Еремей Парнов - Заговор против маршалов
Пока решение довели до консульского управления, документы успели свезти на Софийскую набережную. Пришлось опять посылать машину. Неудобно маленько, но ничего не поделаешь — заболел человек, и все тут. Никто не застрахован.
На банкете по случаю награждения большой группы чекистов заздравную чашу поднял Ежов. Развив так любезный его сердцу тезис вождя об «ордене меченосцев», он перешел к текущим задачам.
— Мы должны сейчас так воспитать чекистов, чтобы это была тесно спаянная и замкнутая секта, безоговорочно выполняющая мои указания.
Если и проскользнула тут струйка личных амбиций, то подсознательная. Не будь учение Фрейда подвергнуто остракизму, из такого родничка могла вырасти полноводная река толкований. Хозяин мечтал об ордене, грабительскую сущность коего все же прикрывали исторические регалии. Великого магистра титуловали «преимущественное величество». А секта? «Изуверская», «преступная» —иных определений в советской печати не знали. Но бог с ним, с психоанализом. Громадье ближайших планов требовало беспрекословного выполнения указаний наркома. Раскручивался следующий по порядку грандиозный процесс.
В качестве промежуточного этапа, своего рода анонса, чтоб не заскучала страна и не размагнитились кадры, намечалось крепко прошерстить армию. Значительно крепче, чем это казалось еще совсем недавно. Перемены в самом НКВД предполагалось провести на ходу, не только не останавливая производства, но по-стахановски наращивая выработку.
По главным управлениям прошли собрания активов. Перед работниками ГУГБ выступил замнаркома Агранов. Выйдя победителем в жесткой внутривидовой борьбе, он поделился с товарищами накопленным опытом, который стоило взять на вооружение. Заодно появился удобный повод лишний раз откреститься от прежних соратников. Они еще были опасны — могли давать показания. Значит, нужно скорее топить, чтоб не успели куснуть из могилы.
— Я хочу рассказать, как удалось поставить на верные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра,— начал он задушевно- доверительным тоном, поминутно массируя набрякшие мешки под глазами.— Неправильную, антипартийную линию в этом деле занимали Ягода и Молчанов. Молчанов определенно пытался свернуть это дело, еще в апреле тридцать шестого года упорно доказывая, что раскрытием террористической группы Шемелева, Сафоновой и Ольберга, связанной с И. Н. Смирновым, можно ограничиться, что это и есть троцкистский центр, а все остальные никакого отношения к делу не имеют... Молчанов старался опорочить и тормозить следствие по делам террористических организаций, которые были раскрыты Ленинградским и Московским управлениями... При таком положении вещей полное вскрытие и ликвидация троцкистской банды были б сорваны, если бы в это дело не вмешался ЦК, лично товарищ Сталин.
А вмешался он следующим образом... По моему возвращению после болезни товарищ Ежов вызвал меня к себе на дачу,— наливая воду из графина, оратор покосился на железного наркома: как реагирует? — Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела. Именно благодаря мерам, принятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, удалось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр. Однако развертывание следствия на основе новых данных проходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упорное сопротивление оказывал Молчанов... Пришлось обратиться к очень важным материалам, которые имелись в Управлении НКВД по Московской области в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Э...
— Эстермана,— подсказал Ежов. Агранов все-таки его раззадорил.— Хочу заметить,— нарком назидательно, хотя вышло почти по-пионерски, поднял остро согнутую в локте ручку,— аресты упомянутых Дрейцера, Эстермана и Пикеля производились, когда у нас еще не было изобличающих материалов. Следствие было вынуждено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает. На раскол брали.
Его проводили дружными хлопками и жизнерадостным смехом.
На людях легко смеяться; в коллективе растворяется личное и отступает страх. А он прокрался и сюда, сквозь эти толстенные стены и окна, непроницаемые для крика. Не проходило ночи, чтоб кого-нибудь не увели с руками за спину. Не дожидаясь, пока за ними придут, многие пускали себе пулю в висок. Порой прямо в служебном кабинете.
События развивались настолько стремительно, что и уследить невозможно. Дабы восстановить, реконструировать, хоть задним числом, их причинно-следственную сочлененность, придется пожертвовать строгой хронологией. Маховик начал раскручиваться, набирать обороты. Его уже не остановишь. И поэтому не имеет существенного значения точная дата — днем раньше, неделей позже — ни для истории, ни для судеб людских, ибо счет пошел на часы, а то и на минуты. Но не дни, а, вернее, ночи и не минуты определяли времени бег, а боль и терпение. Поэтому придется вспомнить так надолго оставленного Артузова, замыкая начатую в кабинете наркома и туда же приведшую траекторию.
Артура Христиановича взяли, не успел он сойти со сцены, украшенной огромным макетом ордена Красного Знамени и стандартно задрапированной алыми полотнищами. Его выступление на активе прозвучало, как взрыв бомбы. Едва он завел речь о перерождении органов и стал проводить параллели с карательными институтами буржуазии, в зале начали перешептываться: в своем ли уме? Случаи помешательства, бурной истерии были не столь уж и редки.
Путь из зала с портретами и знаменами в камеру внутренней тюрьмы, быть может, самый короткий путь. И большая его часть проходит через шахту подземного лифта.
Когда Артузова привели на первый допрос, он готовился держать ответ перед вчерашними коллегами за крамольные речи, но вскоре понял, глотая кровавую слюну, что их интересуют совсем иные материи.
Сработала все-таки мина замедленного действия — та самая бумага, отправленная в архив!
— На каком основании был оставлен без последствий важнейший сигнал о военном заговоре генерала Тургуева, он же Тухачевский?
— На основании указания бывшего наркома Ягоды. «Это несерьезный материал,— заявил он.— Сдайте в архив».
— Несерьезный материал! Не приходится удивляться, что бывший нарком Ягода арестован как враг народа.
— В то время трудно было предвидеть, каким путем будут развиваться события.
— Только слепой либо заведомый изменник мог не видеть, что Ягода — враг.
— Тогда он был наркомом. А на Тухачевского и до того поступало немало сигналов.
— И чем вы можете объяснить столь упорное, а на самом деле преступное пренебрежение такими сигналами?
— Прелюде всего нашей, я имею в виду ОГПУ, ошибкой. Он был введен в известную операцию «Трест», осуществленную для разложения монархической эмиграции.
— Что значит «был введен»? Кем был введен?
— Нами и был введен. Желая придать «конспиративной монархической организации», которая была создана в качестве ловушки, больший авторитет, за границу дали знать о вовлечении в ее состав Тухачевского. Однако в конце двадцать третьего, а может, в самом начале двадцать четвертого выяснилось, что мы тут порядком переиграли. Нам было дано указание вывести его из операции, и мы это провели. Но мнение о нелояльном отношении Тухачевского к Советской власти уже получило широкое распространение. Следы в архивах зарубежных разведок остались, отсюда и последствия...
Артузов был расстрелян без суда.
«Каждый честный коммунист должен убить Сталина»,— написал он на стене камеры своей кровью.
Собственно, это запоздалое прозрение человека, в меру сил старавшегося остаться порядочным до конца, и вынудило несколько забежать вперед. Пора вернуться на прежнюю колею, ибо точные даты тоже имеют глубинный смысл. Не столько сами по себе, сколько в сравнении.
В тот самый день, 22 апреля, когда доктор Новак мило беседовал с Мюллером, когда независимо от его докладной и также абсолютно независимо от исхода первой встречи полпреда с президентом было принято решение Политбюро, перед следователями предстали бывший начальник Особого отдела Гай и бывший заместитель наркома внутренних дел Прокофьев. В течение этой и двух последующих ночей от них были получены «показания» о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Эйдемана и других крупных военачальников, включая командарма первого ранга Шапошникова и командарма второго ранга Корка, с врагом народа Ягодой.
