она лишь удивленно взглянула на него, покачала головой, и ее ровные мелкие зубы блеснули в улыбке.
— Нет, мне нравится слушать тебя.
— Тогда вот еще что. Если я смогу убедить Коломба в моей доброжелательности… Но ты думаешь, что я не смогу…
— Разве я это сказала, Том?
— Ты напомнила мне, что я офицер милиции. Во всяком случае, только через него я смогу предупредить его народ, что их заманивают в ловушку. Возможно, десятки тысяч из нас будут уничтожены в одну ночь, если смерть этой свиньи и белых кур послужит сигналом и если именно для этого их и закалывали. С другой стороны, я чувствую, что Эльтон и компания пользуются отдельными вспышками негодования. Они считают, что пора наконец открыть свои истинные намерения. Они хотят сокрушить зародившуюся было гордость и силу черных, которые подняли голову, увидев слабые стороны белых во время этой нелепой войны. Кто-нибудь должен предупредить их и объяснить, что их просто провоцируют. Ты не считаешь, что это измена, Маргарет?
— Ты сам должен ответить на этот вопрос, дорогой.
— Правильно, и я уже ответил.
— Каково бы ни было твое решение, времени терять нельзя.
— И вот тут-то дело за тобой, Маргарет. Можешь ли ты помочь мне?
— В мелочах — да. Но главное должен сделать ты сам.
— Я боялся, что ты скажешь именно так.
— Ты веришь в это?
— Да, верю. А как же иначе?
Лошади бежали легкой рысью. На дорогу выскочил заяц и игриво помчался впереди. Почуяв его, собака начала выть и царапать когтями пол коляски, требуя, чтобы ее выпустили. Спрыгнув на дорогу, она нашла след и с яростным лаем бросилась за зайцем. Затем, потеряв след, она кинулась в степь, но все время оглядывалась, чтобы не упустить из виду коляску. Уже смеркалось, когда они достигли перевала и перед ними открылась панорама большой реки: над долиной сгущался легкий туман, смешиваясь с надвигающимися сумерками, и поэтому поселок не был виден. Неожиданно Том осадил лошадей, положил кнут и бросил вожжи. Он хотел освободить руки, освободить свой разум и успокоиться, чтобы найти слова, которые тщетно искал.
— В этой стране хватило бы места для всех нас, но некоторых это не устраивает. Если бы мы были детьми, черными, белыми и коричневыми, которые дерутся за каждый лишний дюйм в саду, это было бы отвратительно, но мы взрослые и поведение наше просто преступно. На что мне полдюжины ферм, зачем я держусь за них? Чтобы они не попали в руки Эльтонов, Хемпов и Уинтеров. Значит, я так же связан в своих действиях, как нищий зулус, который отбывает повинность на дорогах. Разница состоит лишь в том, что он, несмотря на всю свою безнадежную нищету, при всем своем жалком существовании сохраняет бодрость и силу. А мы находимся наверху, но прогнили до мозга костей. Что делать, Маргарет, что, что?
— Я не знаю, Том.
Он взял ее руку в свои, и это согрело его.
— О, ты высоконравственный человек, а исправить другого не хочешь.
— Между нами есть разница, и вот какая: ты знаешь своих землевладельцев, офицеров милиции, их общество, и в душе ты не согласен с их действиями. Я их не знаю, но, по-моему, их здесь вообще не должно быть.
— Так, — рассмеялся он, — примерно это же скажет и любой зулус. А как насчет меня? Я тоже вхожу в их число?
— В качестве будущего землевладельца, помещика двадцатого века или в качестве Тома Эрскина?
— Но ведь меня нельзя разрезать на две части, Маргарет.
Глава IV
ГОРОД
Том отправился в столицу ночным поездом. Он послал к Линде мальчика с запиской и, глядя ему вслед, когда тот рысцой побежал по дороге, думал о заброшенности Мисганста, о Линде, которая ждет его, Тома, а увидит полуголого мальчишку с письмом, запрятанным в расщепленную палку. Но он знал, что поездка в город неизбежна. Его ботинки скрипели, когда он шагал по платформе маленькой станции. Было уже за полночь; единственный ацетиленовый фонарь шипел на будке стрелочника; телеграфные провода гудели и стонали над головой. В свете подернутой дымкой луны сверкали рельсы, словно серебряные ленты, протянутые по спящей земле. Навстречу ему из зала ожидания вышла Маргарет О’Нейл. От неожиданности он уронил чемодан и, все еще недоумевая, подошел к ней.
— Ты не теряешь времени, — сказала она.
Он заметил, что она курит. Она подняла сигарету с каким-то вызовем, и пальцы ее слегка дрожали.
— Я сам не думал, что успею на ночной поезд, а ты догадалась.
— Нет, я просто принесла рекомендательное письмо, чтобы отправить его с проводником мисс Брокенша. Так гораздо быстрее, чем посылать по почте. Вот оно.
— Спасибо. Это страшно мило с твоей стороны. Я в отчаянии, что заставил тебя выйти из дому в такую пору.
— Пустяки, Том. Сегодня моя очередь печь хлеб, и я все равно не легла бы спать. До свиданья, Том, и желаю успеха.
Ему очень хотелось побежать за ней, но в тоне ее было что-то резкое, какая-то суровая нота, и он позволил ей уйти. У станционной калитки она повернулась и затянутой в перчатку рукой помахала ему быстрым изящным жестом. Он помахал ей в ответ. И тут он услышал отдаленный, тонущий в гуще ночного мрака шум почтового поезда и скрежет стальных колес на повороте в горах.
Чтобы найти мисс Брокенша, Том нанял небольшую двухместную коляску. Городские дома кончились, и теперь узкая немощеная дорога шла еще с милю вдоль реки. Извозчик, ветеран войны, ворчал что-то насчет плохой дороги, глубокие рытвины которой грозили сломать ось его экипажа. Придорожный кустарник был весь порублен, а на склонах холмов были разбросаны сплетенные из прутьев и обмазанные глиной убогие лачуги. В низине, окаймленной ручьем, теснились, налезая друг на друга, ряды самых бедных хибарок. Эти жилища, сделанные из ржавого железа, картона и дерюги, разделялись такими узкими проходами, что казались одной длинной, огромной и низкой лачугой — этакой коростой из обломков и мусора, вздувшейся в центре лишенной растительности долины.
— Это поселок Виктория, — сказал извозчик. — А вы уверены, сэр, что белая леди живет именно здесь?
— Я сейчас спрошу кого-нибудь.
Все тут знали мисс Брокенша. В укромном, прохладном ущелье, затерявшемся среди огромных сосен и синих камедных деревьев, вздымавших свои вершины высоко в небо, они увидели глинобитный дом с железной крышей и широкими верандами, построенный в старом колониальном стиле. С лепных украшений уже сошла краска, решетчатый забор, наполовину прогнив, покосился. Часть веранды и крыша были скрыты за буйным садовым кустарником и ползучими растениями.
Том увидел мисс Брокенша еще издалека: это была худенькая, прямая старушка в соломенной шляпе на снежно-белых волосах. Она сидела на веранде, держа на коленях книгу, и читала или что-то рассказывала, а вокруг нее, на веранде и даже на ступеньках, под жгучими лучами солнца на корточках молча сидели зулусы, мужчины и женщины. Заметив его, она продолжала говорить, но все взгляды украдкой обратились к нему, и он увидел в них враждебность — словно вдруг, раздвинув кусты, очутился перед львицей с детенышами. Он ждал в саду под палящим солнцем. Тучный мужчина в кавалерийских рейтузах и крагах, но босой, спустился с веранды в сад.
— Что нужно?
У него было плохое английское произношение, держался он нагло, а губы его кривились в презрительной усмешке. Словно удар в грудь ощутил Том это явное высокомерие, столь непохожее на чопорную гордость и сдержанность старых зулусов, столь непохожее ни на что, виденное им до сих пор. Он побледнел и ничего не ответил. Человек нервно хихикнул.
— Некоторые люди глухи, как пни, — сказал он громко.
Том повернулся к нему спиной и услышал, как тот, словно грузное животное, тяжело затопал по направлению к дому. Начало было неудачным. Он взглянул на дорогу, где дожидался извозчик, безмятежно попыхивавший своей трубкой, и ему очень захотелось уехать.
Мисс Брокенша заставила его ждать из принципа, из ее жизненного принципа, согласно которому последний должен быть первым. Закончив чтение, она встала на верхнюю ступеньку крыльца и устремила взгляд на непрошеного гостя. Том выразил свое восхищение ее неутомимой миссионерской деятельностью на благо зулусского народа и назвал ее дом Меккой для тех, чье сердце открыто добру. Губы ее непрерывно шевелились, а в храбрых, задумчивых глазах появилось выражение чуть ли не испуга. Казалось, ей впервые пришлось услышать такие слова из уст здорового молодого человека, принадлежащего к числу белых жителей колонии. Она не знала, как вести себя с ним. А все присутствующие не спускали с нее внимательных глаз, ожидая от нее отпора тому, кого они, естественно, считали врагом. Толстяк в рейтузах, кисло ухмыляясь, стоял рядом с ней. Мисс Брокенша нерешительно пригласила Тома в свой кабинет — большую комнату с полукруглыми окнами, выходившими на веранду: кабинет был заполнен реликвиями, книгами, подарками. Это была комната, где жили самые нежные воспоминания об ее деде и об ее отце, но где ничто не говорило о ней самой, ибо жизнь ее была лишь затухающей свечой, горевшей над их могилами в память благородных идеалов служения черному народу. Том сел напротив нее в кресло, затянутое полотняным чехлом. Несколько зулусов пришли с ними и уселись прямо на пол, а женщины кротко и смиренно опустились на колени. Оставшиеся на веранде облепили окна. Из всего этого Тому стало понятно, что они считают эту белую старуху своей. Они видели не ее белую кожу, соломенную шляпу и накрахмаленный кружевной воротник, а ее сердце, вне всякого сомнения целиком принадлежавшее им.
