Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Илоты, рабы спартанцев, сносят трофеи в середину лагеря. Они несут свёрнутые шатры, вышивки и ковры, украшенные золотой и серебряной нитью, крытые золотой и серебряной тканью диваны, золотые и серебряные чаши, курильницы и прочую посуду. Даже простейшая кухонная утварь изготовлена из меди или бронзы. Илоты избавляют несчётных погибших от почётных браслетов и цепей, от изысканной работы кинжалов, украшенных камнями. Перед собравшимися вместе греческими полководцами проводят нисейских коней и вызывающих общее веселье верблюдов. Длинная и унылая вереница несчастных женщин завершает процессию.
Монеты и прочие сокровища в сундуках и бочонках пересчитаны, рассортированы и записаны. Десятая часть пойдёт богам. Из трофеев победители позже отольют золотой треножник, оплетённый тремя бронзовыми гадами и покоящийся на головах трёх других змей, — для храма в Дельфах. Вторая десятина отойдёт к Павсанию: женщины, кони, верблюды, несколько талантов серебра, разного рода добро. Все отличившиеся в день битвы при Платеях, столь несчастный для персов, получат свою долю добычи. Какая роскошь, сколько излишеств! Сколько же бесполезных вещей было доставлено сюда из Персии! Сколько собрано здесь рабов и женщин — словно шатёр персидского полководца сам по себе был царским дворцом! Павсаний смеётся над персами, но дорогие предметы, которые он разглядывает вместе с другими полководцами, проходя через его пальцы, производят впечатление на спартанцев: шкатулка с туалетными принадлежностями, украшенная золотом уздечка, наградной браслет. Павсаний смеётся, тем не менее находя эти предметы прекрасными, приказывает:
— Приведите сюда всех поваров и пекарей Мардония.
И они являются, выстроившись по чину, с главным поваром во главе.
— Приготовьте для меня сегодня такую же трапезу, как и для вашего господина!
Кухонные рабы принимаются за работу. Келари смешивают тамарисковый мёд с пальмовым вином. Раскладываются шёлковые зонтики, расставляются серебряные и золотые кушетки. Самые изысканные блюда появляются на столе.
Но одновременно Павсаний велел приготовить и простой лаконский обед.
Чёрная похлёбка во всей её бесхитростной простоте ожидает в ничем не покрытых деревянных чашах.
Павсаний со смехом указывает на различие, обращаясь к своим приближённым.
— Эллины! — восклицает он. — Видите ли вы теперь всё безумие персидского царя, его братьев, зятьев и племянников? Сидя за таким роскошным столом, они тем не менее позавидовали нашему. Мы не станем подражать им и останемся при своей спартанской простоте.
И он сел есть чёрную похлёбку. Все прочие последовали его примеру, а окружившие их персидские рабы — в том числе и искусные рабыни, полагавшие, что победители попросят их петь и плясать, — смотрели на происходящее с открытыми ртами, ибо никто из греков даже не подумал прикоснуться к роскошным яствам.
Но, должно быть, в этот, самый миг в душу спартанца Павсания вполз интерес к персидской пышности, которой он только что открыто пренебрёг. Наверно, в этот самый миг бог роскоши вложил в душу простого воина ядовитое семя, которое в свой день заставит его облачиться в индийское платье, забыть о чёрной похлёбке ради персидских блюд и просить руки дочери Ксеркса, что и вызвало его падение.
Однако шёл ещё день Платейской битвы.
Глава 56
А вечер был вечером Микалы, морского сражения, в котором остатки персидского флота в Ионическом море были уничтожены соединёнными силами союзников, и Нике в Микале отлетела к грекам, как и в Платеях. Бог Персии, которого чтил Ксеркс, Царю Царей не помог.
В Сузах дни долгие. Ещё более длинными становятся они летом — жарким и угнетающим. Расцвели тысячи роз. В галереях двора женщины варят варенье, плоды роз высыпаны в кипящий сироп. Конечно, война ещё свирепствует где-то. Конечно, во дворце царят страх и уныние, ибо от Мардония нет никаких вестей. Конечно, горящие факелы, быстрые огненные сигналы в ночи, не оповестили о решительной победе, об истреблении греков в Афинах… или же в Аттике… или на Истме. Но цветут розы, и стыдно не собрать плоды, не засахарить их, не сварить драгоценное варенье. Царственные вдовы Атосса, Артистона, Пармис и Фаидима, как и прежде, сидят на своих кушетках. Аместрида только что вновь уговорила Фаидиму рассказать повесть о псевдо-Смердисе, и все женщины, добивавшиеся милости царицы, хихикают и слушают вместе с нею. Артаксикса занята вареньем, а её дочь Артаинта — случай с мантией и короткая страсть Ксеркса уже ушли в прошлое — внимательно следит за Артозострой. Перед женой Мардония стоит огромный ткацкий станок, а окружающие её рабыни спорят из-за того, кому из них наматывать на катушки пурпурный шёлк и золотые нити. Артаинта же, ставшая женой Дария — сущего мальчишки, ещё не живущего с ней, а пребывающего со сверстниками в военном лагере, где он совершенствуется во всех рыцарских искусствах, — Артаинта же восхищается мантией, которую Артозостра ткёт для Мардония. Она нашёптывает на ухо Артозостре, что мантия эта будет куда прекраснее той, которую Аместрида изготовила для Ксеркса и которой она, Артаинта, владела в течение нескольких дней. Польщённая жена Мардония, тоскующая о муже, советует ей говорить потише, чтобы не услышала Аместрида.
— А я знаю пророчество, — наматывая алую нить, шепчет одна из рабынь своей товарке, перебирающей мотки пряжи за спиною Артозостры.
— Какое же? — без всякого интереса спрашивает та.
Пророчествам при персидском дворе несть числа, и ни одно из них не предрекает поражения войску Мардония.
— Там говорится, что князь Дарий не станет Царём Царей, что он умрёт молодым и тиара достанется Артаксерксу.
Перебирающая мотки пряжи рабыня безразлично пожимает плечами. А потом обе торопливо припадают к земле, и примеру их следуют все многочисленные невольницы. Дело в том, что было произнесено слово «солнце». Довольная своей работой Артозостра сказала Артаинте:
— Солнце на мантии вышло у меня прекрасно.
— Свят, свят, свят! — забормотали рабыни, пав на мраморные плиты пола.
И вдруг снаружи доносится звук, набирающий громкость. Неужели — наконец-то! — безупречная персидская царская почта доставила письма от Мардония и пребывающих с ними князей, предназначенные их матерям, жёнам и дочерям?
— Должно быть, почта, — говорит царица Аместрида. — Давненько я ничего не получала от своего отца Отана.
Однако это была не почта, а нечто такое, природу чего нельзя было сразу определить. Какой-то шум, становившийся всё более громким и доносившийся через внутренний двор из того крыла дворца, которое занимал сам Ксеркс. Женщины встревожены. Они не знают, что думать… Должно быть, убийство, поджог или какая-нибудь подобная жуть. Мысль о поражении Мардония просто не приходит им в голову, ибо из Греции до сих пор приходили лишь победные реляции. Афины были взяты уже дважды. О Фермопилах женщины и слыхом не слыхали. Рассказывая о Саламине, Ксеркс ограничился парой слов. Действительно, в этой битве пали его братья, сыновья и племянники. О них скорбели, их оплакали, и теперь на женской половине считали, что победоносные персы мстят за всех, кто погиб в этой войне. Посему мысль о разгроме в Элладе даже не приходит им в голову, скорее убийство, пожар и что-нибудь ещё более ужасное. И все вскакивают, буквально трепеща от любопытства: и вдовствующие царицы, и Аместрида, и младшие княжны, и все наложницы, и все рабыни.
По внутреннему двору они бегут к царским покоям. Там уже стоит стража, стоят евнухи и придворные. Неописуемое смятение царит здесь, и вдруг посредине приёмного зала появляется Ксеркс; глаза у него безумны, кулаки стиснуты, а перед царём стоит Артабаз, который, как полагали, находился в Элладе или в Европе, как было принято говорить. Ксеркс спрашивает:
— А Мардоний?
— Мардоний пал, — отвечает царю Артабаз.
Вопль отчаяния срывается с губ всех женщин. В едином, всеобщем порыве отчаяния они воздевают руки к небу, а Артозостра кричит:
— Мардоний! Мардоний пал!
Она не в силах поверить этим словам. Они немыслимы. Артозостра и Артистона, бабка Мардония, бросаются друг другу в объятия. Лёгким ударом плети Атосса прогоняет со своего пути любопытствующих рабынь. Вдовствующая царица приближается к своему сыну. Муж Артаинты, юный князь Дарий, прискакал из своего лагеря. Даже Артаксеркс, малое дитя, прибежал вместе с наставником и евнухами из внутренней части дворца.
Артабаз повторяет:
— Мардоний пал.
Вновь крики, вновь жесты отчаяния. Волной прокатывается горе по всему дворцу. Теперь и ничтожнейший из рабов уже знает о кончине Мардония. И все торопятся к царским покоям. Все хотят услышать из уст Артабаза о скорбной битве при Платеях и о гибели Мардония.
— Трус! Ты бежал с поля брани! — кричит Ксеркс.
