Виктория Холт - Исповедь королевы
Стоял июль — жаркий, душный. Мы все вместе были в своей комнате — Элизабет, Мария Тереза, мой сын и я. Я чинила одежду сына, а Элизабет читала нам вслух.
Вдруг в комнату вошли шесть членов муниципалитета. Мы подняли глаза в испуге, потому что это был необычный визит.
Я поднялась на ноги.
— Господа… — начала было я.
Один из них заговорил, и его слова поразили меня, словно похоронный звон по тому, кого любишь.
— Мы пришли, чтобы забрать Луи-Шарля Капета в его новую тюрьму!
Я закричала и потянулась к сыну. Он подбежал ко мне. Его глаза были широко раскрыты от ужаса.
— Вы не можете!..
— Коммуна считает, что наступило время, когда его нужно отдать под попечение наставника. Гражданин Симон позаботится о нем.
Симон! Я знала этого человека. Это был сапожник, самый низкий, грубый и вульгарный тип.
— Нет, нет, нет! — воскликнула я.
— Мы спешим, — грубо сказал один из этих людей. — Ну, иди же, Капет! Тебя переводят отсюда!
Я почувствовала, как сын вцепился в мою юбку, но грубые руки схватили его и уволокли прочь.
Я побежала за ним, но они отшвырнули меня. Я упала, и Элизабет и моя дочь подхватили меня.
Они ушли и увели с собой моего сына. Я не могла думать ни о чем другом. Золовка и дочь пытались утешить меня.
Но я была безутешна. Я никогда не забуду, как кричал мой сын, когда его уносили. Я все еще слышала, как он пронзительно звал меня.
— Мама! Мама!.. Не позволяй им!
Я часто слышу эти крики во сне. Никогда, никогда я не смогу забыть их! Никогда, никогда я прощу им того, что они сделали.
Я дошла до глубины отчаяния. Ничего более ужасного уже не могло произойти…
Но я ошиблась. Мне предстояло убедиться, что эти дьяволы способны погрузить меня в еще более глубокое отчаяние.
Итак, я осталась без него.
Теперь жизнь не имела никакого смысла. Он был потерян для меня… Мой любимый сын, мое дитя!
Как они могли сделать такое с женщиной? Возможно, они сделали это потому, что знали, что, пока он был со мной, я еще могла жить, могла надеяться, могла даже верить, что для меня возможно какое-то счастье.
Я легла на кровать. Дочь сидела рядом со мной и держала меня за руку, словно напоминая, что у меня еще осталась она. Не могу представить себе, как бы я прожила те дни без нее и Элизабет.
Мадам Тизон стала вести себя довольно странно. Возможно, она вела себя так уже в течение некоторого времени, но я почти не замечала ее. Я могла думать только о своем сыне, находившемся в руках этого жестокого сапожника. Что они делают с ним? Может быть, сейчас он плачет обо мне? Я уже почти желала, чтобы он лучше умер, как его брат, чем переносить все это.
Иногда я слышала, как где-то вдалеке мадам Тизон кричит на своего мужа. Порой до меня доносились звуки ее бурных рыданий.
Однажды она вошла в мою комнату и бросилась к моим ногам.
— Мадам! — кричала она. — Простите меня! Я схожу с ума из-за того, что навлекла на вас эти несчастья! Я шпионила за вами… Они собираются убить вас, как убили короля… И я виновата в этом! Я вижу его по ночам… Я вижу его голову, всю в крови… Она скатывается прямо на мою кровать, мадам! Я должна получить ваше прощение, мадам! Я схожу с ума… схожу с ума…
Я попыталась успокоить ее.
— Вы делали то, что вам велели. Не обвиняйте себя! Я все понимаю.
— Эти сны… сны… Эти кошмары! Они не уйдут!.. Они всегда преследуют меня… даже днем! Они не уйдут! Это я убила короля… Я!
Ворвались гвардейцы и уволокли ее прочь.
Мадам Тизон сошла с ума.
Через одно из окошек в виде щелей, расположенных на спиральной лестничной клетке, мне был виден внутренний двор, куда послали моего сына, чтобы он подышал свежим воздухом.
Какой радостью это было для меня — увидеть его после всех этих долгих дней!
Он уже не был похож на моего сына. Его волосы были не причесаны, одежда была грязной, и на нем был засаленный красный колпак.
Я не стала звать его, так как боялась, что это его расстроит. Но, по крайней мере, я могла стоять там и смотреть на него. Он приходил туда каждый день в одно и то же время. Поэтому у меня было что-то, ради чего стоило жить. Пусть я не поговорю с ним, зато хоть увижу его.
Он не казался несчастным, и я была благодарна за это. Дети легко приспосабливаются ко всему. Хотя бы за это я должна быть благодарна. Я понимала, что они делали с ним. Они хотели превратить его в одного из них. Они учили его грубостям… делали из него сына революции. Это, как я поняла, и было обязанностью его наставника — заставить его забыть, что в его жилах течет королевская кровь, лишить его гордости, доказать, что нет никакой разницы между королевскими детьми и детьми народа.
Я содрогалась, когда слышала его крики. Я слышала, как он пел. Не следовало ли мне радоваться тому, что он еще мог петь?
«Вперед, сыны отчизны милой…»
Это была песня кровожадной революции. Неужели он забыл, кто убил его отца?
Я слышала голос, который знала так хорошо:
«Ah, çа ira, çа ira, çа ira
En depit des aristocrats et de la pluie,
Nous nous mouillerons, mais ça finira,
Ça ira, ça ira, ça ira».[159]
О, сын мой, думала я, они научили тебя предавать нас!
И я жила ради тех минут, когда могла стоять возле щели в стене и смотреть, как он играет.
Прошло всего лишь несколько недель после того, как они забрали у меня сына, когда однажды в час ночи я услышала стук в дверь.
Ко мне пришли комиссары. Конвент постановил, что вдова Капет должна предстать перед судом. Поэтому она будет переведена из Тампля в Консьержери.
Я поняла, что получила смертный приговор. Они поступят со мной так же, как поступили с Луи.
Не должно было быть никаких задержек. Я должна была готовиться отправиться туда немедленно.
Они позволили мне попрощаться с дочерью и золовкой. Я умоляла их не плакать обо мне и отвернулась, чтобы не видеть грустного и ошеломленного выражения их лиц.
— Я готова! — сказала я.
Я испытывала почти нетерпение. Ведь я знала, что это означало смерть.
Вниз по лестнице, мимо той щели в стене… Бессмысленно глядеть в нее сейчас. Никогда… никогда я больше не увижу его! Я споткнулась и ударилась головой о каменный свод прохода.
— Вы ушиблись? — спросил меня один из гвардейцев, тронутый внезапным проблеском великодушия, что иногда случалось с этими жестокими людьми.
— Нет, — ответила я. — Теперь уже ничто не может причинить мне боль!
И вот я здесь, узница Консьержери…
Это — самая мрачная из всех тюрем Франции. В период господства террора она была известна как преддверие смерти. Теперь я жду, когда меня призовут к смерти, как многие когда-то ждали, когда их вызовут ко мне в мои парадные апартаменты в Версале.
Теперь я здесь, и это означает, что мне осталось жить совсем немного.
Как ни странно, но и здесь я нашла доброту. Моей надзирательницей была мадам Ришар. Она была совсем не похожа на мадам Тизон. Я с самого начала почувствовала ее сострадание. Ее первым добрым поступком было попросить своего мужа укрепить кусок ковра на потолке, с которого на мою кровать капала вода. Она сказала мне, что, когда она шепотом сообщила рыночной торговке, что цыпленок, которого она покупала, предназначался для меня, та украдкой выбрала самого жирного.
Она сотнями разных способов давала мне понять, что у меня есть друзья.
У мадам Ришар был сын такого же возраста, как дофин.
— Я не привожу к вам Фанфана, мадам, потому что боюсь, что это напомнит вам о вашем собственном сыне и еще больше опечалит вас, — сказала она мне.
Но я ответила, что мне все же хотелось бы увидеть Фанфана, и она привела его с собой. Увидев его, я и в самом деле расплакалась, потому что у него были такие же белокурые волосы, как у дофина. Я любила слушать, как он говорил, и с нетерпением ожидала его посещений.
Мое здоровье начало слабеть. Сырость вызывала у меня боли в конечностях, и я страдала от частых кровоизлияний. Моя комнатка была маленькая и убогая. Стены были сырые, и обои, украшенные тиснеными лилиями, во многих местах отошли. Каменный пол был уложен рисунком «в елочку». Я так часто смотрела на него, что знала на нем каждое пятно. Единственными предметами мебели в моей комнате были кровать и ширма. Я была счастлива, что у меня была эта ширма, ведь я находилась под постоянным наблюдением, и она давала мне некоторое уединение. В комнате было маленькое зарешеченное окошко, которое выходило на покрытый мостовой тюремный двор. Моя комната была полуподвальной.
Мадам Ришар предоставила мне пользоваться услугами одной из своих девушек-служанок, Розали Ламорлиер. Это было доброе и кроткое создание, такое же, как ее хозяйка, и обе они делали все возможное, чтобы сделать мою жизнь более сносной.
Именно мадам Ришар убедила Мишони, главного надзирателя тюрьмы, приносить мне известия об Элизабет и Марии Терезе.
