Гюг Вестбери - Актея. Последние римляне
Повсюду раздавались крики: «Воды! Я задыхаюсь! Солнце убьет нас!..»
Отряды охотников останавливались и разрывали цепь.
Трибуны грозили им наказаниями, сотники ругались.
— Мы не наемники… Ты не смеешь нам грозить палкой, — отвечали охотники.
Ропот недовольства шел дальше, к авангарду, где Флавиан, окруженный знаменосцами и трубачами, ехал на каурой лошади в полном вооружении полководца старого Рима. Несмотря на жару, он не снимал серебряного шлема, не расстегивал золоченых лат. Хотя и по его лицу текли ручьи пота, на нем не было видно усталости. В молодости он служил под знаменами Юлиана Отступника и приучился переносить невзгоды войны.
Оглянувшись и увидев, что делается за ним, он галопом помчался вдоль отрядов.
Там где ряды были приведены в большее расстройство, он привставал на стременах и восклицал:
— Воины, Рим смотрит на вас!
Вид седого вождя восстанавливал на минуту порядок.
— Честь тебе, отец отечества! — кричали молодые солдаты и, собрав все силы, снова бодро шли вперед.
Флавиан, сойдя с лошади, тоже пошел пешком.
Однако жар, пыль и усталость не были благосклонны к искреннему воодушевлению сынов Италии. Они падали действительно под убийственными лучами солнца, которое склеивало их веки и жгло голову.
— Воды! Воды! — раздавалось все чаще, все отчаяннее.
То тут, то там падал человек на землю, а когда его поднимали, он жадно ловил губами воздух и смотрел Вперед бессмысленными, безжизненными глазами.
Повозки, тянувшиеся за легионами, наполнялись больными.
Флавиан видел и слышал все, что делалось вокруг него, и облако тяжелой печали омрачило его орлиное лицо. Потомок воинов мужественного Рима понял, что с таким войском не выигрывают битв.
Он отдал приказ одному из подчиненных:
— Остановить поход и разбить палатки! Мы двинемся дальше после захода солнца.
Могучий голос буйволовых рогов проплыл над отрядами охотников и был встречен криками радости.
Кого не одолело солнце, тот доползал до обоза, хватал амфору с водой и пил, а утолив жажду, сбрасывал с себя кожаные латы, тяжелые походные сапоги, даже тунику и все, что ему мешало.
Только Флавиан не снял с себя вооружения.
Под пурпуровой палаткой главного вождя он сел на складной стул, опустив голову на руки, и чувствовал, что вот-вот упадет под тяжестью невыносимых страдании.
Он так же хорошо, как и Юлий, знал что «волчье племя» выродилось, но думал, что любовь и отчаяние возвратят ему прежнюю юность.
— Отвернулся ты от нас, Марс! — скорбно проговорил он. — Покинул ты народ, который столько веков так верно служил тебе.
В палатку вошел Галерий.
Римляне посмотрели друг на друга. Губы младшего дрогнули, как у ребенка, который подавляет едва сдерживаемое рыдание; старший закрыл лицо краем своего красного плаща.
— Погибнем за честь Рима, отец! — произнес Галерий дрожащим голосом.
— Погибнем! — глухо ответил Флавиан.
XII
Третьего сентября, около полудня, со стороны Эмоны, к Юлийским Альпам приближался отряд конницы с проводником-горцем.
Впереди на испанском жеребце ехал молодой воевода Римского государства. Черные глаза его искрились, кудри светлых волос выбивались из-под золоченого шлема.
То был Фабриций.
Отбыв покаяние, наложенное на него Амвросием, он поступил в легионы Феодосия, Император назначил его начальником авангарда и приказал ему очистить дорогу. Следом за ним тянулась вся вооруженная сила восточных префектур под предводительством самого императора.
Феодосий рассчитывал встретить Арбогаста уже в Паннонии. До сих пор он видел страну тихую, посвятившую себя мирному труду. Нигде не было видно ни одного меча, не слышно было труб и рогов. Христианское войско без малейшего препятствия дошло почти до границ Италии.
— Ты говоришь, что за этими горами ждут нас язычники? — спросил Фабриций горца.
— Их столько, сколько елей в наших горах, — отвечал разведчик.
— По твоим словам, язычники вот уже месяц стоят лагерем у реки Фригида?
— Король Арбогаст расположился в нашей долине в первых числах августа. Горные проходы занял префект Флавиан.
— А по эту сторону гор никого нет? Помни, что за ложные сведения на войне платятся головой.
— Я христианин, господин. Добрый Пастырь вверг бы меня в адский огонь, если бы я обманул единоверца. Вы можете наблюдать войско язычников без опасения. С этой стороны стража стоит только ночью.
Отряд остановился у подножия маленького холма. Фабриций сошел с коня и полез на скалу вслед за горцем.
Когда он взобрался на вершину, из его груди вырвался крик изумления. Перед ним, на несколько миль вокруг, расстилалась такая ровная долина, как будто она была нарочно создана для большого сражения.
Глаза Фабриция восхищались выбором места.
Полный свет погожего дня падал на его лицо.
Это было то же самое мужественное, прекрасное лицо, которое в часы уединения так тревожило Фаусту Авзонию, только суровое выражение этого лица теперь смягчилось. Какое-то глубокое горе прошлось по этим вызывающим глазам, по надменным устам и стерло в них непреклонность молодых лет.
— Посмотрите туда, господин. — И лазутчик показал рукой на западный край долины.
Но Фабриций и сам уже заметил лагерь Арбогаста.
Вдали копошился какой-то громадный муравейник. Острое зрение воеводы различало окопы, охранные башни и метательные машины.
— Будь с нами завтра, Господь истины, ибо без Твоей помощи из этой западни не выйдет ни один христианин, — молился Фабриций, спускаясь с горы.
Внизу он вскочил на коня и пустился в карьер к Эмоне.
Весь восточный край неба казался покрытым туманом, придвигающимся к Юлийским Альпам. Временами туманная завеса разрывалась, и тогда вдали виднелись бесчисленные светлые пятна: это по всем дорогам и тропинкам широкой лавиной шло войско Феодосия.
Фабриций, приказав авангарду остановиться, направил коня туда, откуда поднимались наиболее густые клубы этого тумана. По мере того, как он приближался к нему, он редел и поднимался кверху. От светлого фона полей и лугов отделялись темные линии, которые вскоре начали принимать определенную форму. Из облаков пыли мало-помалу стали выделяться головы людей и животных.
Их было так много, что, казалось, они только одной своей численностью могут преодолеть всякую преграду. Они с яростью водопада хлынут в долину, занятую Арбогастом, и зальют язычников, но Фабриций, видимо, думал не так, и облако заботы не сходило с его лица. Регулярный солдат не доверял нестройным массам гуннов, алан и сарацин, и римский воевода знал, что легионы восточных префектур изленились больше западных, С франками в открытом бою могли бы помериться только одни готы, если бы их вела рука такого вождя, каким был Арбогаст.
Фабриций остановился на половине дороги.
С противоположной стороны приближался отряд, состоящий только из одних трубачей и знаменосцев. Ему предшествовала небольшая группа людей, идущих пешком.
Уже издалека обращала на себя внимание высокая фигура, одетая с ног до головы в платье багряного цвета.
Этот сановник не имел на себе оружия. Золотой шлем он нес в руках и двигался вперед с достоинством человека, привыкшего к почету и уважению.
Фабриций, соскочив с лошади, упал перед этим человеком на колени.
— Сведения лазутчиков верны? — раздался твердый голос.
— Ты знаешь, божественный и вечный государь, — отвечал Фабриций, поднимаясь с колен, и замолчал, потому что стоял перед Феодосием, которому отвечали только на вопросы.
— Остановить поход! — сказал император.
Трубачи разбежались по обеим сторонам.
— Авангард Арбогаста защищает горные проходы? — спросил Феодосий.
— Язычники расположились лагерем по другую сторону Альп. Защищенные окопами, они чувствовали себя в такой безопасности, что даже не расставили стражу по эту сторону. Их стан можно видеть вблизи.
Спустя два часа восемь человек взобрались по тем же самым скалам, по которым Фабриций влез на вершину холма, и такими же криками изумления приветствовали картину, которая представилась глазам опытных военачальников.
Рядом с Феодосием находились главные вожди восточных префектур. Здесь был старый Гайнас и воинственный Бакурий, вандал Стилихон, муж его племянницы Сирены, Саул, и молодой Аларих. Все эти варвары были в римской одежде, только один Аларих, восемнадцатилетний князь готов, не снял со своего шлема орлиных крыльев германского короля и не переоделся в тунику.
Вожди долго молчали. И они видели укрепленный Лагерь Арбогаста, башни и метательные машины, установленные на насыпях.
— Нас ждет тяжелая работа, — отозвался Бакурий.
