Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
Савмак мигнул Бунаку, тот подскочил, склонился к царю.
– Видишь, сколь бедны наряды Пастуха и Абрага, – прошептал царь, дыша горячим винным паром, – они все еще носят те лохмотья, к который привыкли в рабстве и нищете. Прошло это. Надо менять и одежды. Вынеси им от меня подарок, сам подбери одежду и красивое оружие. И скажешь: царь, мол, жалует вас из своего запаса. Да и послам готовь дары, подобающие их званию.
– Понял, сейчас сделаю все, что надо!
Танец, в котором участвовали не только иеродулы из храма Афродиты Пандемос, но и все желающие, закончился под одобрительные крики гостей. Танцовщиц и танцоров одарили браслетами, ожерельями из египетского стекла, красивыми накидками, плащами.
Савмак и его друзья, возбужденные вином и веселым обществом, громко разговаривали, шутили. Лайонак и Бунак рассказывали царю что-то смешное, тот кивал головой, и все трое громко смеялись. Гости видели, что новые хозяева царства сильны, уравновешенны и уверены в себе. Они держали в руках ключи от Боспора и его судьбы, и едва ли кто мог рассчитывать вырвать из их рук власть, как бы могуч он ни был. Новые хозяева Боспора опирались на тысячи восставших рабов. Последние верили в своего царя и смотрели на него с надеждой и гордостью.
– У нас будет скоро свой флот! – возглашал во весь голос Пифодор, размахивая позолоченным рогом для питья. – Мы отберем корабли у Фанагории и будем угрожать самому Понту!..
– Этот пират, – заметил Лайонак, склонясь к царю, – болтун и бродяга, но человек легкой души и имеет мужественное сердце. Он хороший товарищ.
Савмак улыбнулся. Он смотрел на девушек, что опять танцевали между столами, размахивая кисейными покрывалами в такт ударам гонга. Ему показалось, что они совсем не касаются ногами пола, а летят по воздуху, подобно морским чайкам. С неожиданной грустью он вздохнул и подставил чашу под струю хиосского вина.
Пастух и Абраг, получив целый ворох одежды, блестящих доспехов и оружия, кланялись Савмаку, смущенные и озадаченные.
– Куда мне столько одежды? – недоумевал Пастух. – Я одет тепло, другого мне не надо!
– Теперь ты воевода царский, а не волопас, – рассмеялся в ответ Лайонак. – Я вот тоже конюх и привык спать в конюшне. Но теперь стал царским военачальником, как и ты. Значит, мы должны одеваться достойно своего звания, чтобы не позорить царя. Не упрямься, брат. Снимай свои лохмотья и шкуры! Звери и те линяют весною, а осенью одеваются в пушистую шерсть. Для нас, чабанов и конюхов, наступила весна! Значит, меняй старую шубу на новый наряд!
– Не спорь, – шепнул Абраг, – благодари царя за щедрость и ласку!
– Выпейте вина! – предложил Бунак, наливая чаши.
Суровый фиасит поклонился и уже не говорил ничего до конца пира. Он в раздумье ломал белоснежный хлеб и, обмакнув его в подливку, отправлял в рот. Незаметно выпил несколько чаш вина, поскольку кричали здравицу царю, потом скифским послам, наконец ему самому. Отказаться было неудобно. Неожиданно для всех сквозь шум и гомон общего веселья прорвалось странное гудение, оно отчасти напоминало мычание воловьего стада. Пастух, уже не соображая, где он, запел что-то длинное, степное, положив огромные жилистые руки прямо на блюдо с заливной пеламидой. Потом его взъерошенная голова упала на руки, царский воевода захрапел.
4
В разгаре многолюдного столованья никто не заметил, как вошли Атамаз и Фарзой и стали за спиной царя. Оба сверкали шлемами, их пластинчатые панцири казались при свете факелов и светильников чешуей золотых рыб. На плечах Фарзоя поверх панциря был накинут красивый ярко-красный плащ с золотой фибулой на правом плече. Следует сказать, что, несмотря на свое решение остаться простым воином в войске Савмака, Фарзой не гнушался роскошных одежд и вооружения, которыми щедро одарил его царь.
Атамаз снял шлем, тряхнул буйными волосами и наклонился к уху цареву. Савмак повернул голову, продолжая жевать и улыбаться. Его рот блестел от жирной пищи. При повороте головы мощно выпятились мускулы шеи.
– Что случилось, друг мой? Или возжаждал и пришел промочить горло?
– Нет, государь преславный, не то!
По мере того как Атамаз что-то говорил, показывая рукой в сторону пролива, улыбка сбегала с лица Савмака и его яркие, как самоцветы, глаза становились серьезными. Он медленно взял со стола вышитое полотенце и также не спеша вытер им губы и лоб, покрытый каплями пота. Отодвинув от себя горячее мясное блюдо и наполовину опорожненную чашу, Савмак окинул взглядом гостей и, опять улыбнувшись, поднялся и вышел из-за стола. За ним поспешно вскочили соратники, но он жестом усадил их на свои места.
– Пируйте и радуйтесь, – сказал он им дружески, – а я отлучусь ненадолго по делам государственным. Атамаз, ты со мною, а тебе, князь Фарзой, место на пиру. Угощайся и угощай своих соплеменников!
Гости проводили царя глазами. Никто не сказал ничего, но все подумали, что этот величавый муж, сияющий яркими одеждами, всего лишь воин, даже не воин, а портовый грузчик, более того – раб из царских рыбозасолочных ям, – ныне чудом вознесенный на трон Боспора.
– Дивно это, – прошептал Мирак, обращая к соседям свое опаленное солнцем и степными ветрами бородатое лицо, – дивна судьба этого достойного витязя! Он укротил Боспор, как наездник дикую лошадь! Кто, как не сами всесильные боги, дал ему столь чудесный удел?
– Боги предрекли, а народ исполнил их волю! – раздался за спиною звонкий голос.
Мирак обернулся и увидел человека с огромной амфорой, которую тот нес, как ребенка. Лицо виночерпия показалось знакомым, он смешно выворачивал нижнюю губу и подмигивал одним глазом.
– Бунак, шут Палака, ты здесь? – воскликнул Мирак, поднимая брови.
Вместо ответа Бунак налил Мираку огромную чашу душистого вина с пряностями и ягодами. Потом долил чаши другим. Хотел возгласить здравицу царю Савмаку, но застыл с открытым ртом от внезапного крика, что вдруг рассек шум пира, заставив содрогнуться полутемные своды царского дворца. Опьяневшие «ястребы» вскочили, роняя скамьи. Кубки и чаши посыпались на пол со звоном. Сородичи, увидев своего князя, приветствовали его родовым кличем, подняли руки с обнаженными мечами, у кого они были, а то и просто увесистые, крепко стиснутые кулаки.
– Слава князю нашему Фарзою!.. Слава!..
– Воистину князь наш в воде не тонет и в огне не горит!..
Дюжие парни в засаленных и продырявленных скифских шароварах, с толстыми шеями и черными лицами пастухов окружили Фарзоя, кланялись ему и наперебой старались выказать свою радость. От них так и веяло потом, винными парами и тем особым «скифским» духом, который оказался для обоняния культурного князя не только не противным, но вызвал у него яркие воспоминания детства, неразлучные с этими запахами продымленной юрты и плохо выделанной седельной кожи. С бьющимся сердцем, обрадованный и вместе смущенный, Фарзой смотрел на родичей и сам удивился, что сейчас они были для него куда ближе и желанней, чем в прошлом году, когда он вернулся из Эллады. Потому ли, что он сам окунулся с головой в мир простых людей, привык к вкусу и запаху трудового пота, или потому, что заговорило его сердце сколота, но его потянуло к этим людям. Именно к ним, с их простыми разговорами и открытыми душами, туда, в полынные степи, к ночным кострам, к табунам и юртам! Ему захотелось окунуться в сутолоку лихих скачек, набегов, степных игрищ, увидеть свой род «на коне», сильным и грозным, каким он был во времена его отца и дедов.
– Народ не забыл тебя, храбрый князь! В степи песни поют про тебя! Вспоминают тебя как друга и родственника самого Палака, славят ум твой, отвагу твою, меч твой, который жалит как змея, рубит как топор, поражает как молния!
– К тебе приехали, князь, просить тебя – вернись в род свой! Могилы отцов наших зовут тебя!
– Песни поют обо мне?.. – растерянно развел руки князь. – Да разве славят в песнях того, кто попал в плен к врагу?
– Славят, князь, славят! – смеялись «ястребы» радостно. – Узнали, что жив ты, и ждут твоего возвращения! Война началась против врагов наших! А ты – здесь!
– Неужели ты примиришься с тем, что в Скифии враг твой Гориопиф правит? А род твой опять нищенствует, каждый норовит обидеть его, насмеяться над ним!..
Странно звучали такие речи для князя, обжигали его сердце, как огнем. Не верить этим простодушным людям не было причин, но и то, что они говорили, казалось сказкой. Он уже хотел сказать теплое слово «ястребам», но поднял глаза и встретился взглядом с Мираком, которого знал как гуляку и спесивого друга Гориопифа. Ему показалось, что в черных глазах главы скифского посольства мелькнула насмешка. И в тот же момент Фарзой увидел себя снова в лохмотьях, прикованным к веслу, и стыд, досада охватили его, потушили в нем радость встречи. «Лучше бы я был убит в ту ночь, когда освободился!» – мысленно вскричал он, желая провалиться сквозь плиты дворцового пола. И вместо хороших слов он поник головой и, присев на скамью, ударял кулаком по столу.
