Евгений Люфанов - Великое сидение
Словно оцепенев от его рассказа, не решались Гервасий с Флегонтом слова произнести. А протопоп ближе придвинулся к ним, зловеще шептал:
– Не будет нашим людям спасения потому, что царствовал и ныне царствует зверь. Первый рог зверя был на царе Алексее, а второй – на теперешнем царе Петре. Алексей помог богоотступному супостату Никону порушить благоверие и благочестие, а Петр вовсе явил собой сатанинский лик. Все сподвижники его – мерзкие бесы и вся царская власть – мерзопакостное бесовское действо. И воплощение в царе Петре – антихристово.
Мураши поползли по захолодавшим поповским спинам: что, если в темноте невидимо и неслышимо подкрался лихой человек и крикнет во всеуслышание: «Слово и дело!»? Ладно, если сам протопоп за такие продерзостные слова своей старой жизнью расплатится, но он ведь и их, безгрешных попов, поклепает.
Толкнул Гервасий локтем Флегонта, и тот понял предупреждение. Мигом подхватили попы свои епитрахили да чуть ли не кубарем скатились с крутого откоса к москворецкому берегу.
– Свят, свят, свят бог Саваоф… Исполни неба и земли…
Всю остатнюю ночь холодная дрожь их знобила, и унялась она только на утреннем солнечном обогреве.
Между Петровским монастырем и речкой Неглинной размещался лубяной и деревянный торг с готовыми срубами. Тут и клети для простых изб и для пятистенок, срубы для часовен или небольших церквей-обыденок. Москву часто бог пожарами навещает, и на деревянном торгу – а таких в городе несколько в разных местах – погорельцы всегда могут купить себе любой сруб, перевезти его на свой двор и, смотря по достатку, снова поставить или избу, или новый просторный дом.
Можно было тут и церквушку присмотреть. Она ведь не больно хитро строится: одна клеть – для молящихся, да на нее другая еще для высоты, поменьше клеть – для алтаря, а на верхушку – лубяной шатер подвести под щепную крышу.
В деревянной луковке крест утвердить, проложить перекладину под колоколец – и выбирай имя, в честь какого святого храм будет, да место определи, где стоять ему, и проси освящения.
– Что, святые отцы, не церковку ли приглядываете? – подошел к попам дюжий краснорожий купец того торга.
Гервасий с Флегонтом действительно присматривались к срубам, представляя себе, какой получилась бы церквушка, составленная из таких вот клетей. И уж как было бы хорошо потрудиться самим с пилой и топором да церквушку и поставить в каком-нибудь приглядном месте. Иконок намалевать, освятить новоявленный храм и на постоянный срок обрести собственный свой приход. Вся незадача в том, что в их поповских карманах одни медяки, и карманы они не сильно оттягивают. Не только на два или три сруба, а и на один, самый малый, пятаков да семиков не набрать, купец же поначалу заломил цену – уму в помраченье. Правда, тут же и скащивать стал, но все равно в цене с ним не сойтись.
– А как ежели вы, святые отцы, маломощные, то еще кого в свой причт призовите, кто денежно поспособнее. Теперь так во всем положено быть, кумпанством это называется, – подсказал им купец.
И дело ведь подсказал. Можно дознаться на крестце, кто там из попов посправнее, не все, поди, голь. Только подальше бы от того протопопа, не повстречаться бы с ним. Потрогали напоследок Гервасий с Флегонтом венцы сруба с выступившими янтарными капельками смолы, – приглядно, добротно срублено. Может, приведется духовитым кадильным дымком такие вот углы очадить.
День начался солнечно, ярко, весело. От того и на душе повольготнее, не давит ее, не теснит. Найти бы безместного денежного попа на крестце, клятвенно заверить его, что потом, когда получат приход, полностью с ним рассчитаются, а всю работу по возведению церкви они, Гервасий с Флеюнтом, возьмут на себя. Бог даст, обживутся, а потом и попадьи с попятами к ним прибудут. И до того радостно и легко становилось у них на душе – завей горе веревочкой!
Торопливо шагали к крестцу. Вон уже и собор Покрова-на-Рву близко, и вдруг увидели идущего им навстречу злоречивого старого протопопа. Метнуться бы в сторону от него, а он, растопырив на ходу руки, словно загораживал им дорогу.
– Назад, назад!.. – кричал им старик и махал руками. Куда назад? Зачем?..
Изо всей своей обветшалой силы спешил он к ним, сразу запыхавшись и вспотев. Сбиваясь на словах, кое-как рассказал, что творится на поповском крестце, торопя уходить подальше от опасного места. И ужаснулись попы, к какой беде они только что торопились: облава на крестце; солдаты окружили и никому уйти не велят, а подьячие допытываются у попов – кто они и откуда? Если свои, московские – в одну сторону, а пришлые, чужие – в другую, под караул, чтобы потом на государеву работу отправить, от шведов земляной вал возводить. Его, протопопа, отпустили по дряхлой старости лет, и потому, что он прежде у московского боярина Шеина в домовой церкви служил.
– Бежите отселева, – торопил старик попов.
А куда им бежать, в какую сторону? Кинулись было обратно, а дорогу перегородил проходивший многотележный обоз. Как на горячих угольях стояли Гервасий с Флегонтом, бестолково суетясь и не зная, куда ступить. А ну если сейчас вот, сию минуту, подбежит к ним какой-нибудь пронырливый подьячий: «Ага! – скажет, – из Коломны да из Серпухова… Забирай их, солдат!» Нельзя на месте отстаиваться, лихой беде себя подвергать.
Подались к концу обоза, чтобы оттуда скорее перескочить на ту сторону улицы, а там крики, шум, брань. Сразу за обозом гурт скота шел и наделал большую сумятицу. Бычки, коровы да телки, теснясь одна к другой, потоптали спавших у дорожной обочины пьяниц. Один – в рогожном куле, а другой – вовсе ни в чем, как мать его родила.
– Ай!.. Ой!..
– Кыря!.. Кырь!.. – кричали на скотину сбившиеся в сторону люди, размахивая палками и лупя по коровьим хребтам. – Куда вас нечистый прет?!
– Занесло окаянных!.. Мужиков, должно, насмерть стоптали.
– Гуртовода огрей. Аль не знает, что скотнего прогона тут нет?
– Для царицы везде путь.
– Для какой царицы?
– Эвон, напереду обоза, в карете. Царица Прасковья Федоровна.
– Она, истинно. И я видал.
– Ее, что ль, обоз-то?
– А чей же еще? Понятно, ее.
– Ну, ежель царица, то…
Оберегая себя, Флегонт и Гервасий тоже размахивали руками, не подпуская напиравшую на обочину скотину.
– Не пущай, не пущай!.. – кричал им гуртовщик. – Комолую повороти!.. Кыря, враг…
Гервасий сумел отогнать снова к гурту комолую корову, и пробегавший мимо него гуртовщик благодарно крикнул:
– Ага, так… Других, отец, не пущай… – и, словно выстрелив, оглушительно щелкнул длинным кнутом. – Давай, давай, подгоняй энтих…
И Гервасий с Флегонтом, сами не зная, как такое случилось, послушные окрикам гуртовщика, действительно стали помогать ему. И тут же в мыслях у них стало утверждаться намерение – прибиться самим к гурту, будто бы сопровождая его и следя, чтобы не допускать скотину до самовольства, да под этой коровьей защитой и уйти от опасного места. Флетонг валявшуюся на земле сломанную вицу поднял, Гервасий ремень с себя снял, размахивал им и покрикивал на коров:
– Не бычься, шалава!.. Не вергайся!..
VIII
Проезжала царица Прасковья по Красной площади и прощалась с златоглавыми кремлевскими церквами. Нет, похоже, не приведется ей по скончании жизни в Вознесенском соборе покоиться.
– О-ох-ти-и… – сокрушенно вздохнула она и напомнила форейтору остановиться у Иверской часовни.
– Да мы недавно молились, маменька, – недовольно заметила Катерина.
Царица Прасковья махнула рукой на нее и на Анну с Парашкой, одна пошла поклониться чудотворной и попросить у нее ниспослания благодати в многотрудной дальней дороге.
Помолилась, поехали дальше. Теперь уж до самой Тверской заставы никакой остановки не будет.
Еще небольшой крюк решила сделать на своем пути царица Прасковья – проехать по московскому Белому городу, раскинувшемуся между кремлем и Китаем. Эту часть Москвы населяли бояре и дворяне, находившиеся на постоянной царской службе, и земля, занятая под их поместьями, называлась «белой», освобожденной от поборов, которыми облагались «черные» земли ремесленников, торговцев и хлебопашцев.
Пускай узнают хозяева, что мимо них проезжала царица Прасковья Федоровна на своем пути в Петербург. Если сами хозяева не увидят, то челядь им скажет.
Может, кто и видел, но к царицыной карете люди не подбегали и колени перед ней не преклоняли. Да и как было увидеть? Барские хоромы стояли в глубине дворов, а на улицу выходили заборы, конюшни, сараи вперемежку с огородами и пустырями. Царь Петр повелел, чтобы в Белом городе строили дома, располагая их рядом, на самом виду улиц и переулков, но послушных тому пока не было. Трудно боярину разместиться в тесном соседстве с другим хозяином, когда едва ли не каждый боярский двор по населенности превосходил иное монастырское подворье и мог равняться почти слободе. К богатому, знатному, вельможному господину липла вся ближняя и дальняя родня, да и разных приживальщиков множество, и все они его милостью жили. А дворовых сколько! Все люди с семьями, и им надобно было жилье. Вот и стоял на поместье целый порядок изб. Это только холостых разместить всегда просто: в чуланах, клетях да подклетях, в поварне, в мыльне, а девок – в сенях, они так и назывались – сенными; в ночных потемках пойдешь, гляди, не наступи на такую.
