Борис Кокушкин - Рабыня Малуша и другие истории
Дверь распахнулась, в избу вошел Святослав.
– Здравы будьте, хозяева, – обратился он ко всем.
Те поклонились гостю, за всех ответил хозяин:
– И ты будь здрав, княже!
Святослав подошел к Малуше:
– Ну, кажи сына.
Та оторвала ребенка от груди и протянула его князю. Запищавший было мальчонка заплакал было, но на руках князя замолк и уставился на него светлыми глазенками.
– Ишь, признал отца, – ласково проговорил Святослав. – Как думаете назвать? Зардевшаяся Малуша проговорила:
– Так еще не решили, думаем.
– Думать нечего. Владимир – властитель мира. Так будет, княжич? – обратился он к сыну.
– Робичич[78] он, – робко проговорил Корж.
– Он – сын князя, мой сын, – твердо сказал Святослав.
Видя, что князь любуется ребенком, Корж слегка подтолкнул Праскеву к двери, и они вышли наружу.
– Как ты? – Святослав глянул на Малушу. – Нет ли нужды в чем?
– Благодарствую, у нас все есть.
– Ну-ну, – только и ответил он. – А ты все такая же красивая, как и прежде. Малуша смущенно молчала, опустив голову, и лишь украдкой, исподволь, поглядывала на Святослава.
– Княгиня поклон тебе прислала. Помнит тебя.
– Она была очень добра ко мне. Тепло разливается в груди, как вспомню ее. Возле хаты Корж разговаривал с Вогулом и другими комонниками, с которыми хаживал в походы, когда раздался зов князя.
Вогул встрепенулся и пошел на зов. Войдя в избу, он молча поклонился Малуше, а на кивок князя вынул из-за пазухи какой-то сверток и положил на столешницу. В нем что-то глухо звякнуло.
Святослав махнул рукой, отпуская гридня.
Через некоторое время князь вышел наружу и обратился к Коржу:
– Береги ее, а пуще береги мне сына. Помню тебя – жизнь спас и верным товарищем был. А это кто? – кивнул он на Праскеву.
– Жена Остера, что погиб об печенежской стрелы, когда те ночью напали на нас. Теперича нам с Малушей помогает по хозяйству.
– Славный был вой, жаль терять таких, – Святослав похлопал Коржа по плечу. – Ну, берегите себя.
Князь, а за ним и комонники вскочили в седла и быстро поскакали в сторону Киева.
– Чем это он тебя одарил? – спросил Корж, войдя в избу и указывая на сверток.
– Глянь, – бросила Малуша, пристраивая ребенка к груди.
Едва управились с весенним севом, как в селище рода Коржа приехал тиун с несколькими обельными холопами[79].
– Чего это они? – дивились люди. – Для полюдья рано.
– Кто же знает? – пожала плечами Праскева.
– Кабы в поход, то прибыл бы гридень или тысяцкий, – рассуждал Корж.
Однако тиун со своими людьми молча проехал сквозь весь конец, ни с кем не заговаривая, а на пригорке, на околице, холопы стали воздвигать намет[80]. А на следующий день в лесу застучали топоры и к намету стали стаскивать бревна.
На правах старейшины рода Корж подошел к тиуну и спросил, что задумали строить возле их родового селища?
Тиун, растелешенный от жары, сидел в тени намета на стольце и рукавом вытирал пот с лица.
Поклонившись и назвав себя, Корж осторожно заговорил:
– Не серчай на смердов – спрашивают: что это здатели[81] робят?
– Не велено сказывать, – нехотя отозвался тот, а потом приказал принести ему холодненького сыта. – Да людишек пришли в помощь.
Спорить с тиуном – себе дороже! Пришлось местникам ежедневно носить княжьему слуге и сыту, и хмельной мед. Но как ни хитрили люди, как ни пытали, тиун так и не сказал правды.
Местники понимали, что отделаться от тиуна они не в силах и до окончания стройки их не отпустят, работали в полную силу: надо было успеть до уборочной. А тут еще новая напасть – тиун заставил готовить сено и метать его в стога.
К осени сруб был поставлен. Мало того, в просторном помещении были изготовлены и расставлены столешницы, лавки, лари…
Едва стройка была закончена, тиун с обельными холопами отбыли восвояси, оставив местников в полном недоумении.
А после того, как с полей был собран и обмолочен урожай, в селище верхи приехал тот же тиун. Сзади него лошади на телегах везли тех же обельных холопов. Возле избушки Коржа процессия остановилась, и тиун, не слезая с коня, приказал вышедшему Коржу:
– Выноси скарб и грузи на телегу. Велено твою хату сломать.
– Как это? – недоуменно спросил хозяин. – А мы куда же?
Стоявшие позади него Праскева и Малуша растерянно смотрели то на чиновника, то на Коржа.
– Ничего не знаю, – ответил, усмехаясь, тиун. – Мне так велено.
– Кем велено? – не отставал Корж.
– Великим князем. И не задерживайте меня, грузите скарб в телегу.
Корж и Праскева повернулись к Малуше. Та, услышав ответ тиуна, побледнела, по ее щекам потекли слезы.
– Святослав тебе ничего не говорил? – спросил отец.
Та отрицательно помотала головой.
Тем временем тиун продолжал поторапливать их:
– Давайте шибче, мне еще назад вертаться. Вон холопы вам помогут.
Делать нечего. Вконец расстроенные Корж и Праскева начали выносить вещи и грузить их на телегу. Холопы помогали их укладывать. Малуша замерла в сторонке, держа сына на руках.
Возле дома Коржа начали собираться родственники.
– Что случилось? – спросил Кожема брата.
– Ничего не понимаю, – пожал тот плесами. – Велено освободить избу, ее рушить станут.
– Кто велел-то?
– Молвит, что князь, – Корж кивнул в сторону тиуна.
– Вона как! За то, что мы спасали его от неминучей смерти. Может, в хату Остера переберетесь? – предложил брат. – Все одно она пустует…
– Не велено. Приказано собирать скарб, тиун повезет, куда указано.
После того, как была вынесена последняя вещь, лошади тронулись вдоль конца селища.
Следом за телегами молча шли едва ли не все родичи Коржа. Рада с сыном шла рядом с Малушей.
Поднявшись на взгорок, тиун остановил процессию возле нововозведенной избы.
– Разбирайте добро, – торжественно проговорил он. – Отныне это твое жилье, славный Корж.
Старейшина рода стоял несколько растерянный, не понимая, что делать, как быть.
Обельные холопы принялись разгружать телеги. Когда все было кончено, тиун повернулся к Коржу и сказал:
– Одну лошадь с телегой и двух холопов велено оставить тебе. Земля от избы до леса шириной на два стрельбища[82] тоже твоя. Здрав будь, вой, князя Святослава и княгиню Ольгу благодари!
После этого он повернул коня, холопы, кроме двух остающихся, попрыгали на вторую телегу, и процессия, ведомая всадником, двинулась в сторону Киева.
Корж непонимающим взглядом смотрел на родичей, не зная, что предпринять, что сказать.
Первой пришла в себя Рада. Она подхватила Малушу и Праскеву и озорно предложила:
– Пойдем, девоньки, смотреть новое жилище. Ишь, терем-то какой!
Родичи Коржа стояли, смотря вслед удаляющемуся тиуну и осмысливая происшедшее. Наконец Кожема промолвил:
– Богатая дарница[83]!
– Да, – поддержал его кто-то в толпе. – А что делать думаешь, Корж, с землями – прежней своей и Остера? Что со старыми избами делать мыслишь?
– Погодьте, други, дайте охолонуть, – отмахнулся старейшина. – Ну, учудил князь! Как быть, ума не приложу. Слишком неожиданно все случилось. Дайте в себя прийти…
Перемены, произошедшие в роду Коржа, изменили привычный уклад жизни в селище. Обельных холопов, подаренных князем Святославом, старейшина поселил в старой своей избе и в избе погибшего Остера. Им же были отданы и клинья земли, которые обрабатывали бывшие хозяева. Вскоре нашлись и жены для них – вдовы погибших в походах воев. Но четверть собранного урожая эти новоселы были обязаны отдавать в родовой амбар, зерно из которого выдавалось по распоряжению Коржа наиболее нуждающимся селянам.
Такое решение брата Кожема воспринял с обидой: он считал, что отданные холопам избы и земли должны быть разделены между братьями поровну.
Свое недовольство он не высказал Коржу, но от жены Рады его ворчание дошло до старейшины рода, и тот, чтобы избежать распрей, на деньги, подаренные князем, купил Кожеме корчайницу[84].
Кожема и без того не очень охотно брался за рукояти рало[85], поэтому с превеликим удовольствием принялся за новое дело и вскоре стал едва ли не самым известным в округе умельцем, изловчившимся даже наносить чернь[86] на крыжах мечей.
Стан, один из обельных холопов, оказался весьма искусным скудельником[87], особо хорошо у него получались большие и маленькие плосквы и горнцы[88], а также глиняные свистульки для ребятишек.
Род богател, и Корж мог быть доволен установившимися в селище порядком и достатком.
В последнее время в селище заходили и скоморохи, веселя народ потешками. Особенно они нравились маленькому Владимиру, задорно смеявшемуся над глупыми боярами и князьями, высмеиваемыми скоморохами.
