Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
– Довольно, Танай, чужому делу служить. Хватит воевод у Савмака и без тебя. Иди в свое племя, иначе худо будет пахарям. Оседлают нас…
Все эти вести и разговоры не были новостью для Таная, он хорошо представлял, какие силы действуют сейчас в Скифии. Он хмурился. Старые друзья-соратники видели при этом, сколько морщин прибавилось на его лице, теперь он даже отдаленно не напоминал того молодого мужа, с которым когда-то встретился в Оргокенах Фарзой. Острый блеск его глаз и колючие подстриженные усы придавали ему вид суровой уверенности в себе и решительности, даже жесткости, понятных у человека, прошедшего сквозь строй тяжелых испытаний и битв.
Он отвечал не спеша и просил соплеменников сохранять выдержку, не забывая, что они послы народа, от которых зависит успех всего дела.
3
Напрасно пытался Фарзой утопить в вине обуревавшие его сомнения и колебания. Хмель не брал его и не веселил. С каждым глотком князь все более мрачнел, хмурился и чувствовал все большее раздражение. С прибытием скифского посольства на него пахнуло ветром родных мест. Он почувствовал было прежний задор и даже желание поспешить туда, где борются его сородичи, вмешаться в борьбу, отомстить Диофанту и Гориопифу, защитить род свой. Но усилием воли погасил эту вспышку.
О, как он мечтал об освобождении и мести, сидя за веслом! И вот освобождение пришло. Но какое! Не сам он разорвал узы позорного плена, его вызволил Пифодор, человек, которого он считал раньше своим слугой, полушутом. Теперь он ему должен быть вечно благодарен, хотя тот и не просит ничего. А в Скифии живет Табана, ранее тронувшая его сердце, но теперь неприятная ему, нежеланная. Она хотела выкупить его из плена. Тогда как его, князя, мог бы выкупить лишь сам царь! Стать же должником у агарской красивой вдовы было бы непереносимым унижением.
Самолюбивый, гордый князь испытывал не передаваемое словами душевное томление. И еще раз дал себе слово не встречаться с послами. Он решил отпроситься у Савмака на это время куда-нибудь за город. Но молодой царь не разрешил уехать, мягко разъяснив ему:
– Сам пойми, князь: если тебя не окажется в городе, что подумают послы? Скажут, что я прячу их славного князя, не хочу домой отпустить. Может, даже неволю его. А?.. Что я отвечу им на это?
Однако Фарзою удалось избежать присутствия на посольском приеме. Он увязался за Атамазом, который с отрядом конницы объезжал побережье залива, опасаясь высадки вражеских войск.
Танай хорошо разбирался в душевных борениях Фарзоя. Но был глубоко убежден, что именно Фарзой, прошедший школу эллинской учености, а потом жестокую выучку понтийского рабства, мог бы стать во главе степных племен и повести их против сильного врага. От сородичей он узнал о несогласии между князьями, о стремлении Мирака все взять в свои руки.
– Не верю я этому чернобородому, – шепнул он царю, кивнув незаметно на Мирака, садившегося за пиршественный стол. – Да и не пойдет за ним народ. А Фарзой хоть и горяч, а народ любит его. Вся степь поет песни о таких богатырях, как Раданфир, Омпсалак, Калак и Фарзой! Но все они погибли, кроме Фарзоя. Если он появится в степях, за ним пойдут и степняки и крестьяне. Лучшего главаря для народной войны не найти нам!
– Не хочет он.
– Хочет, великий государь, да признаться ему в этом трудно. Думаю, завтра он сам будет просить тебя послать его в Скифию…
Пир, устроенный в честь послов, был в полном разгаре. Акрополь, столь чопорный при Спартокидах, теперь превратился в веселый муравейник. Люди пили, ели, хохотали, распевали удалые песни, пробовали плясать воинственные танцы.
Синдида, оставленная царем на своей должности в храме Афродиты Пандемос, явилась сюда с двадцатью девицами и была встречена веселыми криками. Зенон и Оронт, приглашенные на пир, также приветствовали старую знакомую.
Воины, бывшие рабы, свободные, что принесли клятву верности Савмаку, пелаты из деревни – все сидели на равных правах за столами и пировали, непринужденно поглядывая на остальных гостей и на своего небывалого рабского царя. Гребцы и пираты с «Арголиды» и «Евпатории» также оказались здесь. Они угощали вином танцовщиц, «козочек Синдиды», как их называли в городе.
Позже других подъехали верхом на степных конях Пастух, суровый вождь сельских рабов, и Абраг, устроитель жизни освобожденной деревни. Они слезли с седел и, привязав лошадей к коновязям, не спеша прошли между столами, за которыми шло веселое пиршество.
– Вижу, вижу начало роскоши и расточительства! – тоном пророка вещал Пастух, осуждающе вглядываясь в веселых людей, одетых в непривычно новые, разноцветные одежды.
Были тут и коричневые гиматии, и красные хламиды, наброшенные поверх голого тела. Скифские замшевые кафтаны и шаровары чередовались с просторными, небрежно надетыми хитонами. Из-под дорогих накидок выглядывали руки с вздутыми суставами, скрюченными пальцами и ороговелыми ладонями. Островерхие колпаки не всегда прикрывали нечесаные и немытые волосы. Ибо далеко не все освобожденные от рабства догадались, что им следует после кровавой бани посетить обыкновенную баню, где можно смыть всю грязь и паразитов, годами разъедавших тело.
– О великий и единый бог! – обращал Пастух к Абрагу свое испещренное морщинами, длинное, как бы лошадиное, лицо. – Смотри, друг, здесь еды так много, что пахарям нужно месяцы питаться одним ячменным хлебом и водою, чтобы накопить столько запасов!
– Всем хватит, – спокойно отвечал Абраг, – ибо земля родит куда больше, чем это требуется живущим на ней людям.
– Это плохо! Это плохо, брат мой! Мы сделаем так, чтобы крестьяне сеяли хлеб лишь на прокорм себе и своим семьям. Тогда им не придется излишне трудиться на полях. И не будет обжорства и роскоши. Скажи – зачем рабам вот эти дорогие ткани?.. Нужно заставить каждую семью в городе ткать холст и в него одеваться. И в деревне тоже. Тогда не будет торговли, не будет и торговцев, не будет богатых и бедных, минует и нужда в рабах и рабском труде. Все должны трудиться на полях, одинаково есть и пить, в одно одеваться. Я скажу об этом Савмаку!
Когда перед царским столом, накрытым белой с красными цветами скатертью, уставленным золотой и серебряной посудой, предстали два бедно одетых воина, то вначале их не узнали.
– Эй, добрые люди! – обратился к ним Лайонак. – Столов много, кроме царского. Поклонитесь царю и садитесь с той артелью, какая вам по душе. Ешьте и пейте! Наш царь щедр и великодушен! А перед столом его не стойте, не загораживайте свет!
Савмак узнал пришедших, поспешно встал из-за стола и, подойдя к гостям, с улыбкой дружбы обнял каждого и поцеловал в губы. Казалось странным, что царь с золотой диадемой на голове, одетый в золототканый хитон, обнимает заросших бородами, запыленных воинов, похожих больше на разбойников из степи, нежели на грозных воевод, какими они были на деле.
Обоих гостей усадили на почетные места и по скифскому обычаю подали им сразу по две чаши вина, придвинули к ним продолговатые серебряные блюда с зажаренными курами, свиными ребрами в капусте, холодными заливными рыбами и золотистые, еще горячие хлебцы.
– Вы опоздали немного на пир в честь послов сколотских. Поэтому подкрепитесь питьем и пищей после долгого пути. Вы здесь такие же хозяева, как и каждый из нас.
На эти слова Савмака Пастух ответил невнятным мычанием и вопрошающим взглядом. Он словно хотел проникнуть в душу нарядного и чистого рабского вожака, что подражает во внешности своей тем царям, которые держали народ в рабстве и голоде.
Лайонак сдержанно улыбнулся, видя, как Пастух со строгим лицом разломил белый хлебец и, понюхав его мякиш, сказал:
– Когда готовят такую белую муку, то получается ее в три раза меньше, чем зерна. Две трети – отрубей. Кто же будет есть отруби?.. Не лучше ли делать простой размол и не приучать людей к дорогому белому хлебу? Ведь единый бог учит смирению, благословляет страждущих, милостив к алчущим. Не отвернется ли он от нас, если мы будем обжираться подобно богачам прошлого и напялим на трудовые плечи вот эти ризы?
Савмак услыхал эти слова и немедленно ответил с дружеской улыбкой:
– О мудрый брат Пастух! Народ хочет жить по-человечески, ибо он теперь хозяин земли! Он хочет съесть вкусный кусок и одеться по-праздничному!
Абраг слушал разговоры пирующих с невозмутимым видом, продолжая обгладывать кости уже второй курицы. Толкнул локтем Пастуха.
– Чего ты? – спросил тот.
– Прекрати, брат, свои речи, ибо многого ты не понимаешь. А потом – есть царь, избранный народом! Умный и ученый! Он знает лучше нас с тобою, что должен есть и надевать на плечи освобожденный раб.
Абраг был человеком, который сумел найти доступ к сердцу Пастуха. Последний всегда прислушивался к его суждениям, и хотя часто спорил, но следовал его советам безоговорочно.
