Василий Шукшин - Любавины
Гринька улыбнулся:
– Здорово, Ефим.
– Пойдем? – предложил Ефим.
Гринька постоял в раздумье.
– Не отпустишь?
– Нет.
– Заплачу хорошо…
– Нет, Гринька, не могу.
Гриньку посадили на ночь в пустую избу, шесть человек несли охрану. А утром стали судить своим способом. Дали в зубы большой замок, надели на шею хомут, связали за спиной руки и повели по деревне. Рядом несли смоленый конский бич; кто хотел, подходил и бил Гриньку.
Завелись с конца деревни… Шли медленно. Охотников ударить было много.
Гринька смотрел вниз… Поднимал голову, когда кто-нибудь подходил с бичом. Прищурив глаза, затравленно и зло глядел он на того человека. Долго глядел, точно хотел покрепче запомнить. И распалял этим своим взглядом людей еще больше. Били что есть силы, старались угодить по лицу, чтоб не глядел так, сволочь такая!… А он глядел. Когда было особенно больно, он на мгновение прикрывал глаза, потом снова вспыхивал его звериный, бессмысленный взгляд, не умоляющий о пощаде, а запоминающий.
К середине деревни Гринька стал спотыкаться. Рубаха на нем была изодрана бичом в клочья. На лицо страшно смотреть – все в толстых красных рубцах. Кровь тоненькими ручьями стекала на шею, под хомут.
Таким застали его Платоныч и Кузьма.
Платоныч задыхался, не мог бежать… Слабая грудь не выдерживала.
– Беги один, останови! – махнул он Кузьме.
Кузьма, отмеряя длинными ногами сажени, скоро догнал шествие.
– Прекратите! – звонким, срывающимся голосом крикнул он.
Кто– то засмеялся в ответ. Никто не остановился. Даже Гринька не обрадовался, не замедлил шаг. Какой-то невысокий растрепанный мужичок взял Кузьму за руку и охотно пояснил:
– Это у нас закон испокон веков – за конокрадство вот так судют.
Кузьма забежал спереди, вынул наган. Уже спокойнее сказал:
– Прекратите немедленно! Вы не по закону делаете. На это у нас есть суд.
Шествие сбилось с налаженного шага, спуталось, но еще медленно двигалось на Кузьму. Он стоял посреди дороги – длинный, взволнованный и неуклонный. И не очень смешной – с наганом.
– Первого, кто его сейчас ударит, я арестую!
Гринька остановился. Мужики тоже остановились. Окружили Кузьму, доказывая свою правоту.
Подошел Платоныч. Коротко, авторитетно распорядился:
– Сними с него хомут и веди в сельсовет. А я объясню людям, что такое советский закон.
В сельсовете Кузьма вылил на голову Гриньке ведро воды, усадил на лавку. Руки развязывать не стал – до Платоныча.
Гринька, навалившись грудью на стол, сонно моргал маленькими усталыми глазами.
– Дай покурить… товарищ, – осипшим голосом, тихо попросил он.
Кузьма, стараясь не глядеть на него, свернул папироску, прикурил, вставил в опухшие, синие губы Гриньки. Тот прикусил ее зубами, несколько раз глубоко затянулся и впервые глухо застонал.
– Мм… Только б живому остаться, – ремни буду вырезать из спин.
– За такие слова едва ли останешься, – сказал Кузьма.
Гринька глянул на него, сказал, как другу, доверительно:
– Всех до одного запомнил.
Пришли Платоныч с председателем. Платоныч на ходу отчитывал Елизара:
– Не видишь, что под носом делается, власть! А может, специально скрылся, чтобы не мешать?…
Колокольников молчал. Вошел в сельсовет, остановился на пороге.
– Вот он, красавец! Разрисовали они тебя! Не будешь чужое имущество трогать.
Гринька не удостоил председателя взглядом.
– Что с ним будем делать? – спросил Колокольников (он в эти дни с удовольствием сложил с себя всякие полномочия. Люди из края. Присланные. С бумагами).
– Помещение есть, где можно пока оставить?
– Есть кладовая…
– Посади туда. Поставь человека. Без нашего разрешения не трогать. Пошли, Кузьма.
Спускаясь с высокого сельсоветского крыльца, Платоныч в сердцах воскликнул:
– А ты говоришь, зачем школа! Да тут на сто лет работы! – помолчал и тихонько добавил: – Это тебе Сибирь-матушка, не что-нибудь.
– Дядя Вась, – позвал Кузьма.
– Ну.
– Слушай, ведь Гринька наверняка знает про банду?
– Ну, допустим.
– Сделать допрос – скажет.
Платоныч невесело усмехнулся.
– Быстрый ты… но попробовать можно. Это ты дельно предложил. Не очень только верится, чтобы сказал. Знать-то, может быть, знает, но вряд ли скажет. Это ж такой народ…
Ночью Кузьма не мог заснуть. Думал. Не расскажет, конечно, Гринька. Припугнуть расстрелом? Дядя Вася вот только… Кузьма прислушался к его дыханию. Подумал о нем: «Все-таки он немного неправильно делает. Школа школой, но у нас же задание». И вдруг пришла простая мысль. Кузьма даже пошевелился, воскликнул про себя: «Елки зеленые!». Не вытерпел, толкнул Платоныча в бок.
– Мм? – Платоныч поднял голову – Что ты?
– Дядя Вась, выйдем на улицу.
– Зачем?
– Надо.
Старик поднялся. Накинули на плечи полушубки, осторожно вышли.
Ночь была темная, теплая. С крыши капало. В переулке два подвыпивших мужичка негромко тянули:
Оте-ец мой был природный пахарь,
И я рабо-отал вместе с ним…
– Ну, что такое?
– Давай сделаем так: дадим убежать Гриньке, а сами выследим. Он обязательно к ним пойдет. А?
Платоныч долго молчал.
– Хм. А если совсем убежит?
– Не убежит. Двое же нас.
– Ну, я бегун знаешь какой… Может, Федю пригласить?
– Конечно!
– Подумать надо, племяш. Это риск: убежит – мы в ответе. Потом допросить тоже не мешает. Завтра допросим, а после решим, что делать. А пока пойдем поспим.
– Иди, я посижу немного.
Платоныч ушел в избу.
Кузьма сел на ступеньку. С новой силой накинулась вдруг тоска по Марье. Марья становилась все недоступнее. Уходила все дальше и дальше – как во сне. И звала за собой. Невозможно было привыкнуть к мысли, что никогда он уж не возьмет ее за руку, не посмотрит в глаза… Почему так бывает в жизни?
Гринька отошел за ночь. Рубцы на лице закоростились, подсохли. Смотрел веселее.
– Где твои товарищи? – сразу начал Платоныч.
Гринька насмешливо посмотрел на него.
– Я один работаю, дед.
– Зачем нужны были кони?
– Кони всегда нужны.
– Где ты до этого был?
– Далеко.
Из допроса, ясно, ничего не получалось.
Платоныч замолчал, стал закуривать. Кузьма строго смотрел на разбойника.
– Покурить можно? – спросил Гринька и пошевелил связанными руками.
– Дай ему, Кузьма.
– Я бы дал ему сейчас! – озлился Кузьма. – Нашелся тоже!… Если по-человечески спрашивают, так надо отвечать!
Платоныч с удивлением посмотрел на племянника. А Гринька улыбнулся, показывая желтые редкие зубы.
– Ты сосунок еще. Не вам меня, конечно, допрашивать.
– Уведи его, – сказал Платоныч.
Гринька поднялся, пошел к двери.
– Что выручили вчера – спасибо.
– Иди, – Кузьма подтолкнул его в спину.
Когда дверь кладовой закрылась за Гринькой, он сказал оттуда:
– А что покурить не дали – нет вам от меня хорошего слова.
– Без курева посидишь, – отрезал Кузьма.
Вечереет. Краем леса, по грязной дороге идут Гринька и Кузьма. Гринька – впереди, Кузьма – сзади, в нескольких шагах.
В лесу пахнет смольем. А с другой стороны, с пашни, несет болотной сыростью талой земли. Где-то далеко-далеко над степью, в пылающей заревой дали, слабо звучит песня. И шумит-шумит за лесом река.
Гринька не торопится. Шагает вразвалку, поглядывает по сторонам. Руки его крепко связаны сзади ремнем.
– Как думаешь, сколько отвалют? – спрашивает он.
– Не знаю, – отвечает Кузьма. – Я не судья.
– Ты большевик? – опять спрашивает Гринька, немного помолчав.
– Не твое дело.
– Я большевиков уважаю, – серьезно говорит Гринька. – Здорово они Миколку-царя пужанули. А правду говорят, он еще в тюрьме сидит? – Гринька чуть замедлил шаг, оглянулся. – Вроде Ленин ваш не велит его трогать. Пять лет уж сидит.
– Кого не трогать?
– Миколку-царя.
– На том свете твой Миколка…
Некоторое время идут молча. Неожиданно Гринька загорланил:
Эх, ето было давно-о,
Лет пятнадцать наза-ад,
Вез я девушку трактом почтовы-ым…
– Замолчи! – приказал Кузьма. Он опасался, что разбойник накличет песней своих дружков.
Гринька тряхнул головой и запел громче:
Эх, круглолица, бела,
Д'ровно тополь стройна-а
И покрыта…
Кузьма подставил ему сзади ногу. Гринька упал лицом в грязь.
– Я кому сказал, замолчать?
Гринька перевернулся на спину, выплюнул изо рта грязь и, глядя снизу на Кузьму, жалостливо сморщился.
– Попался бы ты мне, дитятко, в темном месте, уж я б тебя приласкал…
– Вставай!
– Не хочу, – Гринька широко раскинул ноги и смотрел на Кузьму вызывающе. – Хочу отдохнуть малость.
Некоторое время Кузьма не знал, что делать. Потом склонился над Гринькой, серьезно сказал:
– Довести я тебя все равно доведу. Но уж там расскажу, так и знай, как ты дорогой выламывался. За это могут накинуть лишнего…
