Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— В походе рыцари набивают брюхо до отвала. Мясо для войска сушат, вялят. Да и в дни мира охота — разлюбезное дело.
— Но равнин и лугов у нас без счета. Да или нет?
— Отвечу шуткой…
— Хочу услышать лишь одно слово — „да“ или „нет“.
— Да. На одного дракона хватит.
Бона ответила спокойно, но глаза ее метали молнии.
— Если бы, как полагает король, ты и в самом деле был бы умен, то не давал бы глупых ответов. Синьор Алифио, прошу вас, узнайте подробней и доложите мне суть сего дела. Я хотела бы знать, сколько на сих пространствах можно было бы содержать скота, особливо коров?
— Не свиней, а коров? — удивился шут. Бона решила удостоить его ответом.
— Свиней надо откармливать, а коровы и овцы пасутся сами. В Неаполе королевские земли отведены под пастбища, а плата за пользование ими идет в королевскую казну. Торговля скотом процветает, мяса на столах вволю. Да при том отъевшиеся на этих лугах огромные стада сами переходят границы неаполитанского государства. Нет никаких расходов на перевозку. Просто?
— На удивленье просто! — воскликнул шут. — Не только…
— Что только?
— С той поры, как стоит польская земля, ни одна из ее королев не утруждала свою голову мыслями о… скотине, — закончил Станьчик.
Он рассчитывал услышать взрыв смеха, но придворные стояли опустив глаза, с каменными лицами.
Бона вдруг встала.
— Да, — сказала она ядовито, — ни одна не утруждала. И потому-то поэты должны были поучать подданных, чтобы они даже в дни мира столь усердно не обгладывали кости.
Поздней осенью, когда ветер срывал с деревьев листья, король с супругой выехали на охоту в Неполомице, но дурные вести с Поморья заставили их вернуться. Король какое-то время еще пытался выждать, наконец, несмотря на уговоры Боны положиться на Фирлея или Тарновского, стал собираться в поход. Сигизмунд, упрямый как все Ягеллоны, не внимал уговорам Боны, хотя она, жалуясь на приступы дурноты, говорила ему, что снова в тягостях. Король обрадовался ее словам, но от намерений своих не отказался.
— Оставляю вас с неспокойной душою, но ехать должен.
— Надолго? — спросила она, вздохнув.
— Война с Альбрехтом может быть очень тяжелой. Возможно, и зимы на нее не хватит. Кто знает.
Бона взглянула на него с удивлением.
— Как? Вы не приедете ни на Рождество, ни на Пасху и даже ко дню рождения сына?
Король молчал, стараясь не глядеть Боне в глаза.
— Я поняла, — сказала она через минуту. — Вы не вернетесь.
— Не знаю. Буду слать письма. И хотел бы получить весть о том, что вы счастливо разрешились от бремени.
— О появлении на свет наследника престола? О да. Тотчас же подам весть. Но… Ваше величество…
Бона подбежала к королю и в неожиданном порыве страха спрятала голову у него на груди. Король нежно утешал ее.
— Постараюсь вернуться. Но прошу вас, запомните: коли не успею к сроку, даже если это снова будет дочь, высылайте гонца.
Она гордо выпрямилась.
— Если, не дай бог, родится вторая принцесса…
— Что тогда?
— Тогда, мой господин и король, я сообщу вам лишь об одном — о здоровье королевы.
Король уехал, и Вавель без рыцарей и королевских советников показался еще более пустым и холодным. К тому же как-то перед самым Рождеством королеву разбудил грохот и стук. Она кликнула Анну, та спустилась вниз, но вскоре вернулась ни с чем — никто из приближенных не знал, что случилось. Тогда королева велела позвать в опочивальню Вольского, которого встретила упреками.
— Вот уже час, как ужасный стук и грохот не дают мне заснуть. Слышите?
— Слышу стук колес.
— И цокот копыт по мостовой. Голова раскалывается от боли. Что все это значит?
— Ваше величество… По приказу короля со стен и с валов снимают пушки.
— Пушки? Боже! И с вавельских стен тоже?
— Да. Даже самые тяжелые.
— Замок останется без пушек?
— Таков приказ его величества. Осадные орудия, которые он взял с собой, не достаточно мощны.
Их слишком мало.
— Об этом судить я не могу, но полагаю… Мне надо поговорить с маршалом Кмитой.
— Он еще вчера уехал к королю.
— Как, он тоже? Значит, никого нет?! Я осталась одна. Без всякой защиты… В замке, в котором нет даже пушек. О боже! Неужто король, помня о пушках, забыл обо мне… Своей супруге?
Маршал Вольский не смог, однако, повлиять на изменение королевских приказов, и зима была тягостной не только из-за морозов и вьюги, но также из-за неуверенности: какая судьба ждет незащищенный город? А если отряды крестоносцев подберутся к границам Малой Польши?
В довершение ко всему на Пасху захворала маленькая Анна, дочь короля от первого брака, и Бона приказала сменить медика, найти лучшего из лучших. Алифио разыскал и привел во дворец знаменитого Яна Анджея Валентино, который вместе с обиженным недоверием придворным доктором Катиньяни пытался выходить больного ребенка. Бона в апреле еще была в силах спуститься вниз, в правое крыло замка, навестить двух своих падчериц и Беату и, хотя знала, что дни принцессы сочтены, щадя мужа, не писала ему об этом ни слова, сообщала лишь добрые вести и светские сплетни. Она писала также, что князь Ян, получивший сан виленского епископа, утвердился в своем новом положении, расположив к себе литовских магнатов, и что пани Катажина Косцелецкая, живущая при сыне с двумя старшими дочерьми, тоже благоденствует. В самом ли деле литовские вельможи любезно встретили Катажину — в этом Бона не была уверена. Она даже предполагала, что бывшая королевская полюбовница чувствует себя в Вильне чужой, знатные вельможи кичатся и не приглашают ее к своему двору. Правда, Алифио уверял, что нравы в Литовском княжестве не столь строги, как в Короне, и едва ли кто из знатных людей избегает знакомства с матерью епископа. Король не знал, каково живется его внебрачным дочерям, под давлением Боны покинувшим Краков, не ведал он и о болезни принцессы Анны. И только когда восьмого мая, на пятом году жизни, принцесса умерла, Бона послала к нему гонца с траурной вестью. Но приехать на похороны король не смог, прислал лишь ответное письмо, в котором благодарил ее за материнскую нежность к больному ребенку, вызванную чувством долга, равным ее добродетели и их взаимной любви. Король просил оставить при дворе знаменитого медика Валентино, чтобы он в июле был при ее родах. Июнь прошел невесело, он тянулся бесконечно, словно иного месяца летом и не бывало. Алифио все чаще заставал королеву в дурном настроении: она изнемогала от жары и ожидания — вести о войне с крестоносцами были редкими и скупыми.
— Я жду, вечно жду, — как-то пожаловалась она, хотя редко открывала перед кем-нибудь душу.
— Вы, наверное, заметили, я в вечном беспокойстве и по ночам, когда под стенами и во дворе слышны лишь одни шаги стражников, встаю и хожу по комнатам, жажду сна, но тревога не дает сомкнуть глаз. И вдруг вижу, я одна в этом замке, совсем одна…
Канцлер, вглядевшись внимательней в изменившееся, побледневшее ее лицо, робко спросил:
— Государыня, неужто вы так тревожитесь об исходе сраженья?
— Не только. Я думаю и о короле, который всегда в самом горниле битвы. О том, что предсказания звезд опять туманны. И в бессонные ночи думаю об одном — неужто я, Бона Сфорца, не смогу назло соседям родить сына? Чтобы династия Ягеллонов не угасла? Эти проклятые Габсбурги в Вене, в Испании… Они, наверное, думают, что я неспособна. А другие? Хотя бы вы? Я хочу знать.
Алифио уклонился от ответа.
— Светлейшая госпожа, я знаю, у вас железная воля, но в этом случае надо положиться на благосклонность судьбы. На молитвы.
Она воздела руки к небу.
— Санта Мадонна! Я обращаюсь к богу с молитвами денно и нощно. Прошу у него милостыни.
Как нищенка! Кто бы мог поверить в это? Ведь лишь два года назад астролог в Италии говорил: „Будешь владычицей великой и сильной“. А я хочу быть просто счастливой…
— Но, ваше величество, перед вами будущее.
— Будущее? — промолвила она. — В вечном страхе, в одиночестве, в постоянной опасности? О, как трудно быть королевой Польши!..
Тем временем Паппакода, попивая вино в покое у Марины, убеждал ее, что она стала веселее и моложе. Слушая эти похвалы, потупившись, пряча от него взгляд быстрых глаз, Марина все подливала и подливала ему огненного зелья.
— Быть может, это оттого, что я наконец смогла отогреться под летним солнцем, как когда-то в Бари. Здешняя зима и осень — сущее мученье.
— Как здоровье королевы? — спросил он неожиданно.
— Не может дождаться возвращения супруга. Все смотрит — не видно ли гонцов.
— Как не ждать, — буркнул Паппакода. — Ведь в эти дни решится судьба династии Ягеллонов.
Неужто жизнь короля в столь великой опасности?
— Да нет, война с крестоносцами тут ни при чем. Здесь, в замке, решится судьба династии, а также Бари и Россано.
