Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
Резко поднялся и вытянулся в струнку один бравый гвардеец.
— Разрешите, господин фельдфебель. Я из Костромской губернии.
— Садись! Слышите? Земляк нашего гвардейца спас государя! Каждый должен так поступать. В государя стреляют, а ты уже тут как тут.
— Разрешите, господин фельдфебель, — неожиданно обратился к нему Аверьян.
— Разрешаю! Гм! — довольно покашлял Петрушенков.
— Господин фельдфебель! Каждый из нас поступит так, как Осип Комиссаров!
— Молодец! Молодец! — похлопал его по плечу Петрушенков.
— Только как это нам сделать? — смиренно спросил Аверьян. — Мы не знаем, когда будет покушение на государя. Кто нам об этом скажет? Если бы сказали, мы тотчас же побежали.
Петрушенков разъярился, его лицо побагровело, и он закричал:
— Дурак! Надо знать, когда будет покушение. Солдат должон усё знать! — Выпучил свои рачьи глаза и вдруг, осознав нелепость сказанного, испугался и завизжал: — Молчать! В карцер!
— Разрешите, — не успокаивался Аверьян.
— Не разрешаю! Молчать!
— Вы же сами сказали, чтобы мы поступали так, как Комиссаров.
— Я? — смущенно пролепетал фельдфебель. — Гм! Гм! — Слова Аверьяна еще больше напугали его. А что, если кто-нибудь донесет генералу? — Я сказал не так. Я хотел сказать, что вы каждую минуту должны быть готовы закрыть своей грудью императора всероссийского Александра Николаевича. Понятно? — Обвел глазами всех. — Понятно, как надо отвечать?
Казарма рявкнула десятками глоток: «Понятно!»
— Продолжай, Несторовский, и не вступай в пререкание с начальством. Твое счастье, что солдаты поняли!
Ободренный Аверьян, лукаво посмотрев на солдат, опять взял газету.
— «Оный Осип Комиссаров был вызван в царский Зимний дворец, император поблагодарил его за спасение».
— Теперь садись, Несторовский. Дальше я сам буду рассказывать вам. Командир нашего полка, его высокопревосходительство генерал, позвал к себе офицеров и нас, — Петрушенков подкрутил усы, — и нас, фельдфебелей. Позвал и рассказал, что было во дворце. А, значится, было так. Когда наш царь-батюшка вернулся с прогулки, то приказал: «Ну-ка, подать сюда того, кто за меня грудь под пулю подставил». Генералы и флигель-адъютанты молниеносно бросились искать полковников и приказали им найти, хоть из-под земли достать, а привести оного Костромской губернии Осипа… Как его?
— Комиссарова! — громко подсказал Аверьян.
— О! Комиссарова! Вот привели его, и царь-батюшка спрашивает: «Скажи, мой верный слуга, что ты хочешь получить, чем тебя наградить?» А он возьми да и ляпни: «Никак нет! Ничего не хочу, государь!» — упал на колени да и пополз к государевым ногам. А наш царь-батюшка пошел ему навстречу и наклонился, чтобы поднять. Но генералы, опережая друг друга, поползли на четвереньках и подняли оного Комиссарова и поставили пред государевы очи. «Ну, скажи, что ты желаешь?» А он молчит да все норовит упасть на колени, но флигель-адъютанты тут как тут, удерживают его. Тогда государь и говорит: «За то, что ты такое геройство совершил, быть тебе барином, жене твоей барыней, а деткам твоим барчуками». Поняли?
— Поняли! — опять хором рявкнули солдаты так, что стекла в окнах зазвенели.
— И далее сказал батюшка государь: «Вышел ты из деревенского сословия, значит, и землю любишь. Сколько же у тебя земли?» И Комиссаров отрапортовал: «Никак нет, ваше величество! Ни одного клочка земли не имею!» Тогда царь-батюшка положил свою священную руку на его плечо да и говорит: «Уважаемый мой спаситель, дарю тебе землю с поместьем. И получишь ты эту землю в Полтавской губернии. Какая там земля?» — посмотрел царь на министра двора, а тот тотчас же ответил: «Земля, ваше величество, жирная и богатая, лучшей нигде нет». Тогда царь и говорит: «Бери эту землю и зарабатывай себе деньги на пропитание». Но это еще не все. Рядовой Несторовский, а ну-ка возьми вот эту бумагу и растолкуй солдатам, что в ней написано. — Он вытащил из ящика еще одну газету.
— Есть растолковать! — с чрезмерной старательностью выкрикнул Аверьян.
— Читай с расстановками, чтобы каждый солдат уразумел царскую милость. Дай бог здоровья и долгой жизни нашему государю! — И неожиданно приказал: — Ну-ка, споем: «Боже, царя храни!» Всем петь!
Солдаты затянули гимн. Старались петь как можно громче, так, что Петрушенкову хотелось закрыть уши ладонями, но это грешно — ведь пели торжественную здравицу царю.
Когда пропели, Петрушенков махнул рукой, и Аверьян, откашлявшись и вытерев платком нос, продолжил чтение. Он отчетливо произносил каждое слово, написанное в газете:
— «Указ Правительствующему сенату. Четвертого сего апреля, по изволению Всеблагаго промысла, сохранена нам жизнь рукой Осипа Комиссарова, временно-обязанного крестьянина Костромской губернии, Буйского уезда, Молвитинской волости, села Молвитина, — уроженца той же местности, которая некогда дала России знаменитого в отечественных летописях Ивана Сусанина.
В память этого события и в ознаменование нашей признательности к Комиссарову Всемилостивейше жалуем ему потомственное Российской империи дворянское достоинство, повелевая именовать его Комиссаровым-Костромским. Правительствующий сенат не оставит сделать надлежащие распоряжения об изготовлении Комиссарову-Костромскому диплома на дворянское достоинство и о поднесении онаго к нашему подписанию. На подлинном собственною его императорского величества рукою подписано: Александр. В Санкт-Петербурге девятого апреля тысяча восемьсот шестьдесят шестого года».
Дочитав до конца, Аверьян отдал газету фельдфебелю. Тот осторожно свернул обе газеты вчетверо и аккуратно положил в ящик.
— Может быть, кто-нибудь не все понял, то спрашивайте.
— Разрешите, господин фельдфебель, — обратился костромич, земляк новоиспеченного дворянина.
— Говори! Давай, говори!
— Разрешите вопрос. Потомственный дворянин господин Осип Костромской отвел руку преступника. А вы не сказали, кто же он, как его фамилия, этого преступника?
— Разве не сказал? Скажу. Зовут того ирода и нехристя Дмитрий Каракозов. Студент проклятый! В Москве учили его уму-разуму в нирсе…
— В университете, господин фельдфебель, — подсказал Аверьян.
— О! Точно — в унирситете. Его учили бога почитать и царю покоряться. А оно вон что вышло! Разбойник! Руку на нашего государя-батюшку поднял, из пистоля хотел убить, — торопливо перекрестился. — Дай, боже, здоровья нашему государю! Я все сказал. Р-рр-а-зойдись! Оправиться и покурить… Одна нога там, вторая здесь — на вечернюю молитву!
Щемило сердце, и стало тяжело дышать. Аверьян еле вышел из казармы на плац, ноги подкашивались. Рядом шагал Никита и уже развязывал кисет, собираясь скрутить козью ножку.
— Сделать тебе или ты свою папиросу будешь сосать?
— Сделай, — шепотом ответил Аверьян и застонал. — Что-то мне дышится тяжело…
— Так, может быть, не надо этого зелья?
— Давай, давай, глотку прочищу, — и опять тяжело вздохнул. — Спас царя-батюшку.
У Никиты задрожала рука, но он продолжал скручивать листочек бумаги, сделал совочек и осторожно насыпал махорки, загнул концы, подправил пальцем верхушку, чтобы табак не высыпался. Отдал Аверьяну, а сам думал: «Неужели этот человек так сильно ненавидит царя? А может быть?!..» И спросил:
— Аверьян, а ты случайно не знал того, как его… фельдфебель говорил, Каракоза?
— Возможно, и знал, — уклончиво ответил Аверьян.
— Должно быть, хороший человек был. А из какого он сословия? Не из наших ли мужиков?
Аверьян сделал глубокую затяжку и закашлялся.
— Из какого сословия? — переспросил. — А из того сословия, что и я, из дворянского.
— Вот как! Выходит, из панов?
— Из тех панов, у которых нет штанов, — попытался усмехнуться Аверьян.
— Гак что же это он надумал стрелять в царя?
— А потому, что честный человек, не любит неправды.
— Так честных ведь много, но они молчат.
— А он не хотел молчать. Это, Никита, как тебе сказать… это святой человек.
— Святой? — удивленно повторил Никита.
— Да, святой. Разве какой-нибудь проходимец пошел бы на смерть, как это сделал Дмитрий?
— И ты его знаешь?
— Знаю, Никита… Знаю… Когда-то разговаривал с ним.
— Даже разговаривал с ним? Это правда? — недоверчиво спросил Никита.
— Правда, Никита, и не один раз. Несчастный. Теперь его ждет смерть.
— Ой, горе! А почему ты говоришь — смерть? Он же не попал в царя.
— Смерть! Смерть его ждет. Его схватили… А та жаба подбила ему руку. Хотел бы я увидеть этого новоиспеченного потомственного дворянина. Потомственный он подлец, а не человек!
Этот разговор взволновал Никиту. Он оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь? Что творится на свете! А он жил в своей Запорожанке и не знал, что есть такие отчаянные, смелые люди, которые борются за лучшую жизнь для простого народа. Выходит, есть. И они здесь, близко, в Петербурге, где живет сам царь. Они ничего не боятся. Аверьян открыл ему глаза, и, кажется, как-то легче стало на сердце. Сказал, что хорошо знает этого отчаянного смельчака Каракоза. Хотя бы одним глазом взглянуть на него! Наверное, рослый, высокий и сильный, словно тот богатырь из сказки, которую когда-то на печи рассказывала бабушка. И не стерпел, спросил:
